Александр Иличевский - Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)
К обеду Максим был уже в первом лагере. Здесь он переговорил с британцами. Они верили, что к завтрашнему дню погода наладится.
Максим приготовил себе обед и лег передохнуть. Он прислушивался к порывам ветра, секущим палатку, и думал о том, почему Барни в одиночку полез на рожон.
Погода не прояснилась, и Максим после обеда так и не решился выйти во второй лагерь. Он отправился с утра и с облегчением заметил, что со склона сдуло свежий снег и теперь не надо тропить. Вскоре он оказался у первой скальной ступени. Здесь он встретил поляков, которые вчера ретировались с седловины. Он расспросил их о Барни, но поляки его не видели.
Во второй лагерь Максим приполз только к вечеру. Не успел отлежаться, как вскочил готовить ужин. На закате наступило затишье, и Максим прогулялся по лагерю, полному альпинистов, ушедших с седловины.
Ночью Макс подскочил оттого, что во сне Барни разломил об его голову огромный глобус, из которого полилась огненная лава. Ветер трепал палатку. Он снова было задремал, думая, что надо учиться спать сквозь страх. К утру его стошнило от ужаса или от высоты – он не мог уже понять, так мучительно ему было думать о себе. Еле выполз, еле заполз обратно. На рассвете он откинулся в дрему, и привиделось ему, что все те альпинисты, что замерзли когда-то в горах, потихоньку освобождаются от ледового плена и, подобно ожившим статуям, собираются вокруг высоченного костра, у которого отогреваются и выступают к вершине.
Он вспомнил историю о том, как трое из группы великого Шеклтона, шедшие в связке сквозь снежную бурю за помощью через перевал, потом вспоминали, что видели четвертого в их связке. Кто это был? Ангел?
Утром Максим выбрался из палатки. Едва держась против ветра, согнувшись в три погибели, чтобы не парусить, он пришел к британцам. Они топили снег к завтраку. Сказали, что надеются, если утихнет немного ветер, все-таки выйти на седловину. Максим испросил позволения выйти вместе с ними.
К обеду ветер действительно стих, и несколько человек выдвинулись к пику Чапаева. Макс чуть попривык к страху, как-то научился справляться с рвотными позывами и внутренней дрожью. В покое помогали два-три глубоких вдоха, а в движении, когда каждый шаг давался тяжело, – дышалось неуемно, и уже было не до страха. Это подстегивало его.
На скалах растянулись. Максим обрадовал себя тем, что не слишком долго провозился на подъеме. После обеда совсем распогодилось – солнце показалось в редеющем стаде легких облачков. Тропа заметена: когда идешь первым, приходится нащупывать ее ледорубом, потому что, шагнув в сторону, проваливаешься по колено. Перильную веревку еще надо выдернуть из глубокого снега.
Встречавшиеся время от времени ступени обледенелых скал изматывали. Выходя на купол, Макс заметил, что при каждом шаге издает хриплый стон.
С пика Чапаева открывалась огромная лежащая внизу седловина, и было ясно, что только отсюда начинается настоящее восхождение на вершину Хан-Тенгри.
Вечером сеанс связи принес дурную весть.
Карнаухов сообщил, что на Южном склоне сошла лавина, погибли десять человек. Барни на связь не выходил.
Южный склон Хан-Тенгри – почти обратная сторона Луны. Горы делают человека бесчувственным, так что сильно не горевали.
На седловину спускались, еле переставляя ноги. Глубокий лиловый сумрак наполнял долину, выходившую вверх волнами голубоватого снежного склона.
Только отпившись чаем, Максим смог осмотреться вокруг. Ничего подобного в своей жизни он не видел. Ни такого неба, ни таких гор. Вершина Хан-Тенгри вдруг на несколько секунд озарилась глубоким, рубиновым светом. Он украдкой оглянулся и встал на колени.
Британцы поставили палатку, а Максим спустился вниз по склону и обошел три пещеры. Одна из них оказалась вполне комфортной – можно выпрямиться во весь рост, был вырублен столик и спальная ниша. На столике лежали четыре конфеты. Макс приготовил ужин и заснул, наслаждаясь тишиной. Посреди ночи он снова подскочил. Чтобы успокоиться, представил на своем месте Барни. И в это самое мгновение он понял причину страха: смерть. Страх небытия выполз наружу из груди и теперь брал его за горло. Как только он это понял, стало легче дышать.
Утром пещера просвечивалась тихим светом.
Вход оказался завален, еле разгреб: снаружи мглистая метель, смешанная с туманом.
Макс залез обратно в пещеру. Перекусил, вздремнул, всё еще прислушиваясь к себе – не карабкается ли снова страх к горлу. К обеду ветер стих, и он отправился искать Барни.
Светящийся туман облегал его. Скоро он потерялся на склоне.
Ночевал Макс в небольшой пещере, в которую провалился по пояс уже в потемках. Спал неглубоко, всё время думал о Барни.
Но за это время что-то произошло с ним самим. Он впал в оцепенение. Знал, что его ищут, но был безразличен. Не мог даже пошевелиться. Снег перед его ртом вытаял и обледенел карамельным блеском. Он увидел в нем расплывшийся, отраженный замок «молнии» на куртке под горлом. У него и мысли не было двинуться, спугнуть могучую силу покоя, которая его охватила. И было всё равно – замерзнет он насмерть или нет. Иногда ему казалось, что он видит себя со стороны – комок свернувшегося в спальнике тела…
Через четверо суток разъяснилось.
Макс выполз из пещеры на рассвете и встал перед Хан-Тенгри.
Вершина теперь не влекла так беспрекословно.
Он прошел по седловине до первых скал.
Снял перчатки.
Дотронулся до мраморного скола.
С Барни он встретился только в базовом лагере.
День они провели на озере Мерцбахера, два дня – на Иссык-Куле. Перед отлетом погуляли по Алма-Ате.
В Москве Макс проводил Барни в «Шереметьево», загрузил его в самолет вместе со всем снаряжением, а сам пешком отправился к матери.
По дороге он несколько раз спускался с обочины и входил в придорожные заросли «медвежьей дудки», – чтобы просто постоять и подивиться высоте растений.
У станции Водники выкупался в водохранилище.
Город Долгопрудный, который он пересек, благоухал теплым асфальтом и пылью.
В доме было чисто, прибрано, мебели, как у всех алкоголиков, почти никакой.
Мать ему открыла трезвая, с ясным старческим лицом. Не сразу узнав сына, она испугалась и заплакала.
Вечером постелила ему в детской. Засыпая, он трогал руками старый ковер, висевший на стене, чей узор – первое, что он запомнил в своей жизни.
Утром мать потихоньку пришла и, пока он не проснулся, сидела рядом.
Открыв глаза, Максим потянулся к матери, и та обняла его, а он словно стал меньше ростом и весь как будто поместился на ее коленях.
На ней было любимое им с детства платье – крепдешин в ярких маках. Мать смотрела на сына, придерживала его полураскрытыми руками, и складки платья с широких рукавов текли на его небольшое тело.
2011
Анархисты
I
Большое, как остров с лесами, скалами, ручьями, кучевое облако медлит над поворотом реки. Ни облако, ни река не видят человека.
Человек живет у реки и вслушивается в нее. Он занимается домашними делами: разбрасывает по саду перегной, который привозит на тачке из лесу; рубит и складывает дрова; охаживает косой заросшие углы участка, поправляет упавшую жердь ограды – и время от времени застывает, чтобы перевести дух, всмотреться в небо поверх леса, пнуть ногой миску, которую собака оттащила далеко от конуры, и снова вслушаться в тот воздух, что увлекает над собой река.
Зимой река густо молчит. Заснеженные ее берега высятся подобно соборам, лед в полыньях цвета моря, кругом белым-бело, и острые, как карандаши, сгрызенные ветви тальника, под которыми рассыпаны горошины помета, говорят о том, что где-то рядом бобровые хатки. Вмерзшие баньки на свайках, усадебные причалы, совершенно безлюдные, редко оживающие и летом, – а сейчас на них выбегает только сторожевая собака, почуявшая того, кто идет посреди реки и смотрит вверх и вперед, по медленному течению небес; пес залает, но не решится спрыгнуть на лед – близ берега отраженное течение намыло черные извивы полыней, заметенные козырьками сугробов. Кое-где торчат изо льда рыбацкие плетни с подведенными к ним мостками. Вот и всё, что оживляет взгляд под куполом потихоньку темнеющих, обретающих глубину небес – такого цвета, какой мог быть отражен только на фресках Павловского монастыря, в двадцати верстах ниже по течению: в каждой местности закат обладает особой палитрой, ибо состав воздуха, взвеси пыльцы, пыли, характер верхового ветра важны для рассеяния света, его пения.
Осенью река протяжно затихает. Только где-то в заводях вскрикнет и захлопочет залетная горстка белолобых гусей, присевших, чтобы подождать, когда потянутся вверху зигзаги и клинья основной стаи; птицы широко разбегаются по глади, чуть раскрыв крылья, и затем предельно на взлет, схлопывая перья вверху, расцарапывают зеркало воды – и вдруг отделяется тень и, скользнув, пропадает в глубине отражения.
