Лариса Райт - Королева двора
– В Италии.
– Вот видишь, – тут же оживилась Надя. – А на кой мне тогда бороться за квартиру, если замаячила перспектива отхватить кусочек послаще?
– Я запуталась. Джузеппе не любишь, но в Италию ехать готова. К Истомину тоже нежных чувств не питаешь, а ребенка носишь. Куда тебя занесло, Надюша? Чем все это закончится?
– А это, моя дорогая, зависит целиком и полностью от тебя, – торжественно объявила Надя.
– То есть? – удивилась Вера. Она совершенно не понимала, какое отношение может иметь ко всему этому, и ей заранее не нравилось любое объяснение, которое могла предложить сестра. Однако настоящее объяснение оказалось гораздо страшнее того, что она могла предположить.
– Ты, Веруня, где работаешь?
– В больнице.
– Да знаю я. – Брови Нади уже в который раз сошлись у переносицы. – Работаешь в нашей больнице, проходишь практику. – Женщина улыбнулась, смягчила интонации, посластила голос медовой елейностью: – А где ты практику проходишь?
Вера, конечно, почувствовала, куда ветер дует, разгадала направление, но понять, какой ураган собирается поднять сестра из этого легкого бриза, пока была не в состоянии. Она ответила, слегка лениво, демонстрируя настороженность и непонимание связи своей работы с Надиной проблемой:
– Ну, в гинекологии. Ты же сама сказала: «Пристрою, где места будут».
– Как в воду глядела, приткнула сестрицу именно туда, куда надо. – Надя протянула руку, хотела потрепать Веру по щеке, но та отшатнулась, нахмурилась, взглянула вопросительно, требуя продолжения. Надя не противилась: зашептала с удвоенной силой:
– Слушай, солнышко, я знаю, что пришли новые гормональные препараты, которые выписывают женщинам с дисфункцией.
– ?..
– Ты не могла бы принести мне несколько таблеток? – почти заискивающе попросила Надя.
– Зачем тебе? Они же пришли для эксперимента, и не факт, что их вообще запустят в серийное производство. Там побочных эффектов вагон и маленькая тележка. Ты хочешь кого-то лечить? – искренне не поняла Вера намерений сестры, но не успела последняя ответить, как догадка пронзила сознание вспышкой моментального, всеохватывающего ужаса. Дальше продолжать шептать было просто невозможно. Вера громко ахнула, снова поднеся ладони ко рту: – С ума сошла! Нет, ты действительно сошла с ума. Я другого объяснения не вижу. Ладно бы какая-то девочка молоденькая, безграмотная, но ты! Ты! Ты же врач!
– Вот именно. – Надя тревожно покосилась на дверь, но шептать тоже перестала: – Если бы не была врачом, я бы до этого и не додумалась даже.
– Умным? Ты это называешь умным?! Убить ребенка?
– Вер, мне надо от него избавиться. Сама скажи, без медицинских показаний мне на таком сроке сделают аборт в нормальной больнице?
– Нет, но…
– Не может быть никаких «но»! Рожать не буду. Не достанешь таблеток, найду другой способ. Только ты сама понимаешь, кто мне тогда сделает аборт и в каких условиях!
Вера понимала: секретная квартира, минимум анестезии, минимум стерильности и расчет на удачу. Результат: в лучшем случае дальнейшая бездетность, в худшем – летальный исход. Она побледнела, едва представив, на что решила обречь себя сестра, а от той – решительной, холодной, проницательной – не укрылись ни ее переживания, ни сомнения.
– Вот видишь. – Надя схватила сестру за руку и снова перешла на шепот, который походил теперь скорее на требовательный, зловещий свист: – Сама посуди, что гуманнее и для меня, и для младенца. Обо мне ты уже все сообразила, как я погляжу, теперь о ребенке подумай. Что приятнее: тихая остановка сердца или выскабливание по частям, когда отрываются руки, ноги, голова…
– Замолчи! – Вера закрыла руками лицо. Ей хотелось кричать что есть мочи, выть во весь голос.
– Ладно, – неожиданно согласилась Надя, – ты разобралась в ситуации, так что теперь можешь решить, поможешь или нет. Сложного ничего нет: принимаю таблетки, и через сутки-двое младенец умирает. Иду на очередной осмотр – и, увы и ах, замершая беременность. Значит, направление в цивильные условия мне обеспечены. И тогда: здравствуй, Италия! Костик в порядке, Джузеппе ликует, а я без проблем рожаю ему выводок симпатичных итальянцев – будущих виноделов. Плохой план?
– Нет, но только…
– Что? Что только? – Надю невероятно раздражала и мнительность младшей сестры, и ее порядочность.
– Мне кажется, – Верочка сделала последнюю попытку донести свою правду до сестры, – что для настоящей любви твоя беременность не помеха.
– Верка, да сними ты эти розовые очки, наконец! Любовь, морковь, тьфу, слушать тошно! Он одинокий просто. Одинокий, богатый итальянец. Там небось все в курсе его капиталов, так и норовят к рукам прибрать, а он осторожничает – никому не доверяет. А тут смотри-ка – сынок готовенький нарисовался, и притом его мама ни о чем никогда не просила, на шею не вешалась. Значит, не нужны этой странной русской его миллионы. Выходит, баба она не корыстная. К тому же глаза голубые, волосы светлые: красавица несусветная. В общем, надо брать, поскольку тут и наследник готовый, и жена симпатичная и образованная, и возраст подошел семьей обзаводиться. Вот такие чувства нахлынули на Джузеппе, они им и руководят. Ну, может быть, еще и голос совести вставляет свои две копейки в песню. Такие пироги. А ты сантименты разводишь, слушать тошно. Выдумала любовь какую-то и уперлась рогом. Нет, любовь есть, конечно. Я вот, например, Костика люблю. И ты его тоже любишь. Я для него стараюсь, а ты разве не хочешь?
Положение стало безвыходным. Как можно ответить отрицательно на подобный вопрос? Вера призналась со вздохом:
– Хочу.
– Вот и ладненько. Значит, принесешь, да?
– Надюш, у тебя же полно знакомых в больнице. Неужели никого попросить нельзя?
– Боишься? – Надины глаза мгновенно превратились в совсем узенькие щелочки.
– Да нет же! – Меньше всего Вера беспокоилась о собственной безопасности. Сестра, скорее всего, была права. Когда обнаружат недостачу, она уже вернется в институт. Если кто и вспомнит о практикантке, искать ее никто не станет, да и шум из-за двух таблеток вряд ли будут поднимать. Просто не хотелось принимать участие в грязной затее, а называя вещи своими именами – в преступлении. И не только в должностном.
– Руки не хочешь марать? – догадалась Надя.
– Не хочу, – покорно согласилась Вера.
– А чтобы мое имя по всей больнице полоскали, выходит, хочешь? Это ведь ты такая уникально порядочная, просто святая. Тебе тайну доверь, ты с ней и умрешь, а другие, чуть только унюхают какую сплетню, тут же норовят раструбить на всех углах, да еще и приукрасить. Я, конечно, могу и таблеток попросить, и направление на вынужденный аборт, только эту новость через пять минут станут обсуждать и в коридорах, и в кабинетах. И будь уверена: не с сочувствием.
– А какая разница, что говорят, если ты все равно уезжаешь?
– Язык до Киева доведет.
– До Италии, что ли? – Вера грустно усмехнулась.
– Чем черт не шутит. – Надя в задумчивости покусала губы, потом вскочила с кровати, рубанула воздух рукой и сказала, как отрезала: – Да и не собираюсь я доставлять им удовольствие. Еще не хватало, чтобы обсуждали мое поведение и злорадствовали. Думаешь, хороших хирургов все обожают? Везде им почет и слава, и любая дверь не преграда?!
Вера изумленно смотрела на сестру. Она никогда не думала, что у той могли быть какие-то трудности на работе. Надя ровно и хорошо училась, в больнице сразу показала себя с лучшей стороны, а место в ординатуре ей подготовили аккурат к защите диплома. И хирургом потом оформили сразу: не ассистентом, не вторым хирургом, а именно ответственным за исход операции лицом. Значит, в знаниях и квалификации, несмотря на отсутствие опыта, не сомневались, значит, доверяли, значит, ценили. А по Надиным словам выходило, что ничего подобного и не было вовсе.
– Мне казалось, ты любишь оперировать, – нерешительно выдавила из себя Верочка.
– Конечно, люблю! Только знаешь, сколько нас таких в больнице, любящих оперировать? Полным-полна коробочка. Хирург же без практики не хирург, ему каждый новый случай – на вес золота. Думаешь, всем охота застревать на апендектомии? Очередь стоит из жаждущих удалить отросток? Нет. Всем нужно повышать квалификацию, развиваться, практиковать. Тут недостаточно знать в теории, где подшить и как подрезать, – попробовать надо! Желающих попробовать море, а ставят в операционный лист единиц. Ты почитай журнал! Против каждого второго сложного случая – моя фамилия.
– Так это же прекрасно, Надюш! – Щеки Верочки зарделись от удовольствия и гордости за сестру. – Ты еще такая молодая, а столько всего добилась. И без всяких посредников, сама, своим талантом.
– В том-то и дело, Веруня! Когда про благодетеля какого знают или про другие возможности, так позлословят и успокоятся. Они сами ведь ничем не хуже в этом случае, даже лучше: не пользуются ничьей протекцией. А если человек все сам, без оглядки, без помощи, то тут уже возникает вопрос, почему же он, а не я. И по логике, по уму-то выходит, что этот человек в чем-то талантливей, способней, нужнее. Только разве можно принять такую истину спокойно и благосклонно? Может, и существуют единицы таких добряков, а основная масса из породы завистников. Так что хорошо оперировать и слышать вокруг шипение змей, скажу тебе, – не слишком большое удовольствие. Ты считаешь, характер у меня жесткий, грубая я стала, прямая? А по-другому нельзя, Верочка. Пока будешь сантименты разводить, тебя съедят и не поперхнутся, подвинут и не вспомнят, что ты тут стояла. Только повод дай, в момент ухватятся и сразу воспользуются. Или ты считаешь, что у нас хирург, убивший собственное дитя, может быть запросто допущен к операциям?
