Наталья Труш - Четыре подковы белого мерина
У Лады такой беды не было. Димка все-таки работал и на свои нужды зарабатывал извозом. Правда, первое время, пока Лада не осознала, что деньги надо прятать, он мог «прихватизировать» то, что плохо лежало. К счастью, она быстро поняла это и научилась не держать все яйца в одной корзине.
Наверное, в каждой семье был свой случай, свое несчастье. И принимали беду все по-разному, и надежда каждую женщину покидала тогда, когда она ей это позволяла.
Лада надежду не отпускала. И только она сама знала, чего ей это стоило.
В очереди сидели молча. За дверями кабинета начальника долго не задерживались. Наконец пригласили Ладу с Димкой.
Начальник – уставший, видимо, человек, даже не поднялся со своего насиженного места. Он был круглый: лысая голова, как бильярдный шар, круглый живот уходил под стол, но можно было догадаться, что он похож на большой мешок с мукой, круглые, как коротенькие сосиски, пальцы рук. Наверное, и задница у него была круглая – круглая, как два арбуза, но об этом можно было только догадываться.
Начальник кивнул посетителям на стулья – садитесь! – потер лысину, представился:
– Павел Васильевич Старченков.
И без перехода стал рассказывать о том, что такое община и как в ней помогают избавляться от зависимости. Говорил он монотонно, как экскурсовод, который по три раза в день рассказывает туристам на одном и том же маршруте: «Посмотрите налево, посмотрите направо…»
– Вы можете погулять по территории, посмотреть все, поговорить с кем-нибудь. Мы ничего не скрываем. – Круглый начальник снова потер свою лысину. – Потом, если надумаете остаться, приходите оформлять документы.
– Не останусь! – упрямо сказал Димка, как только они вышли из кабинета. – Мам, два года в этой тюрьме! Ты что, с ума сошла?! И не уговаривай!
И напрасно Лада уговаривала его хотя бы просто посмотреть общину. Димка взял у нее ключи от машины и пошел на стоянку.
«Ну и хрен с тобой!» – подумала Лада и пошла одна.
Община – несколько бараков, не очень больших, одноэтажных. У входа в барак – дежурный. Заглянуть разрешил только в общее помещение.
– В комнаты нельзя заходить посторонним. Да там ничего особенного нет: четыре кровати и четыре тумбочки… – пояснил дежурный. – А сейчас никого нет, все на работе.
– А… где на работе? – спросила Лада.
– Ну, кто где! Столовая, швейные мастерские, парники, сыроварня, ферма, поле!
– Это столько всего в общине?! – удивилась Лада.
– Так это далеко не все! Вот, посмотрите на стенде, там много информации. – Дежурный указал на разрисованный фломастерами стенд.
Жили в общине по строгому распорядку: подъем в шесть утра, зарядка, туалет, утренняя молитва, завтрак, работа, обед, работа, перерыв на чай, личное время, вечерняя молитва, ужин, общие мероприятия, молитва, отбой.
«Да-а-а-а… – подумала Лада, – Димка не сможет, сбежит от такого режима». Да и ей самой тоже не по вкусу была такая жизнь. Да еще немного смущали эти молитвы по расписанию. Вера в Бога для Лады всегда была делом сугубо добровольным, идущим от души, а не от заведенного кем-то распорядка, как в армии.
На веранде в столовой повара и поварята строгали капусту, свеклу, морковку, лук – и все это в огромных количествах. И картошку чистили – ведрами, видимо, на суп и на пюре.
«Это сколько же здесь обитателей?» – подумала Лада. Никого, кроме дежурного и поварят, она не видела. Да, еще две сущности невыразительных, которые носили ящик вокруг теплицы! И все! А готовят как на роту солдат. Впрочем, если тут и ферма, и мельница, и овощехранилище, пасека и даже сыроварня, то все рабочие руки, понятное дело, там.
Одно было не понятно: как эти больные люди работают?! Они ведь без дозы – трупы, и ломка – это не ангина.
Из-за угла дома выкатился шаром начальник. Лада забыла, как его зовут. Ему бы очень пошло имя Колобок!
Она улыбнулась и вежливо спросила:
– Э-э… а скажите, пожалуйста, как же ваши пациенты работают? Они же приезжают сюда больными. Нет наркотика – начинается ломка. А тут уж не до работы…
– Они на десять дней по приезде попадают в карантин, находятся под наблюдением врача, получают минимальную помощь. Минимальную! Я против такого лечения, какое практикуют наркологи при программе «Детокс». Пережив ломку за несколько часов под наркозом, наркоман никогда не поймет, что это такое, и выводы не сделает! А наши выздоравливают, что называется, «на сухую». Да, это не очень приятно, но зато в памяти откладывается хорошо. – Начальник Колобок вытянул из кармана носовой платок и протер лысину. – А больничное лечение… Оно, знаете ли, нацелено на то, чтобы клиенты возвращались туда снова и снова! Ваш был в больнице?
– Был.
– Ну, поверьте моему опыту: не в последний раз! А у нас десять дней – и больше окунаться в это дерьмо нет желания! Ну, это если, конечно, не сбежит пациент. Сами понимаете, мы их тут по полям не ловим! Конечно, убегают. Кто-то возвращается после этого. Но тут уже мы думаем, принимать назад или нет! У нас большая семья, и предателей нам не нужно. А свято место пусто не бывает! К нам очередь стоит – сами видели! Так что решать вам, оставаться или уезжать.
Он развернулся и пошел назад, а Лада смотрела на него и понимала, как она была права: задница у него тоже как шар, вернее, два шара. Будто два арбуза в штанах. От этих арбузов пиджак на спине разъезжался, и если бы не два разлета старомодных на пиджаке, треснул бы он по шву или собрался в гармошку.
На крыльце храма Лада увидела двух женщин, из тех, которые привезли своих сыновей в общину. Правда, их дети куда-то исчезли, а мамы, видимо, тоже совершали экскурсию по территории.
Лада подошла ближе, чтобы рассмотреть табличку на двери храма, и прислушалась к тому, о чем говорили женщины.
– Мясо, молоко, сыр, мед – да, все это здесь есть, но не про нашу честь! Кормежка для наркоманов – перловка и еще раз перловка. Те, кто поближе к начальству и на должностях – бригадиры, старшие и прочие, – из другого котла питаются. Да оно и понятно: кому надо их мясом кормить?! Все-таки курс реабилитации бесплатный. Правда, и пашут они тут, как кони, но с кашки-«шрапнельки» можно и ножки протянуть!
– Я смотрю, вы жалеете своего! – перебила одна другую.
– А вы своего не жалеете?!
– Да он из меня все жилы вытянул! Я из-за него с голой жопой осталась! И даже без квартиры! Женился – обработали по-умному его – и прописал жену. «Жена»! Одно название! Знала, что за наркомана замуж идет, что ему, если не соскочит, жить всего ничего. А то и помогла бы! Если не останется здесь, мне придется из дома уйти.
– Знаете, я не против строгости и распорядка, вот только молитвы все эти… Это ведь не наша вера, западная церковь-то, и храм евангелистов-пятидесятников. И как же получается: крещен в православии, а тут… Тут другое, протестанты, говорят. И ведь как им удается их так в веру обращать, что они истово верить начинают?! Я так понимаю: им один наркотик – героин – заменяют другим – верой. Они все какие-то заторможенные тут, и речи все об одном – о религии…
– Да по мне пусть хоть лоб расшибет на крыльце этого не нашего, не русского храма, только бы завязал!
– А еще я слышала, что они после этого от дома отбиваются. Эта семья становится дороже той, что дома… – грустно произнесла женщина.
Лада слушала разговор и думала: нужно ли ей, чтобы ее Димка стал чужим, оторванным от дома, от семьи? Нет, не нужно, ответила себе сразу и однозначно. Но и таким, какой он сейчас, – тоже не нужен. Тогда что делать?
Ну, во-первых, сам по себе отпадает вопрос, оставаться в общине или нет. Димка вот даже смотреть не пошел. И уже сказал, что не останется. Впрочем, Лада в этом была уверена с самого начала. Просто теплилась где-то в душе капелька надежды на чудо, а чуда не произошло. Значит, так тому и быть, и надо искать что-то другое.
Искать ничего не пришлось. Димка влюбился. Первый раз в жизни. Влюбился так, что место героина заняла она.
Она проехала мимо него на лошадке, подарив ему мимолетную улыбку. Он машинально прошел еще несколько шагов, а потом развернулся и побежал за ней. Она, наверное, увидела его и пришпорила лошадь, которая послушно подчинилась, перешла на рысь.
Он потом даже не мог вспомнить, как очутился в парке. Наверное, ходил к кому-то из своих приятелей. Он не мог даже вспомнить – к кому. Зачем ходил – помнил. Все за тем же! Но день был неудачный!
Нет! О чем это он?! Это был самый удачный день в его жизни. Он был цветным.
Тысяча дней до него были серыми. Он забыл, что мир когда-то был цветным, с запахами и звуками. Тысяча серых дней Димкиной жизни были похожи друг на друга. Оглядываясь на них, он не сожалел о том, что время потеряло цвет. А какая разница?! Да, тысячу дней назад его жизнь была как радуга. Каждый укол взрывал миллионы пузырьков с красками, и мир был похож на картинки в калейдоскопе. Они складывались из осколков и никогда не повторялись.
Но так продолжалось совсем недолго. Он не вспомнил бы сколько. Может быть, месяц? Тридцать дней. Тридцать дней из тысячи – это капля в море! Тридцать дней, окрашенных во все цвета радуги, и девятьсот семьдесят серых дней, будничных, покрытых пылью. Пыль липкая, не отмывающаяся. Такая нарастает на внутренностях кухонной вытяжки. Ее не отскрести ножом, не смыть кислотой. Проще снять прибор и выбросить на помойку.
