Евгений Бузни - Жизнь и Любовь (сборник)
Как мы ехали, я пока тебе не пишу. Скверно приходилось. Не спали мы втроём взрослые почти все ночи. Малыши с голоду высохли. Теперь немножко отошли. Очень благодарна я только Мазур и Рае за помощь. Спасибо Евдокии Михайловне, что вернулась за чайничком. Как бы мы обошлись без него? Передай ей большое спасибо. Он нас выручал: хоть кипятку доставали в дороге. Напиши, Коля, как ты дежуришь. Я думаю, тебе не скучно с Александрой Ивановной, Муськой, Полей, словом, утешителей много. Ну целую крепко. Пришли бумаги».
Такая была переписка. Шли годы войны с горечью поражений и радостью побед. После окончания войны мы вернулись из эвакуации в Симферополь. Жили на улице Дражинского в небольшой двухкомнатной полуподвальной квартирке две семьи. Многие спали на полу. Тикали часы-ходики. Дядя тёма однажды во сне схватил рукой опустившуюся над ним гирю часов и оторвал её. Днём он пытался разорвать цепь руками и не смог, а во сне удалось.
Папа вернулся с фронта и устроился работать главным бухгалтером в Ялте сначала в санаторий «Нижняя Ореанда», а, спустя два года, перешёл на ту же должность на кинофабрику, ставшую потом киностудией художественных фильмов, откуда и ушёл на пенсию и дожил до девяноста пяти лет, исполняя обязанности добровольного дежурного в Ялтинском горно-лесном заповеднике. О том, что он потомственный дворянин мы никогда не вспоминали, потому что не было такой необходимости. Мама занималась в основном воспитанием детей, иногда подрабатывая счетоводом или бухгалтером в разных организациях, пока не вышла на пенсию.
Дети выросли. Старший брат работал на киностудии мастером звукоцеха. Киностудия сейчас влачит жалкое существование, а когда-то гремела своими фильмами. Сестра закончила сначала техникум, а потом Одесский технологический институт и устроилась на работу мастером Ялтинского рыбокомбината, выпускавшего известные на всю страну рыбные консервы с маркой «Рыбка под зонтиком», и проработала там до конца своей жизни. Сейчас от комбината не осталось даже стен.
Мы с братом-близнецом теперь одни из ветеранов нашей семьи. Артемий учёный, доктор наук, преподаёт в Симферопольском университете. Я разъезжал в загранкомандировки в качестве переводчика, преподавал английский язык в институтах, пишу книги и статьи. Жена моя наполовину русская, наполовину карелка, чем добавила немного карельской крови в разнообразную кровь нашей дочери. Так складывалась история семьи Бузни, а как она пойдёт дальше – это уже другой рассказ. Но завершить историю я хочу своей поэмой, посвящённой этой же теме.
Моя национальность – человек
Поэма о важном
И в Тамбове я помнил про Крым,
но не тот, что в руках был Батыя,
а другой, что себе я открыл,
раздвигая небесные крылья…
Я родился под сердцем его,
беспокойным в чреде революций.
Моё детство счастливо легло
в колыбель симферопольских улиц.
Звёзды добрыми были в тот день,
как и тысячи звёздных лет прежде.
Я родился, и должен теперь
оправдать их большие надежды.
Через первые годы мои
говорливые воды Салгира[1]
животворной струёй протекли,
открывая сокровища мира.
Мой край, что опоясан пеной моря,
подарен мне пять тысяч лет назад.
Я скиф, я тавр, и пусть со мной не спорят.
Не опровергнуть слов, что я сказал.
Мой слог пророс из хеттского наречья,
славянским распустившимся цветком.
Шумеры и аккады из Двуречья
не знали, но мечтали о таком.
Мои слова рождаются из песен,
назад пять тысяч лет напетых мне.
Кто знает все любви большой предтечи?
И на какой плывут они волне?
Ещё тогда волна ласкала берега
горы, уснувшей возле моря, как медведь,
что б я сегодня к морю Чёрному шагал,
чтобы сегодня мог о Чёрном море петь.
Какие б ветры ни гуляли над тобой,
мой край любимый, где родился я и рос,
я крымский скиф и тавр, и я навеки твой,
и прорасту через тысячелетье гроз.
Я скиф, я тавр, я россиянин,
на русской крови я взращён,
на четверть чех и молдаванин,
поляк и белорус ещё.
А если глубже покопаться,
то мой прапрадед турок был.
Его в Россию взяли в рабство,
мальчонкой —
он смышлёным слыл.
В России вырос, оженился
на русской девице как раз.
И хоть давно сам обрусился,
но дочка Туркиной звалась.
А уж она, на белоруса
любви тенёта разбросав,
мне мать родила белорусскую,
вложив турецкие глаза.
Я не любитель наций никаких.
Ведь я родился интернациональным.
Не нужно говорить мне «Ну и псих!».
Я русским вырос под звездой братанья.
Да, русские прошли через монголов,
оставив у себя следы татар
и поглотив их корни в русском слове,
как поглощает небо дым и пар.
И облака плывут и небо красят,
хоть небо хорошо само собой.
Впитали мы и англичан и басков,
французов, немцев, как никто другой.
Мы русские во всём гостеприимны.
Таков обычай на моей Руси.
Всех принимаем и в труде, и в гимне,
любовь ко всем с пелёнок мы растим.
Но все ли? Вот вопрос задам вначале.
Ответ не ляжет в строчку без печали.
Вопросами на площади палатки
у здания правительства стояли.
Татары крымские в руках кепчонки жали
и голосили, что не всё в порядке.
Их Сталин, мол, убрал совсем из Крыма
за чьи-то смерти, за предательства отдельных.
Плохих в любом народе меньше – верно.
Но истина не сразу всем открылась.
Когда Батый на Русь ордами двинул,
жёг сёла, русских женщин забирая,
копьём в чужую землю упираясь,
он не считал себя несправедливым.
Но то была пора средневековья.
Цивилизация пришла в народы.
В народе русском поговорка ходит:
Глаз вон тому, кто старое припомнит.
Крым русский ли, татарский, украинский?
Такой вопрос казался раньше детским.
Все знали лишь одно, что Крым советский.
И всем один закон был для прописки.
Прошли года, но память не уходит.
Прибалтика, Молдавия, Кавказ.
Весь мир перекосился, стал уродлив.
Рознь наций лопухами разрослась.
И листья лопухов, что глушат совесть,
врастают в улицы и транспорт городов,
в смертельный муджахеда прячась пояс,
выглядывая из парламентских домов.
Почто? Зачем? Кому всё это нужно?
Пройдут века, и больно будет всем
за это время жидкое, как лужи,
и грязное от мрази лживых дел.
Зачем живём?
Берёзы не ответят,
прошелестев стихами под рассвет.
Мы на земле все маленькие дети.
Купели нашей миллиарды лет.
Миг нашей жизни должен быть достойным,
зерном, проросшим колосом хлебов,
где каждый колос счастлив тем, что волен,
и для всемирной жатвы он готов.
Я скиф, я тавр, я киммериец,
я славянин и в чём-то грек.
Моя,
прошу вас, присмотритесь,
национальность – Человек!
И я пою мою поэму
национальности своей.
Иную веру не приемлю.
Я верю ценности людей.
Ни раса, ни национальность,
ни вера в чьё-то божество
не успокоит мир наш славный,
не даст нам счастья торжество.
Лишь только вера в человека,
лишь только вера в день-деньской,
когда нет наций, нет расцветок,
нам принесёт любовь с собой.
Я скиф, я тавр, я киммериец,
я славянин и в чём-то грек.
Моя,
прошу вас присмотритесь,
национальность – Человек!
Сюжет для рассказа
