Дмитрий Вересов - Смотритель
Уже около полудня Маруся решилась, наконец, бросить свои бесплодные поиски, заглянув напоследок к пещерам, а там уже напиться и спокойно перебраться на тот берег. От источника, вероятно, только что ушли посетители, ибо где-то наверху среди переплетений черники и смородины еще слышался шорох потревоженного песка. Маруся некоторое время, затаив дыхание, прислушивалась к этому звуку, сливавшемуся со звуком подземных вод и будто охватывавшему прошлое и будущее, небо и землю, рай и преисподнюю. И вдруг словно выпала из реальности. Маруся села на прогнивший ствол, и небо, ограниченное сводом пещеры, вдруг показалось ей бездонным зеркалом; слишком много там светилось такого, что даже усилием воли она не могла оторваться, образумиться, опомниться. Марусе стало страшно, будто она и на самом деле не могла сейчас подняться и отправиться туда, куда сочтет нужным.
– Что за глупости! – нарочно громко произнесла она.
И тут же в ответ на эти слова сверху донеслось пугающее эхо:
– Вот именно – глупости!
Маруся вскочила с бревна и сразу же увидела своего болотного знакомца. На сей раз он выглядел каким-то заправским садовником, в фартуке, с огромными ножницами-секатором и в широкополой шляпе.
– Здравствуйте, – пробормотала она, краснея. – Я заплачу вам… только потом… у меня сейчас денег нет…
Носик-луковка сморщился, вздернувшись:
– Да что вы о ерунде какой-то, право! Неужели вы думаете, что я позволю этому стервецу лишить меня моего любимца? Кишка у него еще тонка, и не со мной ему тягаться. Ему и вообще надо бы… Впрочем, я не о том. Вы-то в таком случае, что делаете здесь, а не ловите пса у меня на подворье? Вам тут совсем не место. – В тоне говорившего появились совсем серьезные и даже гневные нотки. – Кто вас сюда звал и зачем? Тоже мне, нашли пещерку для отдыха! Ступайте-ка отсюда прочь и побыстрее, побыстрее!
Марусе даже показалось, что старичок сейчас замахнется на нее дырявой шляпой, как на муху, но морок тут же сошел, и она вдруг вспомнила, что уже давно хотела увидеть этого человека и о многом порасспросить его. Вдруг с его помощью удастся выяснить все те странности, что произошли с ней, нет – с ними, за этот последний месяц. Но с чего начать, как? Впрочем, будучи женщиной отчаянной по натуре, Маруся просто-напросто с ходу прыгнула в холодную воду:
– А скажите, пожалуйста, кто владел имением по правую сторону дороги, на речном островке. Километрах примерно в пятнадцати – двадцати отсюда?
Вопреки всем ожиданиям, никакого удивления вопрос ее, однако, не вызвал.
– Да много кто владел. Что ж, мне всех помнить?
– Француз?
– Вряд ли. Тут все больше немчура обитала, Рауши да Дитерихсы…
– А сейчас? Сейчас ведь, как я знаю, например, на Псковщине, вовсю распродают старые усадьбы, ну, то есть все, что от них осталось, – фундаменты там, остатки парков. И вроде желающих хоть отбавляй. Так, может, и здесь кто-нибудь, какая-нибудь уже…
Шляпа медленно опустилась на самые глаза. И Марусе вновь показалось, что перед ней вовсе не человек, а одна из тех больших керамических фигурок, которыми немцы, а теперь и новые русские так любят украшать свои новые садики – жалкое подобие когда-то великого искусства.
– Не знаю. Не слышал, не видел. А ты, – старичок вдруг ни с того ни с сего перешел на ты, – вместо того чтобы глупые вопросы задавать, съездила бы лучше в монастырь да там все и разузнала бы. Разве не знаешь, что большинство местных помещиков хоронили там. Могил, конечно, раз-два и обчелся, а списки есть, есть… А теперь ступай отсюда, нечего тут барышням влюбленным делать!
И в снопе добравшегося, наконец, до откоса пещеры солнца коренастая фигура старого гномика вспыхнула светлым золотом соломы и пропала. Впрочем, бойкие удаляющиеся шаги по мосткам Маруся слышала еще долго. Она тоже выбралась наверх из пещеры, где, вероятно, от скопления излишних ионов серебра, которыми славилась здешняя подземная река, у людей начинали кружиться головы.
Оказавшись наверху на прогревшихся дорожках, Маруся как-то быстро решила, что ничего удивительного лесовик-садовник ей не сказал, ведь догадаться о том, что об обитателях усадьбы Гильо можно справиться по церковным записям, она вполне могла бы и сама. Только вот про влюбленную барышню… Во-первых, как это он смог узнать про минувшую ночь. А во-вторых, слово «влюбленность» по отношении к себе самой никак не приходила Марусе в голову. С Павловым было хорошо, чувствам придавала остроту связывающая их тайна, но влюбленность? И к тому же Марусины плечи все еще жгли бесплотные пальцы Артемия Николаевича…
Маруся выбралась из парка цивилизованным выходом и, проголосовав, довольно быстро добралась до дому, отблагодарив водителя всевозможными байками об окружающих местах.
Вырина дома, конечно же, не оказалось, но после того, что Маруся услышала в пещере, она почему-то окончательно перестала волноваться. Такой не пропадет, ежели он вообще пропадает, а не шарится в полное свое удовольствие по соседним деревням в поисках очередных петухов. Дело заключалось в другом: не было денег. До Николы пешком не доберешься. Ах, если бы сейчас вернулся Павлов, они съездили бы вместе…
Но Павлов не появился ни вечером, ни утром, ни через три дня. А старые карты ложились каждый раз по-новому, и каждый раз шестерка сердец оказывалась то под, то над королем плюща.
* * *Через три дня Маруся сбегала в соседнюю деревню и там из нового, похожего на великанское эскимо автомата позвонила приятельнице, чтобы та привезла ей аванс и кроссовки из «О’Кея». Дни стояли как будто осенние, в желтеющих уже березах, напоминая о «Билайне», летали траурницы, и еще до того, как в руках у Маруси оказались деньги на поездку, она честно призналась себе, что жизнь без мальчишеского рта и чуть растерянных без очков глаз стала вдруг для нее скучной и бессмысленной.
Глава 14
Павлов добрался до города совершенно спокойно, если не считать небольшой пробки за гатчинским объездом. Простояв минут пятнадцать, он от нечего делать пошел на шум, раздававшийся впереди, и выяснил, что дело здесь совсем не в заторе, а в аварии. Вишневый «Киа» и словно в пару ему серебристый «мерс» помяты были изрядно, так, что их было даже не стащить с трассы. К счастью, все были живы и возбужденно переговаривались со зрителями.
– Да я говорю, волк! Здоровый такой волчара!
– Так тебе волк за Гатчиной да еще и через шоссе попрет! Самоубийца, что ли?
– Да, конечно, никакой это был не волк, а обыкновенная дворняга!
– А что, волков теперь много развелось, поля не сеют, леса не опыляют – вот и плодятся. Одних змей стало, как в Бразилии!
– Где это вы видели пятнистого волка?!
– Да кто его вообще видел? Он стрелой, я даже тормознуть не успел. Это просто дьявол какой-то, а не зверь – вот что я вам скажу!
Но спустя еще несколько минут приехал эвакуатор, пробка мгновенно рассосалась, и Павлов благополучно добрался до Питера, невозмутимо посверкивая на появившемся солнце единственным стеклышком в оправе.
Сирина, конечно, под дверью не оказалось, но пес неожиданно появился после полудня с более виноватым, чем обычно, видом. На заду около хвоста у него красовалась огромная запекшаяся царапина.
– Еще и драться начал! Тоже мне – аристократ! – возмутился Павлов, склоняясь, чтобы ласково потрепать рукой лобастую голову. Внутри он сам укорял себя в противоречивости своего ворчания. И тут же ощутил тот самый запах, от которого уехал полдня назад. Первым порывом Павлова было опять – позвонить какому-нибудь специалисту и выяснить, могут ли абсолютно идентично пахнуть две абсолютно разные собаки, но почему-то вместо этого он просто упал в кресло и задумался.
Все внешнее вдруг потеряло для него смысл, а внутреннее превратилось в такой хаос, что разбираться в нем было даже страшно. Павлов, как и подавляющее большинство современных людей, мало интересовался прошлым – или, еще более точно, практически не ощущал его. Жизнь Павлова текла совершенно независимо от событий минувшего. Если, конечно, не считать революции, забросившей его прабабку и прадеда из Вятской губернии в Петроград. Но даже это событие было для него всего лишь каким-то мертвым фактом.
Конечно, он жил среди памятников и дворцов, в городе-музее, но это была всего лишь данность, совсем ничего не менявшая и давно уже ни о чем особенном не говорившая. А потому, стоило ли и вообще задумываться о прошлом, если и настоящее-то порой смутно и неуловимо. Что было, то было, те события и люди давно умерли, как однажды умрет и он, и события его жизни точно так же не будут никому интересны. Честно говоря, это вполне справедливо, поскольку никому они не интересны и не нужны даже теперь. Жизнь складывается вовсе не из всей этой ежедневной суеты, а лишь из реальных достижений. Прошлое же любопытно лишь специалистам, которых Павлов, кстати говоря, привык считать людьми весьма странными или же неудачникам – по-модному говоря, «лузерам», – как спасение и оправдание их нынешней никчемности.
