Анатолий Гладилин - Тигрушка (сборник)
Миша Медведев был начальником одного из отрядов. Как комсорг группы. Как член факультетского бюро комсомола. Как… А между прочим, почему? Уж если Медведев и был полностью лишен чего-то, так это честолюбия, или, точнее, стремления занимать какие-нибудь официальные должности.
Получив «власть», Медведев ничуть не изменился. Он никогда не говорил «мы на бюро решили» или «у меня сложилось мнение», не выступал на собраниях, не проявлял излишней инициативы, чтобы его заметило институтское начальство. Он делал только то, что невозможно было не делать, а во всем остальном – только то, что хотела группа, и ребята всегда чувствовали себя совершенно спокойно за широкой Мишкиной спиной.
Но если посмотреть глубже, то, вероятно, Медведеву все-таки нравилось быть в центре событий, в центре внимания, в центре ребят, и в этом, наверное, и заключалось его честолюбие.
Он давно заметил, что девушки, с которыми его знакомят, смотрят на него дважды. Первый взгляд дежурный, как на всех, второй более пристальный. Он знал, что ребятам почему-то нравится ходить с ним на вечера, готовиться к зачету, сидеть рядом на лекциях. Если у кого-нибудь был лишний билет на стадион, то его в первую очередь предлагали Медведю (кстати, это прозвище сохранилось за ним и в институте). Он часто слышал обрывки разговоров: «А Медведь мне сказал» или «А этой девочке Медведь дал прозвище…» и т. д. (здесь и не стоит упоминать о Звонкове, который никогда не упускал случая вставить «мы с Медведем», так что Барон однажды даже предложил присвоить Руслану фамилию Мысмедведем).
Только ли «за красивые глаза» любили Медведя в институте?
В какой-то степени. Но…
Миша хорошо играл в волейбол и на второй год студенчества, выступая за факультетскую сборную, неизменно срывал бурные аплодисменты. А в баскетбол он играл плохо – вернее, недостаточно хорошо – и поэтому никогда не выходил на площадку, чтоб не позориться. Тем не менее Медведь считался крупным специалистом и по баскетболу (эту репутацию он завоевал в роли болельщика). Как видите, здесь можно уловить не стихию, а определенную линию поведения. Если начинался какой-нибудь спор, в котором Медведев чувствовал себя не на коне, он молча слушал спорящих, и так как он молчал, то наиболее сильные и знающие ораторы почему-то обращались именно к нему, и, когда их оппоненты бывали окончательно посрамлены и разбиты, победители хлопали Медведя по плечу: «Правильно, Мишка?» Медведю ничего не оставалось, как соглашаться, и опять же за ним закреплялась репутация умного парня, хотя побежденные часто разбирались в предмете спора гораздо лучше, чем он. Правда, если познания Медведя никогда не отличались глубиной, то, во всяком случае, он всегда знал ровно столько, сколько требовалось для приличия, обо всем, что должно было интересовать студента, начиная со опоров в ООН, общего курса теории машин и механизмов и кончая модным западным танцем, новым кинофильмом или дебютантом команды «Торпедо» на левом крае.
Медведь никогда не «зажимал» деньги и выкладывал ровно столько, сколько у него было (что в конечном счете приводило к некоторой выгоде, потому что ребята уж за кого-кого, а за Медведя платили всегда охотно).
Если Чернышев всегда был категоричен в своих мнениях и поступках и высокомерно относился к тем, кого считал дураками, рохлями, карьеристами и т. п., то Медведь, напротив, был со всеми добр и любезен, всегда готов был выслушать и помочь (а если и отказывал, то так, что складывалось впечатление, будто только какие-то роковые обстоятельства заставляют его отдать нужную книжку не Иванову, а Петрову).
Он не был злопамятен и вскоре забывал то, что, допустим, Чернышев никогда бы не забыл и не простил.
Поэтому даже несчастные изгои (объект насмешек и придирок всех ребят), которые, в свою очередь, по тем или иным причинам ненавидели своих сокурсников, отмечали, что единственный приличный парень на курсе (естественно, кроме них самих) Медведев.
Все эти черты характера можно, конечно, назвать врожденными, но скорее это была определенная линия поведения и (уж если на то пошло) особое честолюбие.
Так или иначе, но то, что у других комсомольских лидеров института требовало дикой нервотрепки (уговоры, ругань, угрозы, просьбы, упоминания великих теней прошлого), как, например, выход на субботник по расчистке парка (бредовая идея деканата, объявили лишь за день, когда у многих уже были назначены свидания или запланированы аналогичные неотложные мероприятия), Медведю давалось очень просто:
– Что делать, мужики, надо идти!
И ребята, помянув недобрым словом всех прародителей декана, понимали, что надо идти и никакие справки о внезапной болезни тут не пройдут. Раз уж Медведь сказал…
На целине, вдали от руководящих органов (двадцать пять километров до штаба), Медведю также удавалось ладить со своим отрядом (где было много незнакомых ему ранее ребят). Вернее, все как-то получалось само собой. Медведь ничем не выделялся, работал и уставал, как все, ел и спал со всеми, и если получались простои, не ходил с напряженно-целеустремленным видом начальника (какую бы работу ещё придумать?), а говорил: «Айда загорать», если было солнце, или «Идем спать», если шел дождь.
Правда, однажды на целине ребята устроили «бунт». Много тут было причин, но все сводилось к тому, что надо немедленно вытаскивать последние рубли и ехать за тридцать километров в совхоз, где, по сведениям, продавалась водка, а то эта жизнь надоела, да и вообще можно сдохнуть с тоски, и что мы нанялись, и пускай медведь работает – у него четыре лапы.
Ребята были настроены очень решительно, и Медведь чувствовал, что никакими призывами их не удержишь, и он бы и сам не прочь, но, понимая обстановку, он знал, что тогда два дня работы не будет. Два дня простоя в разгар уборки – это ЧП № 1. Коллективное пьянство (если даже других последствий не будет) – это ЧП № 2. А кто начальник? Медведев. А кому отвечать? Опять же.
Страсти разгорались, а Медведь молчал и ждал, пока все выскажут, что нагорело и что накипело.
Потом сказал:
– Ребята, при чем здесь я? Вы же взрослые люди. Сами понимаете последствия. Но, впрочем, решайте сами. Если хотите – пожалуйста.
Ребята еще помитинговали с полчаса, но уже по принципу «хорошо бы, хорошо бы нам моржа поймать большого». Никто не поехал.
На целине Медведь встречался со студенткой другого курса Валей. Он не проявлял особой активности (вернее, был активен только там, где этого требовали обстоятельства).
Во всяком случае, на несколько решающих вечеров ребята великодушно дали Медведю уединиться с Валей. Естественно, потом были намеки и некоторые вопросы, но Медведь только подмигивал и (надо отдать ему должное) молчал.
В один прекрасный день (не верилось, что он когда-то наступит) «пятьсот веселый» подошел к Казанскому вокзалу. Тут действительно были и клятвы, и объятия, и поцелуи, и обещания всем завтра же собраться (что, конечно, никто не выполнил), и на такси домой (благо в кармане еще хрустят целинные деньги, заработанные честным физическим трудом), и два часа в ванне (хорошо жили буржуи!), и обед от пуза (уж мать на радостях постаралась), а тут звонки ребят (знали, что он сегодня приезжает), ну какие могут быть разговоры, в семь вечера на углу Сивцева Вражка все встречаются.
И вот он подходит к углу Сивцева Вражка в выглаженном костюме, в белой накрахмаленной рубашке, остроносых ботинках (живут же люди, сто лет не вылезал из спортивных шаровар!), и Москва-то какая, и как здорово, что он снова в Москве, и кажется, все на тебя смотрят, и девушек сколько красивых на улице, а ты идешь, мужественный, загорелый и элегантный, на встречу со своими ребятами, они не виделись все лето, и будет что порассказать: «Ну, на целине, там такое было» (не забыть и студентку Валю), нет, хорошо, братцы, жить на свете, а там на углу уже стоят Звонок и Бутенко (лето в Москве, расскажут про фестиваль; Юрка-то, говорят, уже выступил на летней эстраде, а Руслан, наверное, работать поступил, сейчас узнаем), а с другого бока появляются Барон и Пятерка (Пятерка-то летом на даче, это ясно, а Сашка-то, Сашка бороду отпустил, умереть можно, и зачем я брился, хоть бы пару дней по Москве с бородой, так эффектно, а Барон, кстати, тоже был на целине, только в Казахстане, бойцы вспоминают минувшие дни), и с другого конца улицы навстречу идет Ленька (Ленька, как и все, выглажен и накрахмален, он был на практике на одном из заводов Урала). Ребята, как я вас давно не видел!
Ленька заметил Медведя, но почему-то опускает глаза. Еще далеко, и он ступает солидно, не торопясь. Ребята тоже заметили и Леньку, и Мишку, но смотрят по сторонам (однако все пришли точно, что значит – соскучились). А эти четверо на углу тоже приветствуют друг друга молча, поднятыми кулаками (один Звонок не выдерживает и кричит: «Привет!»). Но вот уже прятать глаза невозможно, только двадцать шагов осталось и Леньке и Медведю, и Ленька улыбается, и Медведь ничего не может с собой поделать, рот сам расползается до ушей, и лица ребят расплылись (прямо иллюминацию устроили среди бела дня).
