Екатерина Вильмонт - Интеллигент и две Риты
– А как… простите, как вас зовут? – вдруг спросила она.
Он заметил, что она даже затаила дыхание в ожидании его ответа.
– Меня зовут Максим. Максим Муратов.
– О-па! – вырвалось у девушки. – Ни фига себе!
– В чем дело? Мое имя вам что-то говорит? Вы занимаетесь молекулярной биологией?
Она вдруг рассмеялась.
– О нет, я занимаюсь фотографией. Меня зовут Кира.
– Очень приятно, Кира.
– Не знаю, насколько вам будет приятно… Мою маму звали Елизавета Рыбакова.
Кровь бросилась ему в лицо.
– Вы помните маму?
– Ну еще бы! Как она?
– Мама умерла в позапрошлом году.
– Ради бога, простите! Как жалко… Но откуда…
– У мамы сохранилось много ваших фотографий. И я вас узнала… Она… Вы были главной любовью всей ее жизни, она так говорила…
Он чувствовал себя ужасно! Эта девушка как будто в чем-то его обвиняла… А в чем он виноват? Конечно, прискорбно потерять маму, которой было от силы лет сорок пять.
– А, ладно, извините, я пойду. Джерри, идем!
И она почти побежала от него прочь. Но вдруг остановилась, достала сигареты и… зажигалку. Значит, ей нужен был просто предлог, чтобы подойти. А чего она, собственно, так разнервничалась? Жаль, что нас что-то связывает. Она хороша, очень хороша… В другой ситуации я бы приударил за ней…
И вдруг сердце замерло, даже дышать стало трудно. Уж не моя ли она дочь? Он медленно поднялся со скамейки, но застыл в нерешительности. Уносить ноги или подойти к ней и спросить напрямую? Девушка все еще жадно курила, не глядя на него. Она явно тоже пребывала в растерянности. И его вдруг неудержимо потянуло к ней. Она стояла и ждала.
– Простите, Кира!
– Нет, это вы меня простите! Зачем вам это все?
– Кира… скажите… вы моя дочь?
– Нет… то есть да… Нет, я не знаю, я не уверена… Просто мама показывала ваши фотографии и говорила: «Это твой отец». Но мне ничего не нужно… Я не хочу…
– Послушайте, Кира, но коль скоро жизнь так причудливо свела нас, давайте хотя бы поговорим.
– Я сейчас не могу, у меня работа…
– Тогда вечером встретимся?
– Да зачем? Зачем нам встречаться? Какое это все имеет теперь значение? Я вам триста лет не нужна, да и вы мне не шибко надобны. А тогда к чему болячки корябать? Все. Извините, я спешу!
Она в сердцах швырнула окурок на землю и ушла, сердито волоча за собой упирающегося песика. Боже, до чего ж она хороша! Он смотрел ей вслед, а потом наклонился и поднял с земли ее окурок со следами коричневой губной помады.
Прошло пять месяцев. Москва тонула в снегу. Самотечный бульвар в свете фонарей казался театральной декорацией к детской сказке. А все-таки собак тут стало меньше. Или рановато еще? Он знал, что придется подождать, но сидеть на скамейке невозможно, сыро и холодно, и он стал обходить бульвар, как делали все собачники и сейчас, и во времена оны.
Он заметил ее издалека. Светло-коричневая дубленка, джинсы, отвратительные полуваленки с идиотским названием «угги», без шапки. А рядом плетется какой-то тип с карликовым шпицем на поводке. Такому не шпица выгуливать, а, как минимум, дога, сердито подумал он и прибавил шаг.
И вдруг она остановилась как вкопанная, что-то растерянно сказала хозяину шпица и решительно двинулась ему навстречу.
– Кира, добрый вечер, – охрипшим от волнения голосом произнес он.
– Вы зачем тут? Я же вам все сказала! Что, отцовские чувства взыграли? Так знаете что, засуньте эти самые чувства себе в задницу!
Он вдруг счастливо рассмеялся.
– Уже, Кира, уже!
– Что уже? – удивилась она.
– Уже засунул в задницу отцовские чувства. Тем более что я вам вовсе и не отец.
– Как это?
– Так это! Вы тогда швырнули на землю окурок, а я его подобрал…
– И что? Сделали генетическую экспертизу?
– Именно! И был счастлив узнать, что мы с вами не одной крови.
– Ну еще бы, зачем вам…
– Помолчать можешь?
– Ну?
– Знаешь, почему я был счастлив?
– Так понятно же…
– Ничего тебе, дурище, не понятно! Просто я влюбился в тебя по уши, совсем слетел с нарезки, ты мне снишься чуть ли не каждую ночь. Я мучился, думал, что я какой-то урод, втюрился в родную дочь…
Она молча смотрела на него, потом вдруг подпрыгнула, вскинула руку с криком «Йес!» и повисла у него на шее, лихорадочно шепча:
– Да, да, да, я тоже думала, что я урод, в родного отца… Боже, какое счастье… Я люблю тебя, а отца все это время просто ненавидела… Странно, да?
Они долго самозабвенно целовались на морозе.
– Скажи, а если бы экспертиза показала другое, как бы тогда было?
– Никак. Я бы просто исчез навсегда. И все прошло бы и у меня… и у тебя… как болезнь.
Она счастливо засмеялась.
– Скажи, а ты вообще кто? Где живешь, чем занимаешься: Ах да, молекулярной биологией… Ой, у меня столько вопросов!
– У нас впереди еще много лет, я успею еще на все твои вопросы ответить, а у меня вопрос только один – ты выйдешь за меня замуж?
– Дурацкий у тебя вопрос, папашка!
Жили-были
Жили-были старик со старухой, а вернее, старичок со старушкой. Эдакие божьи одуванчики. Каждый день выходили гулять на Самотечный бульвар. Сделают кружок и сядут на лавочку отдохнуть. И все умиляются – ну надо же, какая парочка, как они внимательны друг к другу, какая у них любовь.
И ни один человек, ни одна собака на бульваре знать не знали, ведать не ведали, что на самом деле не любовь их спаяла в единое целое, а ненависть. Они люто ненавидели друг друга столько лет, что, когда ненависть выжгла дотла их души, у обоих уже не осталось сил, чтобы расстаться. И теперь они сделали тот единственный шаг, что отделяет ненависть от любви.
Она была очаровательна, с виду легкомысленна и умна. А он умен, красив и очень упрям. Она полагала, что женщину надо завоевывать (тогда это еще впитывали с молоком матери), и он был с этим согласен, ему неинтересны были доступные женщины, и уж тем более агрессивные, которые не давали ему проходу, ведь он был красив и умен. Встретив ее в Большом зале Консерватории, он сразу понял – это она! А она подумала: пожалуй, это то, что нужно. Он больше полутора лет завоевывал ее, а она делала все, чтобы победа не досталась ему легко, хотя он очень нравился ей и ее маме с папой. А она категорически не нравилась его матери, однако он, как уже известно, был упрям.
Он окончил МГИМО, а она «Щепку». Но ее не взяли ни в один московский театр, и в кино тоже не звали. В те времена еще не было не только открытых кастингов, но и слова такого никто не знал. А он радовался – она будет принадлежать только ему. Его отправили работать за границу, для начала в Алжир. В те годы такое назначение гарантировало хорошую работу по возвращении, а при режиме строжайшей экономии даже кооперативную квартиру или, в худшем случае, машину. Но они были так молоды, и так им всего хотелось здесь и сейчас, а экономные, иной раз до патологии, коллеги и их жены вызывали только смех и презрение, которые, впрочем, приходилось тщательно скрывать даже в своей квартире, ибо все знали, что квартиры сотрудников посольства прослушиваются…
Они вернулись из Алжира с тремя чемоданами заграничного тряпья и с испорченными от неумеренного потребления африканских фруктов зубами. И крайне недовольные друг другом. Им бы развестись, но нет, развод плохо отразился бы на его карьере. И, приведя в порядок зубы, следующее назначение они постарались использовать с умом. Научились экономить и уже не были изгоями среди экономных коллег. Только делали это чуть изящнее других, словно бы посмеиваясь над собой.
Но она потихоньку начинала его ненавидеть. За что? Во-первых, за то, что не любила, за эту жизнь, которая когда-то казалась чуть ли не верхом счастья, за неудавшуюся артистическую карьеру и, как ни парадоксально, даже за то, что ей было хорошо с ним в постели. За то, что, собственно, ей не в чем было его упрекнуть.
Она забеременела. Он был счастлив. Ребенок родился мертвым. Она в глубине души вздохнула с облегчением. А он видел, что она вовсе не убита горем, и это казалось ему настолько диким, что он стал приглядываться к ней повнимательнее, и мало-помалу его несомненная любовь переросла в столь же несомненную ненависть. Но карьера неуклонно шла вверх, и нельзя было разрушать ее разводом.
Так и жили. Но, как люди из приличных семей, старались делать хорошую мину при плохой игре, и это им удавалось. Постепенно пришел достаток. Появилась хорошая квартира, машина. Она теперь ценила мужа, а он жену – ее очарование не раз сослужило ему хорошую службу. Они изменяли друг другу, но, разумеется, никак это не афишировали. О детях речь больше не заводили. Но где бы они ни появлялись, о них неизменно говорили – какая чудесная пара!
Они были уже не молоды, когда случилась Перестройка. Жизнь дипломатов перестала быть столь завидной, как прежде, но его младший брат затеял совместный бизнес с Францией и пригласил старшего в компаньоны. И не прогадал. Опыт, связи, превосходное знание нескольких европейских языков плюс обаяние и изысканные манеры его жены оказали неоценимую помощь в бизнесе. Она чрезвычайно оживилась и даже открыла в Москве один из первых бутиков. Потом еще один и еще. У нее был безупречный вкус, ее стиль и манеры внушали доверие нуворишам. С мужем они виделись редко, и обоих это устраивало. Она знала, что у него есть молоденькая любовница. Ну и что? Поветрие сейчас такое… А потом ее бизнес прогорел. На новый виток не было уже ни сил, ни средств. А он еще удержался на плаву. Но вскоре у него случился инфаркт, потом еще один… И кому теперь они были нужны, кроме друг друга? И за это еще больше друг друга ненавидели.
