Николай Семченко - Одиночество шамана
Андрей перевёл взгляд на драконов под деревом. Они лежали неподвижно. В их раскрытых пастях деловито хлопотали храбрые птички, выклёвывавшие остатки пиши. Точно такие же пернатые сидели на ветвях могучего дерева. Их было так много, что если бы они разом взлетели, то стая наверняка затмила бы солнце.
Это были какие-то особенные птички: пёстрые, словно сотканные из цветных ярких ниток, они степенно сидели попарно, – и хоть бы шевельнулись или потеребили пёрышки: нет, замерли, будто на них напал столбняк, или они словно были аппликациями или керамическими фигурками. Андрею показалось странным, что птицы вообще не издавали никаких звуков. Но время от времени то одна, то другая пара оживала и пикировала на драконов, сменяя уставших товарок.
– Кажется, я вижу то, что никогда не видел прежде, – сказал Андрей. – И даже не удивляюсь этому. Как, впрочем, уже не удивляюсь и тебе, – он хмыкнул. – Надо же! Сама Мэрилин рядом со мной, совсем как настоящая, а я отношусь к этому как к само собой разумеющемуся. Наверное, это плохо, когда человек перестаёт удивляться. Значит, в нём что-то изменилось?
– Ты не помнишь этого? – Мэрилин подмигнула и лукаво улыбнулась. – Полноте! Ты прекрасно помнишь, как твою плоть поглотили эти ненасытные твари, они обглодали каждую косточку и бросили тебя там, на горе. Тебе показалось, что ты перестал существовать. Разве не так?
– Так, – кивнул он. – Но я откуда-то знал, что на самом деле не исчез, плоть – это всего лишь оболочка, которую нужно сменить, как меняют одежду. Ещё я почувствовал, что и внутри меня что-то изменилось. Что именно – не знаю. Но я – это уже другой я, спокойный, прочный, другой, – он с удовольствием повторил: Да, именно: другой. И ты меня уже не пугаешь, хотя я понимаю: никакая ты не Мэрилин Монро, ты – Ниохта, Впрочем, я не знаю, что ты на самом деле представляешь из себя. Может, испугаюсь. Но я готов к самому неожиданному.
Внезапный порыв ветра распахнул халат Мэрилин: под ним была тёмно-серая масса, она надувалась сизыми пузырями, готовыми вот-вот лопнуть, пульсировала и взрывалась фонтанчиками аспидных брызг. Андрей успел разглядеть всё это, прежде чем женщина ухватила полы и прикрыла колени. Но от неё не ускользнула брезгливая гримаса, которая мгновенно исказила лицо Андрея и так же быстро исчезла.
– Ты ещё не готов, – с сожалением молвила женщина. – Но мне на это плевать. Я слишком долго ждала подходящее человеческое тело. Промедление означает смерть. Я хочу жить.
Он чувствовал себя опустошенным: будто внутри ничего не было, осталась только оболочка тела – ни сердца, ни лёгких, ни желудка, ни других органов он не ощущал, разве что в районе пупа – лёгкое покалывание, словно маленькая иголочка в него тыкалась. Женщина легла рядом с Андреем и только протянула к нему руки, как на дереве раздался оглушительный треск, и рядом с ними шмякнулось что-то тяжёлое. Андрей приподнялся и обнаружил на траве обломившуюся ветвь. В тёмно-зелёных глянцевых листьях молчаливо и неподвижно сидели пёстрые птички. Падение с дерева их ничуть не взволновало. Казалось, они были чучелами. Однако из чёрных бусинок их глаз сквозило живое любопытство.
– Птички-чока, – сказала женщина. – Так их зовут. Ещё до того, как ребёнок родится, чока откладывает в него оми. По-вашему это значит душа. А на самом деле – это яйцо чока, – она хихикнула. – Ты и этого не знал?
Говорить ему не хотелось, и он лишь отрицательно мотнул головой.
– Правильно, – женщина погладила его плечо. – Какая разница – оми, душа или как-то ещё называется то, что даётся человеку при рождении! Это просто есть, как есть солнце, воздух, небо…
Она говорила медленно и нараспев. Её голос убаюкивал. Андрей почувствовал, как веки наливаются тяжестью, смыкаются и ему стоит больших усилий разлепить их. Эта внезапная сонливость показалась ему подозрительной, но о её причинах ему не хотелось думать. Как, впрочем, ни о чём другом – тоже.
– Всё будет хорошо, – говорила женщина и гладила его по голове. Ему были приятны эти ласковые поглаживания.
– Возможно, тебе станет больно, но лишь вначале, – продолжала женщина. – Мы созданы друг для друга, ты – моя половина, я – твоя. Став одним существом, мы будем могущественными. А наше эргэни22 никто не найдёт. Мы спрячем его в чока, а все чока похожи как капля воды: попробуй-ка найди среди них наше эргэни. Надо быть Наны-мароко23, чтобы суметь его получить. Смотри, кто будет охранять наше целое!
Земля содрогнулась, и Андрей увидел великана, который, тяжело ступая, шёл враскачку, как моряк. Под его мощными ступнями берёзы и дубы ломались как сухие былинки, и лишь гибкие ивы постепенно распрямлялись подобно примятой траве. Из-под ног гиганта с жалобным криком взлетали со своих гнёзд птицы, впереди него испуганно бежали бурундуки, еноты и росомахи, а звери покрупнее ломились напролом сквозь чащу – лишь бы уйти с дороги чудища. Оно было похоже на гориллу, только в несколько раз больше – прямо Кинг-Конг!
Великан приблизился к дереву и ухватил его верхушку, на которой безропотно сидели притихшие птички-чока. На каждой его руке было всего по два пальца, но это не мешало ему сноровисто обрывать листья. Великан пригоршнями бросал их в пасть и чавкал как дикий кабан.
– Имя его Калгама, – шепнула женщина. – Его все боятся. Сила Калгамы вон в той сумке, смотри: она висит у него на плече. Люди думают, что там он хранит какой-то таинственный талисман, который дарует его владельцу силу и удачу. На самом деле там эргэни Калгамы, он всегда носит его с собой.
Великан продолжал обрывать листья, но, странное дело, на их месте тут же вырастали новые, и получалось так, что сколько он их не заглатывал, а дерево по-прежнему оставалось зеленым и пышным. Если в пригоршне листвы оказывалась чока, Калгама доставал её и бережно садил на ближайшую ветку. Птичка расправляла клювом растрёпанные пёрышки и снова застывала, лишь любопытные бусинки глаз напоминали о том, что она живая и настоящая.
– Говорят, что листья этого дерева волшебные, – продолжала шептать женщина. – В них – вся сила земли, но обычному человеку не удастся сорвать даже один-единственный листочек: дерево себя защищает – его ветви, как руки, хватают смельчака и ломают ему шею…
Драконы, отдыхавшие под деревом, встрепенулись и зашипели на Калгаму, но тот грозно притопнул ногой – и ящеры испуганно отползли в сторону.
– А ты смелый, – улыбнулась женщина. – Твоё сердце бьётся ровно – значит, не испугался великана.
Андрей в самом деле не чувствовал ни страха, ни даже удивления. Его охватило какое-то равнодушное оцепенение. Всё происходящее казалось ему сном, а в снах, как известно, приходится видеть самые невероятные вещи, к которым, однако же, порой относишься совершенно спокойно.
– Милый, это не сон, – женщина прикоснулась к его губам. И этот поцелуй показался ему таким болезненным и холодным, будто его сжали щипцами, долго пролежавшими на морозе. Андрей попробовал уклониться, но женщина неожиданно крепко сомкнула руки на его туловище и навалилась на него всем телом. Она оказалась невероятно сильной: хватка – железная, тело Андрея будто обручами сжало – ни вздохнуть полной грудью, ни пошевелиться он не мог, как ни старался. Казалось, кровь застыла в жилах, но для того, чтобы она вновь начала свой ток, надо было наполнить воздухом лёгкие. Это Андрею не удавалось.
От удушья он чуть не потерял сознание, и если бы женщина не ослабила хватку, он наверняка задохнулся бы.
– Всё будет хорошо, – шепнула она. – Я сильная аоми. Ты станешь касасаманом, милый. Сильным будешь, все уважать тебя станут.
Женщина снова впилась в его губы, пытаясь раздвинуть их толстым языком. Андрей противиться был не в силах, и вскоре ощутил, как её язык увеличивается, обращаясь в склизкий шершавый слизняк, и скользит по глотке, ввинчивается в гортань – всё глубже и глубже, проникает в пищевод и яростно извивается в нём. Он почувствовал рвотный позыв: спазм не давал дышать, он захлебнулся слюной и раскашлялся, но язык женщины сноровисто скользил уже где-то глубоко внутри, заполняя всё пространство и не давая содержимому желудка вырваться наружу.
Андрей ухватил женщину на спине за халат и попытался оторвать от себя, но вместо её тела руки нащупали под материей нечто студенистое без единой кости. Эта масса стремительно уменьшалась, проникая в него вслед за языком: женщина будто бы струилась, перекачиваясь в него густой кашицей. Больно ему не было – лишь противно. Так, наверное, чувствуют себя больные, которых сиделка насильно кормит бульоном. Он хотел выплюнуть сладковатую массу, но не смог даже пошевелить губами: казалось, они онемели, как это бывает после анестезии – казались большими, распухшими, потерявшими чувствительность.
