Андрей Битов - Нулевой том (сборник)
– Нету, – сказал я, надеясь, что тут уж он сжалится.
– О, нету!.. Нету чайханы, нету плова… – запричитал таджик.
– Я только здесь в первый раз попробовал, и то в столовой.
– О, о, ох, – закатывал глаза инструктор.
– Но столовский, наверно, не может идти в сравнение с домашним, – наседал я.
– О, дом! У тебя – Ленинград, у меня – Ура-Тюбе.
– А домашнего я совсем не пробовал… – сказал я, и инструктор убежал смотреть за пловом. А я обнаружил, что чай у меня кончился, а сидеть просто так – он, пожалуй, еще подумает, что я напрашиваюсь.
И еще чайник.
Вернулся инструктор и попросил еще сигарету. Я угостил его сигаретой и чаем.
– Ну, как? – сказал я.
– Почти готов. Я прикрыл его крышкой.
Я представил себе, как выходят, сгущаются жирные пары и оседают на крышке… Картина была слишком яркой.
– Да, – сказал я, окончательно сдаваясь, – очень мне хотелось бы попробовать домашнего плова…
– Да, – сказал таджик, – да… Я возьму еще сигаретку. – И он взял.
«Где я и что со мной?..» – горько подумал я и сказал:
– У нас на севере тоже делают вкусные вещи. Другие, чем у вас. Вот приедешь в Ленинград – я тебя угощу.
– О да, приеду, обязательно приеду, – сказал он. – Надо пойти посмотреть – уже, наверное, готово.
Я тоже встал и сказал в отчаянной решимости:
– Пойду посмотрю, как это ты делаешь…
Мы миновали два больших, в рост человека, медных фыркающих самовара с колдовавшим около них чайханщиком. И вошли в маленькую комнатку.
Там сидели вокруг дыни не меньше пятнадцати женщин и говорили.
Казалось, крутилась, работала камнедробилка. Одновременно, ежесекундно у каждой слетало с языка по десятку незнакомых трескучих слов.
Я появился, и камнедробилка остановилась.
Все смотрели на инструктора.
– Рафикон колонсолон ЛЕНИНГРАД, – сказал он, смеясь, – канибадам хушт либос ПЛОВ.
Все засмеялись. Камнедробилка заработала.
Издевается, подумал я, бессмысленно и всем улыбаясь.
– Плов, Ленинград, – сказал я с нелепой улыбкой.
И мы прошли в слепую (без окон) черную кухню. Только краснела у плиты кучка чуть поседевших углей да сквозь приоткрытую в соседнюю комнату дверь слегка прорывался свет. Темнота делала обстановку экзотической. Прямо в плиту был вделан огромный котел.
Инструктор приподнял крышку.
И, как взрывной волной, меня чуть не подкинул тугой, смутный и сложный запах.
Огромный котел – и он был полон.
Инструктор приподнял крышку. Он пошерудил в котле черпаком и сказал:
– Готово.
Я смотрел на красные рисинки, жирные стенки котла, и у меня мутился рассудок.
Инструктор крикнул что-то женщинам в соседнюю комнату, и одна из них принесла огромное блюдо – я еще не видал такого блюда! – и блюдце поменьше. Он выложил весь котел в огромное блюдо, и женщина унесла его и поставила в центр на место дыни.
Он соскреб со стенок остатки и положил их на блюдце поменьше.
Это нам, подумал я.
– Вот и все, – сказал он. – Такой кухни в Ленинграде не увидишь.
Мы вышли. Женщины макали руки в блюдо, скатывали плов в шарики, а шарики клали в рот.
Мне хотелось лечь в блюдо.
Инструктор отдал блюдце поменьше чайханщику.
– Возьмем еще чайник, – сказал он мне и достал четвертной. Я с ненавистью посмотрел на его четвертной и в один миг успел мысленно его проесть со всеми подробностями.
– Зачем же тебе менять крупные, – сказал я, – у меня есть мелкие. – И отдал чайханщику последние копейки.
Инструктор спрятал четвертной обратно.
Мы допили наш чай, и он говорил мне что-то, а я ему.
– Кок-чай, хорош чай, – сказал он и слил остатки чая в пиалу и придвинул мне. Я отказался: два литра горячей воды кипели у меня в желудке, и больше ничего не было там.
Обида пробежала по лицу инструктора.
– Обязательно выпей. У нас говорят: никому не давай остатки чая – только лучшему другу.
И мы встали, похлопывая друг друга по плечам и смеясь, как братья.
Инструктор посмотрел на часы.
– Ого! – сказал он. – Без четверти двенадцать… Мне надо спешить.
– Ну, спокойной ночи, – сказал я, улыбаясь широко и готовно.
…Я лежал на скамейке в парке и засыпал, слушая, как гудят и клокочут в чистом желудке три литра зеленого чая.
Хлеб
Досуг
Сколько раз я собирался слазить на ближайшие горы… Интересно ведь. Я же любитель по горам ходить… Да, я очень люблю ходить по горам. Просто нет ничего лучше гор! Да и как здорово это у меня получается! Я лучше всех своих приятелей хожу по горам.
Но вот и месяц прошел на новом месте, а я все так и не сходил в горы ни разу. Как-то приходишь со смены… пока помоешься, поешь, а там и спать.
Странно получается… Собрался я читать Толстого. Очень я люблю Толстого. Что может быть лучше Толстого! Но вот месяц прошел, как я взял его в библиотеке… и все 55-я страница.
Странно это… Поспишь, поешь, поработаешь… Да и какая же это работа: кажется, сидишь больше, чем работаешь! Перекуры одни. Тут и уставать нечего.
Только ребята говорят:
– Ничего, привыкнешь. Работка у нас в самый раз: сиди себе смотри, как станок крутится.
Или:
– Да… Иногда приходится попрыгать.
Или:
– Да, работка-то – медвежья…
То есть каждый раз, как со смены вернусь, начинаю думать, как бы мне на эти горы слазить. Ведь рукой подать. Просто стыд, что за ленивый парень! Так уедешь обратно – и ничего не увидишь.
С этими словами да еще с Толстым я засыпаю каждый вечер.
Но вот наконец я выбрался. Просто удивительно, каким это оказалось легким делом. А я-то все собирался, собирался… Ничего нет проще. Такими легкими скачками – вверх, вверх… Как птица. Два раза толкнулся ногой – и уже на утесе. Еще раз – еще на утесе, еще выше. Все внизу такое маленькое: вся наша партия, с ее столовой, общежитием, работой, – просто не разглядеть.
Прыг-прыг! Выше, выше. Легкий, как кузнечик.
Прыг!.. Выше уже ничего нет. Я на вершине.
Как это я раньше не догадался! То есть дураку ясно, что за горами все иначе. Оглянешься назад: да, там наша партия, которой уже не видать; желтые, голые, острые камни до самой партии, и ни травинки, разве что редкие, совсем уже выгоревшие клочки между камнями…
А впереди – трава. Зеленая, сочная. Вон она, там внизу. Совсем как у нас дома.
Прыгаю вниз и лечу. Трава все зеленее, ближе. А вот и речка. И лесок подальше. И почему-то там стоит мой дом. Точно, это наш дом. Почему-то мне совсем не удивительно, что мой дом в лесу… Вот выбежал Рекс: его поручили нам на лето. На крыльцо вышла мама. А где же ты? Мне тебя надо видеть. Почему ты не выйдешь на крыльцо?
Я парю над домом. Медленными кругами снижаюсь. Вот уже заметил меня Рекс. Залаял радостно. Все громче, громче…
Сейчас она выйдет, думаю я.
Что-то у меня перестало получаться… Наверно, нельзя было думать о том, как это я летаю. Летаю – и все тут. Очень просто. А как подумал, сразу разучился: куда руки-ноги девать? Так можно и грохнуться. Маму напугаю…
Где ты там застряла?
А Рекс… Ишь, разлаялся. Злой… Чего лаешь! Вот погоди, сейчас спущусь…
Да что же это, в самом деле… Падаю. Молчать, Рекс! У-у-ух!!!
– Вставай, вставай! – сдергивают меня за ногу. – Ну и горазд же ты давить… Да не смотри ты на меня так – не испугаешь. Собирайся поживее. Авария на вышке. Снаряд прихватило. Помочь надо. Все уже на ногах… Вставай…
Это Толя говорит. Так.
Это звезды надо мной. Ночь.
Ну что ж…
Ночь, день и еще ночь
Сначала было весело.
– Дай патрубок.
– Убери ногу.
– Ну-ка… Хоп!
– Да не так…
– Убери руку!
– Ключ на двадцать два.
– Взя-а-а…ли!
– Да не туда!
– Р-р-раз!!!
– ………………………
– Еще-о-о… Р-р-раз!!!
Но вот к утру все наладили. Настроили. Приступили.
Трень-бом! Трень-бом!
Раз-два! Раз-два!
Трень-бом! – это мы стучим бабой. Р-р-раз! – приседаем, тянем канат вниз. Баба взмывает вверх. Восемьдесят килограммов в бабе. Баба стукает по хомуту. Снаряд подается вверх. Два! – распрямляется. Канат ползет вверх. Баба опускается вниз, садится на нижний хомут…
Р-раз – трень! Два – бом!
Трень-бом!
Раз-два!
Приседаем-разгибаемся.
В голове пульсирует кровь. Сердце стучит во всем теле. Стучит в ушах. Грохочет баба. Кажется, что ритм бабы совпадает с ритмом сердца. И еще лезут в голову какие-то слова, имена, строчки… Влезет одно и звучит в голове до бесконечности, в ритм ударов сердца и бабы.
День-ночь.
День-ночь.
Раз-два!
Трень-бом!
Мы идем.
Мы идем.
Бом-трень!
Вверх-вниз!
Разгибаемся-приседаем.
Трень-бом! – никакой уже мочи. Но у них, рядом, есть ли у них мочь? А они тянут.
И я тяну. А в голову заползают какие-то глупости…
Трень-бом!
Мы идем…
Вверх-вниз!
«По Африке» – не влезает в ритм.
При чем тут Африка?
Раз-два!
Раз-два!
Впрочем, хорошо, что эти глупости заползают. Отвлекают от того, что трудно.
