Наталья Рубанова - Повесть Белкиной
Нам хорошо. У нас законные выходные. В выходные не нужно выходить «с десяти до шести». Не нужно говорить чужим: «Доброе утро!», «Спасибо!», «Всё в порядке», «До свидания!», «Было приятно!», «До завтра!». Не нужно смотреть слишком долго на чужую жизнь. (Не)умело делая вид, будто мы такие же, как они, и лишь немного отличаемся цветом и разрезом глаз. Иначе нас рассекретят. Расстреляют. Нам безразличны их маленькие радости, нам не понять их печалей.
…Я иду по городу. Тик-так. Ок. Я смотрю на часы, на собак и иногда на людей. Иногда вижу Кремль и представляю Веничку. Иногда вижу Курский, и снова представляю Веничку. Но иногда вижу и Кремль и Курский одновременно, в одном пространстве: тогда становится по-настоящему не по себе. «Тыдра, – говорю. – Дыши глубже!». Г-жа Тыдра достает сигарету, глубоко затягивается, и читает предупреждение Минздрава.
* * *Сто двадцать третье ноября
Сижу в брестском привокзальном буфете: ужас-ужас. Время суток – темное. И вижу – тьфу! не бывает так! – как будто Галину Ефимовну, ту самую. У нее на носу – прыщ, которым она – Галина Ефимовна – вместо глаз на мир смотрит.
Вот ужас-то! И от этого – весело.
* * *[Интермеццо. «Г-жа Проза»]За окном – время года нетрадиционной ориентации. За окном явный «плюс-минус». Полина традиционно сидит за компьютером и слышит, как утекают лучшие ее годики: тик-так, тик-так. Ок. Слышите? Нет? Это старинные ходики Матушки Гусыни – а она слыла еще той сказочницей: так-тик, так-тик! Ок. При случае можно заткнуть уши. Если в доме есть вата. Если есть дом. Если есть вы сами.
Выходов обычно два, думает Полина. Второй – с противоположной стороны. «Я не знаю как быть, у меня два решения», – сомневается Псапфа, и тут же теряется среди других томиков. В которых тоже не знают, к а к.
Полина слишком много думает и слишком мало пишет. Полина слишком умна для того, чтобы быть хотя бы чуть-чуть счастливой. Полина с лишком.
– С чем-чем, позвольте? – переспрашивает Третьего Лишнего Спонтанная Дама, неожиданно отворяющая дверь в комнату Полины: слышно, как в водосточную трубу утекает все лучшее.
– С лишком-с, – отвечает Полина, вяло улыбаясь. Тик-так. Тик-так. Ок.
Полина знает (помнит), что нужно улыбаться. Чаще. Что надо улыбаться, смотрясь в зеркало – перед выходом «в люди». Так-тик. Так-тик. Ок. О, мои университеты! – Да всё это просто Рифмы Матушки Гусыни!
– Рифмы Матушки Гусыни? – Спонтанная Дама пожимает плечами и спрашивает позволения присесть. Полина кивает.
Они долго смотрят друг в друга. Изучают. Сомневаются – сказать, или не стоит. Всегда страшно узнать точную дату, следующую за длинным тире: «1964 – ….». Поэтому Полина молчит. Поэтому молчит Спонтанная Дама. О! Спонтанная Дама может молчать целую вечность. На вид она едва ли старше Письменности, но сохранилась отменно. Полина менее сдержанна – она не может молчать целую вечность. И на вид гораздо моложе Письменности. Полина прерывает молчание – ей ведь непонятно, Полине! Она пребывает в полном неведении, так скажем, «на предмет обретения какого-либо смысла». Полина так и говорит:
– Я, знаете ли, пребываю в полном неведении на предмет обретения какого-либо смысла. Я, видите ли, подустала… Не подскажете ли маршрут до ближайшей Определенности?
– До ближайшей Определенности? – Спонтанная Дама усмехается и поправляет горностаевую мантию. – Знаете, голубушка, вы не точно формулируете. Я бы и рада подсказать, но этого слова нет в словаре. Попробуйте повторить запрос, переформулировав его предварительно.
Полина поправляет соскочившую бретельку бюстгальтера, и нервно теребит мышку.
– Не может быть! Ну, хорошо… Попробую… Знаете, есть у Дебюсси “Остров радости”. Может быть, вы знаете цены на билет в то тепленькое местечко? Мне нужен остров. Мой остров Радости.
– Ха! – Спонтанная Дама смеется. – Девочка моя, голубушка! Ух, насмешила! Ах-ха-ха! Ох-хо-хо! Ай-яй-яй! – Спонтанная Дама грозит Полине указательным пальцем и продолжает смеяться. – Ах-ха-ха! Ох-хо-хо! Ой, насмешила! Давненько я так не веселилась – в последний раз, пожалуй, когда с Сан Сергеичем едала! Тот весельчак тоже был, умора! Тоже радости хотел, а видишь, как всё…
Полина сдержанно улыбается:
– Видите ли, госпожа Проза, я не догоняю. Я – как бы это так попонятнее выразиться – уже не испытываю потребности в сюжетах. Мне иногда кажется, все слова – обман. Впрочем, нет: мне это кажется не иногда… Я не знаю, смогу ли написать нечто такое, что смогло бы удивить прежде всего меня саму. Но… может быть, моих сюжетов просто не может быть больше, потому что – БОЛЬШЕ – не надо? Может быть, весь этот язык – всего лишь выдумка, а буквы, которые «не вырубить топором», – мираж? Но почему я мучаюсь, зная и об этом? Почему «напрасные слова» не дают дышать спокойно?
– Милочка, голубушка! Да тебя пороть надо! Кожица-то, поди, нежная-пренежная! Вот уж я тебя честь по чести ухайдакаю! – с этими словами Спонтанная Дама снимает с себя горностаевую мантию, кидает ее на пол, и, увеличиваясь, двумя пальчиками берет ее за шиворот и бросает на пол, после чего начинает пороть, приговаривая:
– Остров Радости захотела, сука! Остров Радости ей подавай! Шлюха вордовская! Сюжетов, гадина, у нее не осталось! Не видит смысла она, видите ли! Да на тебе пахать надо!..
Полина не кричит, но лишь тихонько скулит. Из глаз катятся слезы, однако она видит себя со стороны: видит, как ее, Полину, стегает плеткой огромная Девка в кожаных штанах. Потом Полина I подходит к Девке, секущей лежащую на полу Полину, и говорит:
– Довольно, милая.
– Когда она приступит к написанию “Острова радости”? – интересуется Спонтанная Дама.
– Очень скоро. Но сначала она должна прийти в себя – смотри-ка, ты ведь чуть не убила… Впредь будь осторожней.
– Слушаюсь, Ваше Величество, – Спонтанная Дама кланяется Полине I, и убирается восвояси.
…За окном – время года нетрадиционной ориентации. За окном явный «плюс-минус». Полина традиционно сидит за компьютером и слышит, как утекают лучшие ее годики: тик-так, тик-так, ок. Слышите? Нет? Это старинные ходики Матушки Гусыни – а она слыла еще той сказочницей: так-тик, так-тик, ок! При случае можно заткнуть ватой уши. Если в доме есть вата. Если есть дом. Если, наконец, есть вы сами.
Выходов обычно два, думает Полина. Второй – с противоположной стороны. «Я не знаю, как быть, у меня два решения», – сомневается снова Псапфа, и тут же теряется среди других томиков. В которых тоже не знают, как дальше.
* * *Сто двадцать четвертое ноября
Слова и сюжеты заношены. Сны страшны. На чувствах – печать «б.-у.». Как же легко испачкаться!
Живу из-за Мальчишки. Не дотрагиваюсь до энергий, захватывающих мой текст за жабры числа.
P.S. В тексте – скинуть героине лет шесть.
* * *Только числоТридцать – это только число: всё остальное – внутри.
…Маленькая серебряная ложечка неприлично бьется о стенки граненого стакана. Почему, собственно, неприлично? Для кого? Ложечка молчит, стакан, впрочем, тоже; лишь Тени Моих Мертвых, кружась, восклицают: «Нужно было уже вчера!» Было – не было, какая разница? Забываю до смерти: «Фу» – иероглиф счастья, только не вспомнить вот теперь всех его линий, а потому лучше так: «Фу» – закорючка счастья, «China forever», свинячий хвост тела, которому уготовано возлежать на большом блюде в центре стола. Изо рта трупика завлекательно выглядывает веточка укропа – так у гостей начинается слюноотделение. Я собираю в прозрачный мешок для мусора осколки разговора некоей гинекологини «деликатного возраста» и молоденькой выдрочки с приличным уже пузом, пахнувшей, чур меня, «Лесным ландышем»: «Одна моя беременная…» – начинает гинекологиня, выдрочка кивает, а я плыву себе дальше. Забавно, если совсем скоро к моим – Homo sapiens sapiens! – знаниям, умениям и навыкам – присоединится еще одно достижение, достойное включения в CV как древней дамки, так и любого neanderthalensis в принципе – добывание огня с помощью кресала, кремня и трута (трут я предусмотрительно изготовлю из гриба-трутовика).
Слепки внутренних полостей черепа древних говорят о том, что у так называемых «прогрессивных неандертальцев» произошло увеличение областей коры больших полушарий, намертво связанных с членораздельной речью и мелкой моторикой. Моя речь тоже членораздельна, а мелкая моторика до того хороша, что ею можно похвастаться перед любыми представителями типа Homo erectus[19], и даже перед некоторыми неандертальцами, которые до сути современного antropos не догоняют совсем немного; лишь название подвида – neanderthalensis – указывает на некоторые его отличия от «Человека Разумного Разумного». Борьба за существование, естественный отбор, Труд создал человека… Но Тени Моих Мертвых снова отвлекают меня от самого первого века, до которого изредка еще хочется докопаться, чтобы понять, какого вообще чёрта: «Ваша зажигалка, мадам!» – «…и еще виски с содовой» – «Конечно, мадам, сию минуту, мадам!»
