Ната Хаммер - Школа. Точка. Ру
– У тебя есть сомнения?
– Нет… нет, конечно.
– А то, может быть, всё-таки провести генетическую экспертизу? И ты убедишься, и у твоей матери сомнения порушим.
– Не порушишь. Она у меня нерушимая. Скажет, что экспертиза была поддельная. Или другую тему придумает.
– По части придумывания тем ей нет равных. Зря она в инженеры пошла. Ей бы в сценаристы – обогатилась бы на мелодрамах.
– Маш…
– Ладно, молчу.
– Маш, а давай мы с тобой вдвоём куда-нибудь махнём на майские. Возьму отпуск на недельку и куда-нибудь в тепло…
– С ума сошел? У родителей – раздрай, у детей впереди – экзамены…
– Маш, ты что – серьезно относишься к ГИА? Это же не экзамены, а так – ворон пугают.
– А у нас Танька как раз та ворона и есть, что любого экзаменационного куста боится.
– Но у неё вроде учёба выправилась. Хвасталась мне, что закончила третью четверть без троек.
– Саш, ей ставят четвёрки из сочувствия. А результаты экзаменов проверяет машина. У неё нет чувства сострадания.
– Хорошо. Ну, давай хоть на три дня. В Париж, например.
– С девчонками?
– Ну, давай с девчонками.
– Они бы нам не простили, если бы мы поехали без них.
– Только не заставляй их читать «Собор Парижской богоматери» как условие для поездки.
– А почему нет?
– Маш, нельзя из каждого удовольствия извлекать максимальную дидактическую пользу.
– Можно. Они потом ещё спасибо скажут.
– Потом – возможно. Но здесь и сейчас – нет.
– Ладно, считай, что убедил. Но маленький текст о Париже на английском я их прочитать заставлю.
– Почему на английском?!
– Потому что французского они не изучают! Знали бы французский – дала бы на французском.
– А на русском нельзя?
– Это слишком просто!
– Вот и хорошо. Как же ты любишь всё усложнять!
– Ах, я усложняю! Тогда катись к Кох, она тебя опростит до корней!
– Маша, прости, вырвалось. Я не прав. На английском, так на английском. Я, в принципе, и на «Собор Парижской богоматери» согласен. Чего там.
– Ну, дошло, слава Богу.
– Я завтра всё забронирую. А теперь вызывай «скорую». А я в травмпункт поехал. Пока!
– Пока!
Из дневника Тани Шишкиной
11 мая
Сегодня все уже пошли в школу, а я – нет! Потому что мы прилетели из Парижа поздно ночью, и мама разрешила нам с Ленкой в школу не ходить. Ура! За последние две недели столько всего произошло, что у меня в голове – полная каша. И переварить её так же сложно, как торт Наполеон, запитый Кока-колой. Короче, посидеть один день в тишине мне не помешает. Надеюсь, сегодня меня никто не будет колыхать.
Наша бабушка Ира всё-таки загремела в больницу после нашего дня рождения, закончившегося потасовкой. Бабушка Женя сотрясла бабушке Ире сердце, но бабушка Ира в долгу не осталась и сотрясла бабушке Жене мозги. Правда, бабушку Женю в больницу не взяли, так как сотрясение было незначительным – она лежала дома, а папа за ней ухаживал. Я слышала, как он жаловался маме по телефону, что она (бабушка Женя) выпила из него всю кровь. Я представила бабушку Женю с вампирьими клыками, впившимися в папину шею. Жуть!
Мы все держали пальцы крестиком, чтобы они обе выздоровели до нашего отъезда в Париж, который папа готовил в глубокой тайне от бабушек. Если бы они узнали, им бы точно поплохело, и мы никуда бы не поехали. Я чуть было не проболталась дедушке Жоре, но Ленка вовремя пнула меня под столом. Дедушка не держит секретов от бабушки. Зато бабушка держит дедушку в ежовых рукавицах – даже когда болеет. Папа шутит, что дедушка всё время на посту – бессменно несёт вахту, бдя бабушку.
Мы должны были улетать седьмого мая вечером – бабушку Иру выписали из больницы в этот день с утра. Мама отвезла её и дедушку к ним домой – чтобы типа обеспечить полный покой. Папа уболтал бабушку Женю поехать в пансионат на выходные. И мы тихо-тихо слиняли в Париж.
Мы с Ленкой были счастливы, потому что наша семья, наконец, воссоединилась. Папа с мамой вели себя, как дети на первом свидании: суетились, краснели, несли несусветную чушь, а когда мы, отстояв дикую очередь, поднялись на Эйфелеву башню, спрятались там от нас за железяку и поцеловались взасос. Боже, неужели мы тоже будем такими неадекватными в их возрасте?! Я чуть не сгорела со стыда – там вокруг было столько народу, и какая-та тётка, запакованная в одежду с головы до ног (хотя было очень жарко), посмотрела на них, как на больных.
Потом мы отстояли такую же дикую очередь в Лувр. Он меня разочаровал. Я не знала, что там нет импрессионистов. А старые художники меня не интересуют. Всё очень статично и формально. Но больше, чем сам Лувр, меня разочаровала «Мона Лиза». Она такая маленькая и невзрачная на самом деле. Интересно, кто придумал легенду про её таинственную улыбку? Надо посмотреть в «Википедии». Папа сказал: «Кто бы это ни был, то был гениальный маркетинговый ход».
Вечером мы пошли в ресторан, где под официантов маскируются оперные солисты. Направляется, скажем, к тебе с тарелкой спагетти карбонари девушка-официантка, и вдруг останавливается и как заверещит! Я в первый раз от неожиданности вздрогнула и нож на пол уронила. Ко мне другой официант подскочил, нож с пола схватил и тоже как заорет! Это у них, оказывается, дуэт был. Что они исполняли, я не запомнила, мне это не надо, это Ленка у нас – певица, она сказала, что пели они круто. Я не против, но всё-таки лучше, чтобы они как-то предупреждали или делали знак, а то ведь так и заикой от испуга можно сделаться.
В тот вечер я сделала для себя неприятное открытие: мой папа – расист! После очередной арии папа поаплодировал и говорит маме: «Хорошо черныш спел». У меня от возмущения просто дыханье сперло! Я ему тихо прошептала: «Папа, так говорить нельзя. Надо говорить: афрофранцуз!» А он мне: «Дорогая, я его паспорт не видел, может он афрофранцуз, а может – нелегал из Сенегала». Интересно, что он скажет, когда узнает, что я влюбилась в узкоглазого вьетнамца по фамилии Нгуен???
Кстати о Нгуэне. Народ в классе просёк, что меня от Нгуена штырит. Прихожу я на литературу перед майскими праздниками, а на доске надпись: А. С. Пушкин «Евгений Нгуэн». В роли Лариной – Татьяна Шишкина. Меня как молотком по голове! Блин, а ведь правда, он – Евгений, а я – Татьяна. Это, наверное, возмездие мне от духа Пушкина за то, что я его роман критиковала. А я-то думаю, что это за дурацкая у меня любовь! Надо будет сходить на Пушкинскую, положить цветы к памятнику и попросить прощения. Может, отпустит? Ну почему я??? Я же не одна, многие наши от этого романа тихо плюются, а наказание – только мне! Вечно мне везёт (в кавычках). Надпись я стёрла, сказала, что тот, кто написал – сам кретин. Это, наверное, был Шкаликов. Остряк-самоучка!
В субботу мы поехали на Монмартр, солнца уже не было, и Париж с холма выглядел очень серым городом. Совсем не таким, как с Эйфелевой башни. Ну и ладно. Папа купил нам с Ленкой по майке «I love Montmartre», а потом мы спустились на Пляс Пигаль, и мы с Ленкой сфоткались на фоне Мулен Руж, задрав ноги, как в канкане. Потом хотели всё-таки посмотреть импрессионистов, но очередь в музей Дарси была такой длиннющей, что нам с Ленкой расхотелось, а родители там уже бывали.
Вечером пошли в ресторан, – в другой, там никто под ухом не орал. На входе сидела пианистка и тихо играла на рояле. На нашем столе была именная табличка: за ним когда-то сидел Хемингуэй. Ну и что! Вот если бы была табличка, что здесь обедал Билли Джо Амстронг из «Грин Дей», тогда бы я этот стол заинстаграммила и запостила в «Контакте». И все бы умерли от зависти и респекта. А Хемингуэй мне как-то фиолетово. Папа заказал там устриц. Мама сказала, что в мае устриц есть уже нельзя, но папа решил, что ему можно. И вообще начало мая – это почти конец апреля, сказал он. Я окончательно осознала, что у него было очень тяжёлое детство, когда он старался делать все наперекор своей маме. Я старалась не смотреть в его тарелку. Как можно есть эту сопливую гадость! Мне долго не несли салат, и я развлекалась тем, что определяла с помощью программы в Айфоне, какую музыку играет пианистка. Прикольно! Программа распознала почти все композиции, хотя все они были архаичные, из двадцатого века, некоторые даже из девятнадцатого.
Когда папа доел устриц, запил их вином и пришел в хорошее расположение духа, я решила напомнить родителям о том, что мне нужно подыскать другую школу. Потому что, хотя теперь ко мне в школе и относятся лучше, я хочу закрыть тему с папиной изменой и своей роковой любовью к нгуеновским очкам. Мама сказала, что она уже подыскала для меня вариант, называется экстернат, где я за год пройду краткую программу двух лет, сдам ЕГЭ и буду свободна для творчества. Ленка тут же встрепенулась. Получалось, что я закончу школу на год раньше, чем она. Она тоже захотела в экстернат. Родители согласились – Ленке всё равно, где учиться, она везде своего добьётся. То есть мы с Ленкой теперь будем учиться в одной школе! Я её спросила, а не жалко ей уходить из своего класса, она сказала, что жалко, но зачем тянуть кота за хвост; если можно всё сделать быстро и снять, наконец, тошниловскую школьную форму – почему бы нет.
