Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни
– Какой у Вас творческий беспорядок! – удивилась Виктория. – Мне нравится.
– Вика, я обожаю предметную декоративность.
Только на кухне нашлось место, свободное от декоративности, куда Владлену удалось расставить бутылки с напитками, вазы с фруктами и печеньем, чашки для кофе и рюмки для вина. Доставая из шкафа салфетки, Смычкин спросил у Вики:
– А Вы ноктюрн сыграть могли бы?
– Нет, у меня со слухом слабовато, – ответила девушка, не подозревая подвоха.
– Я пошутил, – засмеялся поэт, – это Маяковский.
– Он тоже был шутником?
– Нет, он был поэтом.
– Я другое хотел спросить, но не решаюсь, вот и перевожу разговор в плоскость юмора.
– А Вы скажите прямо.
– Нет, боюсь задеть Ваше самолюбие.
– Не бойтесь, говорите, я не обижусь.
– Вы, женщины, сначала обещаете проявить готовность к пониманию, а потом всё кончается капризами, а то и полным разрывом едва сложившихся отношений.
– Уверяю Вас, ничего этого не будет. Я постараюсь понять правильно.
– Не знаю, зачем только я рассказал вам о своих планах. Даже неудобно теперь. Смычкин подал девушке бокал с рубиновым вином. Они чокнулись и выпили.
– Ну, хорошо, если Вы настаиваете, то я скажу. У меня к Вам, Вика, будет такая просьба: станьте моей музой, ибо Ваше присутствие в моём доме станет главным стимулом для работы над совершенствованием рукописи моей будущей книги.
– Что Вы имеете в виду под понятием остаться в Вашем доме?
– Я говорю, чтоб Вы остались у меня навсегда.
Поздно вечером, проводив Вику, Смычкин возвращался к себе, полон впечатлений от общения с этой красивой девушкой, чем уподобился порыву ветра, который пролетел сквозь цветущий сад и набрался его живительных ароматов.
Ларец Пандоры
Гарик и Ося, слоняясь без дела и без денег по Старой Качели, решили навестить Смычкина. Предложение поступило от Оси:
– Какого лешего мы ходим голодные и холодные по улице, пойдём лучше к Смычкину, посидим у него, всё равно потом надо будет всем вместе идти на поэтический вечер.
– Ты имеешь в виду клуб «Кипарисовый ларец»?
– Ну да! Он сейчас наверняка готовится к мероприятию и пишет новые стихи, высказал предположение Ося.
– Но Владлен не любит, когда ему мешают писать стихи. Выгонит к чертям…
– Не выгонит! Надо будет похвалить его новые стихи, он тут же растает и раскошелится на пару пузырей… Ты что, Смычкина не знаешь?..
Застали они его сидящим в домашнем халате за письменным столом, заваленном бумагами и книгами. Поздоровавшись за руку с Владленом, Гарик обратился к нему:
– Ну что, укротитель рифм, погонщик метафор, укрыватель бродячих сюжетов, какие будут предложения по части нашей нынешней вылазки в поэтический клуб «Кипарисовый ларец»?
– По правде говоря, этот клуб я бы назвал «Ларец Пандоры», там одна чума болотная тусуется… Хоть я вчера и обмолвился о своём желании навестить это заведение, но что-то меня не тянет на эти поэтические ристалища, – уклончиво отвечает Смычкин. – Мне теперь предпочтительнее сидеть дома и работать. Как истинный анахорет, в чём-то я даже стал уподобляться стоику Диогену.
– Да, но Диоген жил в бочке, а у тебя по сравнению с ним настоящий дворец, – оглядывая квартиру хозяина, говорит Гарик.
– Сомневаюсь, что мою утлую лачугу, доставшуюся мне от родителей, рано ушедших в мир иной, кто-нибудь из знатных греков мог бы признать дворцом… Зато я имею возможность укрыться в нём от всех житейских бурь и писать стихи. Вот одно последнее, как раз про выше упомянутого мыслителя. Смычкин берёт со стола тетрадь и читает стихи.
Диоген
В пусторечьи винил Платона.
Обходиться мог без хитона…
Злым кому-то мог показаться:
– Звал людей я, а не мерзавцев!..
Говорить нам о греке стоит:
Он великий мудрец и стоик,
В проконъяченной своей бочке
Не оставивший нам ни строчки.
Это, в общем-то, и не важно,
Что наследие не бумажно,
Или, скажем так, не дубово…
Но, признайтесь, затмит любого.
Всюду плуты и супостаты…
Подаянья просил у статуй,
Приучая себя к отказам,
Закалял он свой дух и разум.
Ни в какое не рвался братство,
По ошибке был продан в рабство.
И царю он, открытый настежь,
Говорил:
– Ты мне солнце застишь!
– Старик, тебе нет равных! – восторженно воскликнул Гарик!
– Полностью согласен! – поддержал Гарика доселе молчавший Ося! В довершение к сказанному Ося прочитал свой поэтический экспромт:
– Заглянул бы ты в Ларец,
И Ларцу б настал пипец!
– Что, правда понравились стихи? – обрадовался Смычкин.
– Ещё бы! Так свежо, лаконично, неподражаемо! – восклицает Ося.
– Выше всяких похвал! – веско заявляет Гарик.
– Нет, братцы, это надо обмыть! – начинает переодеваться Смычкин, – идём в «Медный таз».
– Праздник будет там у нас! – добавляет Ося, заговорщицки подмигивая Гарику.
Копаясь в архивах
Как тесны те сны! – думал историк Дубравин. – Верно, всё время повторяются! Либо это общество девчонок, где практически с любой тут же заводишь роман; снится водоём, кто-то из старых друзей, нудная и долговременная подготовка к рыбалке. Потом, как правило, эта рыбалка снова оказывается безрезультатной. А ещё снится путешествие в какую-то дальнюю оконечность, где живут разработчики полезных ископаемых, а дорога к их посёлку обычно пролегает в горах, среди скал и глухой тайги, а сама дорога усыпана яркими и дорогими самоцветами. Местами они лежат целыми кучами, состоящими из больших кусков, сияющими на солнце зелёным, синим, малиновым. Снится и Старая Качель, где прошло детство Дубравина в кругу бабушки и дедушки, матери и младшего братишки. Копаясь в архивах, он даже нашёл своё родословное древо. Оказалось, что тот Великий Хан, который некогда владел этими землями, и в память о котором осталось название Ханских прудов, был его пращуром в тридцать третьем колене. У этого Хана был сын по имени Узункул. Однажды царевич отправился путешествовать в Гиперборею, а в пути заболел, оставил седло и слёг. Пришлось спешиться на берегу реки Ханки. Разбили лагерь из походных юрт, разожгли костры, стали готовить ужин. А Узункул бредил во сне, метался, пока не приснились ему семь высоких дубов с короной из ярких звёзд над ними. И всё это великолепие отразилось в чистых водах полноводной реки Ханки. Высокий Каган, сопровождавший царевича, пригласил прорицателя, и тот, поколдовав над старинными свитками, в которых написаны судьбы, сказал, что это особый знак и исходит он от Всевышнего.
– А что это означает? – спросил у прорицателя Высший Каган.
– Это знак того, что его род пустит в этих землях такие мощные корни, которые, невзирая ни на чьи козни, никогда и никому не удастся искоренить. По возвращении Узункула из похода, с разрешения его отца – Великого Хана, юноше дали новое имя – Дубрава. Так возник род Дубравиных в Старой Качели.
Царь Горох
В одной из своих прошлых жизней Владлен Смычкин сделался свидетелем того, как в Старой Качели явился во власть новый царь. Владлен в ту пору носил фамилию Кнауб, а имя у него было Феодор. И вот он, будучи совсем ещё молодым человеком, был пристроен своим весьма влиятельным дядей на казённую службу при царском дворе. Его должность называлась хартофилакс, то есть письмоводитель или хранитель книг. Он ведал всеми книгами, которые хранились в каменном особняке, похожем на амбар, что стоял на отшибе; у него была амбарная книга описей и большой амбарный замок. Среди множества книг, которые он сортировал и раскладывал по разным полкам, ему попались сказки, которые ходили по странам, куда солнце уходило закатываться. Были в его ведении книги и из тех стран, откуда солнце вставало и начинало своё долгое путешествие над Старой Качелью. Попалась ему книга сказок, и Феодор Кнауб, выкроив время, стал читать про то, как у одного бедняка появился боб, а бедняк его посадил в горшок с землей, и этот боб стал расти. Пророс он сквозь соломенную крышу и потянулся прямо к самому солнцу. Феодор отложил книгу и задумался: «Как же так? Обычный боб растёт от горшка два вершка, а тут вымахнул чуть ли не до самого солнца. Ну, ладно, если бы это был горох, а то какой-то боб». Тогда Феодор, придя на ночлег в свою светёлку, никак не пожелал лечь спать и сел писать новую сказку. Но главным героем этой сказки стал Горох. Зная пристрастия нового царя, которого выбрали всем собором, проводившимся на Гужевой площади, рядом с фонарём, Феодор Кнауб расписал в своей сказке такое чудесное правление, при котором народ никак не угнетался ни царём, ни боярами, ни воеводами, ни тиунами, ни сборщиками податей, а жил в любви к труду, в почитании царя, семьи и воли Всевышнего. Не одну ночь потратил Феодор, пока писалась его сказка, зато, когда она была переписана набело и передана самому царю в виде тугого свитка, изготовленного из тонко выделанной телячьей кожи, то автор этого произведения вкусил подлинное ощущение творческого экстаза. Про такое мироустройство он мечтал с самого детства, а тут вот появилась возможность увидеть эти мечты воплощёнными в реальную жизнь. Как говорилось в народе, сказка ложь, да в ней намёк. Ожидание было на удивление недолгим: в тот же день в его книгохранилище пришли люди из царской стражи и повели в пыточную. Когда на одну ногу уже стали приковывать кандалы, в пыточной оказался и сам царь. Увидев своего главного книгочея, молодой царь проявил любопытство:
