Лев Трахтенберг - На нарах с Дядей Сэмом
– Вот, Левик, достал! – гордо произнес он.
Наставник пытался хоть напоследок помочь своему непутевому подопечному.
– Надеюсь, что ты меня будешь встречать на той стороне с оркестром и цветами! По понятиям, короче!
Максимку, как и меня, должны были перевести в южную зону Форта-Фикс.
Мы оба узнали о своем распределении во время первых собеседований, когда нас переодевали и фотографировали при поступлении в тюрягу.
– Будь спок! Все будет на высшем уровне, – кривил душой я.
В глубине души я надеялся, что Максимка останется верным Афанасием Никитиным и персональным Христофором Колумбом и на загадочном «юге».
Wishful thinking[110].
На этот раз мне предстояло все делать самому и вдобавок подготовить плацдарм моему новому другу.
Несмотря на полную неизвестность, я надеялся обойтись малой кровью. В конце концов, трехнедельную школу молодого бойца я окончил вполне успешно. К тому же у меня появились хоть и противоречивые, но вполне исчерпывающие сведения о поджидавшем меня русскоязычном «ограниченном контингенте».
Ни один зэк не мог попасть на Южную сторону, не пройдя «карантин» и «ориентацию» на Севере и не задев, хоть краем, своих земляков – народ знал друг друга довольно хорошо.
…И вот наступило утро.
The Утро[111]!
Мы спустились вниз – сонный Максимка вызвался меня сопровождать. Как и знаменитый тренер Тихонов, он пытался наставлять меня до самой последней минуты.
– Как придешь в свой новый «юнит», сразу иди к ведущему. Покажешь ему докторский «пропуск» на нижние нары – ему будет не открутиться! Найдешь русских – передай им приветы от местных пацанов, они тебе помогут. – Инструкции напоминали прощание пастора Шлага и Штирлица в швейцарских горах. – И сразу же ищи работу и себе, и мне. Готовь почву, короче! Не расслабляйся и жми вперед! Срок надо делать правильно!
Последняя фраза о «сроке» стала Максимкиной визитной карточкой. Он употреблял ее по делу и без.
Все русские ее моментально переняли и чуть что подкалывали ею автора мудрого изречения. Очень часто – было за что, ибо периодически теория расходилась с практикой.
…Отъезжающих целинников завели в единственную классную комнату. С нами остался сидеть и скучать один из дуболомов охраны.
Поскольку в помещении благодатно работал кондиционер, я успел немного вздремнуть и даже увидел какой-то сумасшедший сон о покупке деревенского дома в России.
По русскому соннику, пролистанному в библиотеке неделю спустя, меня ожидала «яркая, но скоротечная любовь».
Это забавляло.
– Выноси вещи! Живее! Живее! – раздался громкий приказ появившегося в дверях розовощекого лейтенанта. Очередной начальник носил усы, как, впрочем, и большинство его коллег.
Казалось, что мода в тюрьме (как и дизайн тяжелейших черных телефонных аппаратов в кабинетах охраны) остановилась на отметке 1976–1977 годов.
Форт-Фикс представлял собой настоящий заповедник «ред неков»[112] – «красношеих» мужиков, гордо носящих свои вторичные половые признаки на откормленных физиономиях.
Это касалось как звероподобных заключенных, так и наших жлобоватых охранников. Девяносто пять процентов цветных обитателей Форта-Фикс имели под носом ту или иную черноволосую щетку. Бледнолицые носили ее значительно реже, а русские с европейцами почти все как на подбор были девственно чисты.
Растительность на лице служила подтверждением мускулинности и мачизма ее владельца-самца и в чем-то выполняла роль боевой раскраски. А в некоторых случаях она заменяла рыцарские доспехи.
Нахлобучив на себя тяжеленный рюкзак с пожитками и запасами еды из местного ларька, я заковылял к выходу.
Коридор был перекрыт одним из зольдатен – с «отъезжающими» всяческие контакты строго-настрого запрещались. Несмотря на запрет, из окон карантинного корпуса торчали физиономии моих бывших товарищей и соседей.
– Раша, давай! Встречай меня на «юге»! See you later![113] – завывал басом мой чернокожий приятель Рубен.
– Лева, не забудь передать ребятам, что за тобой следует совершенно офигительный паренек. Это я о себе, конечно! Настоящий авторитет, можно сказать, – веселился Максимка из своего окна. – Выше голову, не отставать!
Караван переселенцев медленно ковылял к тюремным воротам. Они находились совсем рядом, за соседним поворотом. Я уже слышал приближающийся лай немецких овчарок – подобные проводы никогда не обходились без ментов из отряда К-9 и их верных псов.
На небольшой бетонной площадке столпились конвоиры и собачники.
При появлении головного зэка из нашего взвода межтюремных мигрантов, зольдатен встали по углам мини-плаца, а злобные дрессированные рексы залились мерзким лаем.
Во мне опять, как и в первых двух тюрьмах, сработала генетическая память.
Я стоял на площади, окруженный товарищами по несчастью, а вокруг нас, как в концлагере, злобствовали немецкие овчарки.
«Недаром в Израиле не разводят эту породу. Что-то в этом, несомненно, есть», – попутно размышлял я.
Сегодняшняя фантасмагория в очередной раз напоминала мне фильмы «Список Шиндлера» и «Пианист». Конечно, все не так трагично, как в кино, но весьма похоже. Однозначно – смерть мне не грозила, но благодаря режиссуре прокуроров и судей обстановка была приближена к боевой.
Нас пересчитали и тотчас дали команду «открыть ворота», вдоль и поперек обмотанные американской колючей проволокой. Местная «колючка» отличалась от российско-советской: там на проволоку насаживались шипы – противотанковые ежики; здесь – острейшие лезвия для бритья.
Ажурные ворота, празднично блестящие на утреннем летнем солнце, медленно отъехали влево, и нас ввели в «дьюти фри»[114] – зону-шлюз между тюрьмой и свободой.
Охранные фортификации тюрьмы Форт-Фикс были неприступны, как легендарные Линия Маннергейма[115] и Великая Китайская стена. Кроме пограничных псов, нас неотступно охраняли автоматчики с окружающих ворота и всю зону вышек. Вместо «калашниковых» местные вертухаи пользовались автоматическими винтовками М-16, которые иссиня-черно мерцали на фоне голубого неба.
Как только мы оказались на «нейтральной территории», между многочисленными внутренними и внешними заборами, нас моментально «взяли на мушку».
До этого в меня никогда и никто всерьез не целился, поэтому стало как-то не по себе.
С одной стороны, захотелось под крылышко, с другой – крикнуть что-то героическое типа: «коммунисты, вперед!» и броситься на первую попавшуюся амбразуру.
Тем временем в шлюз въехал белый тюремный микроавтобус с зарешеченными тонированными стеклами. Ворота медленно заняли свое исходное положение, и мы оказались в двойном окружении из мощной сетки-«рабицы» и колючей проволоки.
Из местного автозака, рассчитанного на одиннадцать человек, медленно вывалился вальяжный белорубашечник с золотыми позументами и бляхой капитана – самое высокое тюремное звание.
Моя давешняя охрана моментально взяла под козырек и выразила новому начальнику свое полнейшее почтение. «Генералиссимус» стал в позу и царственно объявил:
– Заключенные! Вы переводитесь на Южную сторону тюрьмы Форт-Фикс! Сейчас на вас наденут наручники и кандалы, и вы быстренько погрузитесь в этот гребаный автомобиль! Ваше вонючее имущество поедет на грузовике. Свои мешки вы получите уже на новом месте. За попытку побега – новый суд и новый срок. Оружие заряжено и будет применяться по необходимости! Шаг влево, шаг вправо считается побегом и является нарушением режима безопасности! Вопросы есть? Нет! Охрана, приступайте!
Где-то седьмым по счету вызвали меня. Молодой чернокожий дуболом громко объявил:
– Трахтенберг!
Я пошел к центру площадки, где вовсю трудились два других охранника. Протянул руку с зажатым в пальцах тюремным ID.
Меня опять обыскали. К этой унизительной процедуре я привык очень быстро, тем более что она совершалась несколько раз в неделю. Иногда я даже жалел, что мои друзья с воли не могут видеть этот живописный тюремный ритуал.
«Обыскиваемому» надлежало вести себя чрезвычайно аккуратно и в чем-то даже трепетно по отношению к «обыскивающему».
Любое неловкое шевеление, когда голова мента оказывалась на уровне твоей пятой точки, расценивалось как нарушение процедуры. И даже как возможное нападение на охранника.
Как в детской игре «Морская фигура, замри»!
Некоторые особенно зловредные вертухаи вовсю пользовались обысками: они вызывали неугодных им зэков на шмон и затем запросто отправляли их в карцер. Доказательств или свидетельств в таких случаях не требовалось – слова охранника сомнению не подвергались.
Я встал спиной к позвавшему меня «исправительному офицеру» и принял исходное положение.
«Руки в стороны, ноги на ширине плеч», – не хватало только голоса диктора из «Производственной гимнастики».
Вертухай занялся рутинной проверкой.
Он быстро прошелся по моим плечам и горизонтально расставленным рукам, тщательно ощупывая мокрое от пота тело. Вот его руки в прозрачных резиновых перчатках коснулись моих подмышек, облапали грудь и живот, слегка дотронулись до спины. Далее – легкие шлепки по ягодицам и тазобедренному суставу.
