Диана Ибрагимова - ТалисМальчик
− В каком смысле «достал»? Их обычно покупают.
− Да вот ещё! Деньги на ветер! Через неделю всё равно на мусорку вялый веник вынесут, а так я у друзей на даче нарезал – роскошный букет получился!
− Бесплатное не бывает роскошным, Дэн. Это нонсенс.
А ведь всё было видно и раньше. Те юношеские «три банана» обещали и даже гарантировали пустые руки на перроне. Такого у неё за двадцать семь лет жизни ещё не было. Хотя почему же не было? С Денисом и было. Десять лет назад, когда он встречал её на похоронах бабушки. Правда, тогда как-то не до цветов было. Зато теперь приехал к уникальному Аленькому Цветочку, не прихватив даже розочки какой-нибудь скромненькой. И здесь отличился. С первых минут отличился от своего виртуального образа хорошего влюблённого мужчины. Отличник!
Алевтина вернулась к чтению приговора ТалисМальчику.
И как ты мог после того, что натворил, даже не поинтересоваться, что со мной и в каком я состоянии? Тебе действительно так безразлично? Ты правда такой неглубокий и внутри совсем пустой? Так, красивый кузов, а запчастей внутри никаких. Поэтому и не сдвинешься с места, никуда не поедешь. И стой себе на приколе – кузов пустой! Пусть тобой любуются.
На что ты надеялся? Думал, что с помощью виртуозного вранья провинциальному герою удастся заполучить столичную штучку? Ты переоцениваешь и своё обаяние, и паровоз в своих штанах. К паровозу ещё душа должна прилагаться и ба-альшой список качеств, о которых ты напрочь позабыл. А текущую крышу обаянием не перекрыть.
Ты не мог не заметить, как противна мне ложь любого масштаба. Но ты осмелился на ложь, выращенную до размеров предательства. На что ты рассчитывал? Ах, да! Ты рассчитывал на брак по любви. Я и забыла. У тебя слова отдельно, дела отдельно, а сам ты мечешься и не поймёшь, то ли ты с фразами, то ли с поступками…
А твоя просто блистательная кулацкая жадность! Это же патология! Котяра, ты жлоб. Самый заурядный скряга. Между жадностью, скупердяйством, скряжничеством, стяжательством с одной стороны и хозяйственностью, домовитостью, экономностью и бережливостью с другой разница примерно такая же, как между мною и Домовёнком. То есть пропасть. Хотя на вид мы обе женщины.
Может, куркули и способны сколачивать миллиардные состояния, поражающие разум, но личности с психологией спекулянтов-лавочников не в состоянии впечатлять сердца.
Тогда в чём же секрет твоей притягательности?
Ты всегда был очень обаятельным. Тогда, в юности, в те месяцы, что мы виделись, я чувствовала, как твоё обаяние сосредоточивается на мне. Я и сейчас это почувствовала. Это и ещё что-то. Я смотрела на тебя и думала, как легко тебе удаётся нравиться, и как много у тебя мужского шарма, гораздо больше, чем ты выказывал мне. Я видела, как ты расплёскивал обаяние на всех и вся, без разбору и без настоящей взаимности. Ты был щедр. Вот в тот момент ты действительно был щедр. Щедрый скряга. Парадокс.
Я уже давно взрослая, насмотревшаяся на разное женщина, но до сих пор поражаюсь мысли: как плохие люди могут говорить хорошие слова? А много хороших слов? А очень много часов говорить очень много хороших правильных слов? Это либо особое искусство, либо особый цинизм. Скорее, и то и другое.
А мне тебя всё жальче и жальче. Ты не способен ни на какой поступок со знаком плюс. Завраться, предать, подставить, бросить – в этом весь ты. И щедрости в тебе душевной нет ни грамма. Жуткая смесь: обаяние и отсутствие щедрости. Из этого негодяи делаются… А мне казалось, что великое тебе по плечу, а это просто искажение перспективы – не то померещилось на расстоянии. Бывает. Извините, молодой человек, обозналась.
Сам Денис считал себя почти идеальным мужчиной:
− А у меня только один недостаток: я не умею танцевать.
− Ух ты! Всего один? − Самоуверенно, однако, подумалось тогда Алевтине. − У меня недостатков больше.
− Нет. Я имею в виду, что от крупных я избавился, а мелкие…
Научился скрывать. Так просто. Блаженны верующие в один свой «крупный» недостаток – неумение танцевать.
Пляж снова вклинился в середину размышлений ‒ Алевтина закрыла тетрадь. Здесь всё, как и вчера: вода, зной, поджаренная публика, креветки, кукуруза, брызги от детей. Не спеша, будто позируя кому-то, она разложила вещи, пряча нужное от солнца, и пошла купаться.
Выходя из воды, боковым зрением заметила что-то необычное. Повернула голову, чтобы рассмотреть. Параллельно с ней, почти шаг в шаг, двигалась девушка в белом полукупальнике. То есть только в белых стрингах. Наверное, она загорала и верх забыла надеть – тот валялся на подстилке.
– Смело! – хмыкнула Алевтина.
Грудь у девушки небольшая, но хорошей формы и уже равномерно загоревшая. Может, и себе такое устроить? Хотя нет. Это вредно – раз. И вокруг дети – два. Один малыш уже замер на полушаге и с криком: «Мама! Там тётя голая!» убежал. Пляж обернулся на крик ребёнка.
«Тётя голая» чувствовала себя как одетая, не зажимаясь ни в одном движении и не маясь стыдом и другими условностями. Наверное, есть что-то особенное в купании и загорании на босу грудь.
Алевтине подумалось: а смогла бы она вести себя так, будто на пляже она одна, и нет на свете ничего более естественного, чем загорать, прикрывшись треугольничком спереди и тесёмочкой сзади? Едва ли. Возможно, это комплекс, и пора от него избавляться. Ведь ей ещё не приходилось шокировать незнакомую публику обнажённым телом, да ещё среди бела дня.
Справа от Алевтины возлегала ещё одна почти голая «тётя» в купальнике гаммы nude. Крошечные стринги и треугольнички верха, слегка прикрывшие ореолы, сливались по цвету с телом девушки, и издалека казалось, что она нагая. Но в этой загорающей что-то ещё было не так и, надев очки, Алевтина принялась бесцеремонно рассматривать соседку.
Худая, с торчащими ключицами и костями таза, она, тем не менее, носила довольно увесистую грудь. Пока ходила и сидела, грудь эта смотрелась неплохо, но вот когда она легла… На месте груди образовались два торчащих силиконовых полушария, далеко друг от друга, как будто с трёх сторон подоткнутые кожей. Фу! Гадость какая! Кому это может нравиться?
Алевтина посмотрела на собственную грудь, которой ей всегда хватало. Не спеша повернулась с живота на спину, наблюдая за движением груди. Вот так ведёт себя пышная натуральная: мягко перетекает в сторону, тесно встречается, вольно расходится, сохраняя при этом округлую форму. И никаких подоткнутых кожей полушаров!
От созерцания собственного физического совершенства отвлёк звонок сестры.
− Алька, а ты с собой точно ничего не сделаешь? – уже в который раз полушутя-полусерьёзно спросила Дашка.
− Да что ты! – успокаивала Алевтина. – Не скажу, что мне прям уже хорошо, но я постепенно прихожу в себя. Мне просто нужно время. Ещё немного времени. А он того не стоит.
− Вот именно! Ни один мужчина не стоит твоих слёз. Тем более этот мудозвон! Мудозвонище!!!
− Э! э! Не ругайся, пожалуйста. А я и не плачу. Не умею – ты же знаешь.
− Да знаю. Но это как раз плохо. Поплачь, а?
− Не плачется, Даш. Не плачется.
Алевтина и правда не могла найти в себе слёз. Ни единой слезинки. В обморок упасть, ослепнуть, оглохнуть – пожалуйста, а просто прорыдаться, вымыть потоком слёз из себя застывшую кристаллом боль – не могла.
− Гад! – не могла успокоиться Дашка.
− Ага. Ренегат.
− Кто?
− Проехали.
− Нет, не проехали. Гадёныш!
− Да, ладно, Даш! Не сотрясай воздух. Шторма здесь всё равно не сделаешь. Бесполезно.
− Во девки пошли! За мужичонку, любого, даже убогого, глотку перегрызут! Деградировали девочки…
Даша считала убогим любого мужчину, у которого после тридцати не было джипа последней модели и всего, что к этому джипу с лёгкостью прилагается. Сама она раззадоривала мужа менять машины каждые два года и не носила шубу больше двух сезонов, то есть уже не существовало зверушки и фасона, которых бы Дашка не почтила своим вниманием. С каждым разом ей было всё труднее выбрать, а шубам – угодить.
‒ Бррр! В жару о шубах! Что у меня с головой творится? ‒ пробормотала Алевтина.
И об этом она тоже записала пассаж в Послании, пытаясь проанализировать ситуацию.
Что ж ты за человек такой? Как мог так заворожить?
Ты так умело расставил волшебные зазывные огоньки на своём болотце, чтобы я обязательно заметила и не прошла мимо. А я так поверила в твою полную обновлённость, что усердно пыталась все восемьдесят дней закрывать глаза на всё остальное. В этом и ошибка моя: поверила тебе, а не собственной интуиции. Представляешь, какое в твоих руках было сокровище – моя вера в тебя! Вряд ли в тебя вообще кто-либо верит – слишком много ты врёшь и подставляешь. Вблизи это заметно сразу. Недалёкие влюблённые, вроде Домовёнка, не считаются – рядом с её протекающей крышей даже тебе неуютно.
