Леонид Васильев - Солнце над лесом (сборник)
Довез до самого дому. Мать плакала и от горя, и от счастья. Блинов напекла, накормила мужичка, у него ведь даже сухариков не было, на дорогу гостинцев дала. И с тех пор стали мы с его семьей как родня, так сдружились.
Как ноженькам не болеть! Мы по осени из Анчутина до Юрина пешком за шерстью ходили, а потом в Воскресенск брели, там эту шерсть меняли на чесаную или на валенки.
Мама меня учила прясть, а сама ткала из льна полотно. Из полотна шила нам одежду. А для этого садили лен. Как вырастет, из стеблей получается прядильное волокно, а из семян льняное вкусное масло.
В длинные зимние вечера скучно дома сидеть, мы сходились на посиделки. Сначала у одних в доме, потом у других и так далее. Прядем и разговоры разные ведем, частушки да песни поем…
Парни приходили с гармонью, с балалайкой. Кто побогаче – керосину приносил, а кто просто сухих лучинок.
Бывало, в сенях шум стоит, это ребяты валенки от снега отряхают.
В избу заходят. Хозяевам хлеб-соль желают. А хозяева кланяются в пояс: милости просим, проходите, гости дорогие!
Парни степенно снимают армяки, полушубки овчинные, а сами по сторонам глазами зыркают: сколько народу собралось, чьи девки пришли, а кого еще ждать придется.
В горнице зажигали все освещение: и лампы со стеклом, и лучинки. Посиделками руководили старики. Давали советы о праведной жизни, сказывали былины, от которых округлялись глаза.
Чаще всего посиделки проводили у дяди Васи Бабикова. Жена у него умерла, осталось пятеро детей, а сам он еще в гражданскую войну с ногой простился, на деревяшке ходил. Но жизнь его не сломила. Всех пятерых ребятишек вырастил. Он все рыбу ловил, этим и жил. Дядя Вася веселым был, к нему люди тянулись.
Вот сидим мы, кто лен, шерсть прядет, кто валенки подшивает, кто песни старинные поет, а дядя Вася свою рыбацкую придумал:
Рыбачили рыбаки
В осеннюю темную ночь.
Поймали рыбу щуку —
Меньшую царскую дочь.
Один из рыбаков был
Мальчишка холостой:
– Отдайте мне рыбешку,
Я сделаю ее живой!..
– Наверно, жениться решил, – высказался с усмешкой мой неженатый сын Роман. – Были случаи: один на лягушке женился, другой на лебеди…
Бабушка Мария засмеялась:
– Дак, в сказках-то, внучок, всяко бывает! – молвила она и продолжала. – После дяди Васи робяты пели, один играет на гармони, а второй на балалайке.
– А второй на бабалайке, – неожиданно повторил внук. Бабушка посмотрела на него.
– Не-ет, на балалайке!
Во ку-, во кузенке,
Во кузнице молодые кузнецы.
Оне, оне куют,
Оне куют, приговаривают:
– Пойдем, пойдем, Дуня,
Пойдем, Дуня, во садок, во садок.
Сорвем, сорвем, Дуня,
Сорвем, Дуня, лопушок, лопушок.
Сошьем, сошьем, Дуня,
Сошьем Дуне сарафан, сарафан.
Носи, носи, Дуня,
Носи, Дуня, не марай, не марай.
По ла-, по лавочкам,
По лавочкам не валяй, не валяй.
В коро-, коробочку,
В коробочку запирай, запирай.
Отколь, отколь взялся,
Отколь взялся, запроклятый таракан?
Проел, проел Дуне,
Проел Дуне сарафан, сарафан.
Над са-, над самою,
Над самою над «Гаврильевной!»
Вот парни закончат песню – мы начинаем запевать:
Уж ты, Васенька, Васильюшко,
Разудалая головушка,
Зачем пьяно напиваешься,
По торгам ходишь, валяешься?
Сняли с Васеньки Козловы сапоги,
Со белых рук перчаточки долой —
Не пора ли нам, Васильюшко, домой?!.
– Бабушка, а какие вы еще песни пели, спой, а? – просит внук.
– Ну, робяты вот такую пели:
Пошли девки на работу,
На работу, кума, на работу.
На работе припотели,
Припотели, кума, припотели.
Покупаться захотели,
Захотели, кума, захотели,
Рубашонки поскидали,
Поскидали, кума, поскидали.
Сами в воду поскакали.
Поскакали, кума, поскакали.
Отколь взялся вор Игнашка?
Вор Игнашка, кума, вор Игнашка.
Забрал девичьи рубашки,
Рубашонки, кума, рубашонки.
Одна девка не стыдлива,
Не стыдлива, кума, не стыдлива.
За Игнашкой погналася…
Тут Мария, закрыв глаза ладошками, громко, как в юности, рассмеялась, а через минутку произнесла:
– Нет, Ромка, дальше петь не буду, стесняюсь.
Внук аж привстал:
– Бабушка, ну зачем ты на самом интересном месте затормозила? Продолжай дальше!
– Ой, Ромочка, что-то я в детство впала, стесняюсь…
Мы сидим возле старенькой матери, слушая ее сказ о юности. Это всего лишь маленький, коротенький фрагмент из песни ее жизни.
А жизнь продолжалась и дальше: шли годы восстановления от послевоенной разрухи, годы так называемые – строительства социализма, коммунизма, теперь вот дожили до демократических преобразований, при которых вот таких старух за неоплату долгов выкидывают из городских квартир…
Что будет дальше, мать не знает, да это и не дано никому знать. Все «прелести» прошлых лет простая крестьянка испытала на себе.
Уж давно многое признано ошибкой. Анчутинские и марьинские «кулаки» и раскулаченные уж давно на одном кладбище, земля уравняла всех. Клим Филатов, Семен Прытков и мой дед Григорий лежат рядышком. Стоило ли так усердствовать против своих деревенских, говорящих на одном христианском диалекте?! Странное дело: у нас в России любят пострелять своих, и вовсе не по кавказским обычаям мести, а по более важным – идеологическим причинам…
В теплый весенний день Мария выходит подышать обновленным воздухом, полюбоваться нежной акварелью зеленого леса, синего бездонного неба.
Иногда побелевшими, плохо гнущимися пальцами перебирает потускневшие медали, что-то вспоминает и хмурится, а то вдруг по-детски улыбнется от шевельнувшейся в памяти песни:
Не кукуй, горька кукушка,
На осине проклятой!
Сядь на белую березу,
Прокукуй над сиротой.
Ты, говорит, ходи, говорит,
Ко мне, говорит, почаще.
Ты, говорит, носи, говорит,
Пряников послаще…
Первое свидание
Из окна неказистого деревянного домика видна панорама поселкового пляжа и озеро. На сваях возвышается купальня с комнатами для переодевания и на высоких столбах двухъярусная вышка для прыжков в воду. В жаркие дни здесь бывает народу как в праздник на массовом гулянии.
С высоты птичьего полета озеро напоминает огромную клумбу, густо поросшую ярко-желтыми кувшинками да белыми островками распустившихся лилий. Летом теплая вода окрашивается зеленью – цветет, лягушкам приволье. Не одна сотня их сидит на лопухах, раздувая щеки, самозабвенно квакая свои романсы.
Проснувшись, Александр Ильич Петров смотрит в окно. Час ранний, а на пляже народу полно – понятно, у рабочих день отдыха, а утренний загар полезен. Вдруг он видит двух девчонок и, взволнованно поморгав глазами, громко зовет жену:
– Вера, иди-иди сюда!
Из кухни, вытирая руки, выходит жена.
– Чего звал?..
– Вон, смотри туда… Это не наши ли комсомолки голые с пацанами бегают?
– Ну, Иринка с Любашкой! А где ты голых видишь? В купальниках они, не хуже чем у других.
– Вот те на-а! А я думал, они в сенях в пологе спят.
– Они сегодня всем классом на берег вышли, скоро разъедутся кто куда. А ты, муженек, умывайся, да на работу собирайся. У пчеловодов выходные дни только зимой, слышь, на Стрелке маневровый мотовоз к перрону теплушки подгоняет?
– Не опоздаю я, дай дома побыть, неделю на пасеке пропадал и еще бы жил, да продукты закончились, а от меда уже в горле першит, чего-нибудь домашненького хочется.
– Комам мелна приготовлю, – предлагает жена.
– Ой, не хочу комам мелна, на твои трехэтажные блины у меня рот не разевается, лучше приготовь подкоголь и большую кружку медовухи налей.
– Ага, сейчас налью, к тебе из лесхоза начальство едет из ульев мед качать, а ты пьяный будешь! Нет, не налью, и не проси.
Александр Ильич, зная твердый характер жены, вздыхает, а про себя думает: «Ладно уж, прости ее Господи, до пасеки потерплю». Вдруг пришедшая мысль его обеспокоила вновь: там среди фляг с медом стоит и его фляга с дозревшей медовухой. Ой, не забыть бы ее спрятать, в прошлый раз конторские помощники грузили мед на платформу и его флягу прихватили. Конечно, на складе находка обнаружилась кому-то на радость, а Ильич чуть в обморок не упал.
– А как на пасеке без браги жить? – вслух рассуждает Ильич. – Скучно, особенно ночью. На лесные пасеки медведи нападают часто, ломают ульи, губят пчелосемьи.
Вот подкрадется разбойник-сладкоежка к пасеке и слушает – есть кто в избушке или нет никого?
Ночью у страха глаза велики, а Ильич вмажет как следует медовухи, выйдет из домика такой душевный, щедрый и кричит на весь лес: «Мишка-а, выпить хоче-ешь?!.»
Мишка-медведь вздрогнет от неожиданного предложения, а своим медвежьим умом рассуждает: «Ага, выйдешь из засады, а пасечник по-пьяне из ружья шмальнет». Вот и лежит он, притаившись, момента ждет – когда угомонится пчеловод, спать уйдет.
