Ольга Карпович - Малая Бронная
– Гуляете? – коротко спросила она у замершей на ступеньках парочки.
– В театр собрались, – неохотно ответил Володя.
Оба они явно спешили побыстрее от нее отделаться, миновать эту черную угрюмую тень, неожиданно вторгшуюся в их искрящийся счастьем и весельем вечер.
– Ника, а что, Лапатусик за тобой сегодня машину не пришлет? – поинтересовалась Инна.
– Не знаю, – отвернулась от нее Вероника. – Извини, мы спешим.
– Ну, а все-таки, – настаивала Инна. – Может, что передать, если вдруг подъедет?
– Ой, не нужно ничего, пойдем, Володенька, – Вероника потянула спутника за руку и поспешно выбежала из подъезда.
Ничего не понимающий Владимир растерянно оглянулся на Инну и исчез в темноте, увлекаемый возлюбленной.
Инна отерла тыльной стороной ладони капли пота, выступившие между бровей, перевела дыхание. Нет, она не даст этим бесстыдным шавкам довести себя до нервного срыва. К долбаной матери все благие намерения. Она их предупреждала, они же сами вынудили ее начать боевые действия.
Подгоняемая клокотавшей внутри яростью, легко взлетела по лестнице, миновала коридор и очутилась в своих «апартаментах». С дивана помахал рукой Тимоша.
– Привет, Инночка. Как день прошел? Что мы сегодня ужинать будем?
Инна нетерпеливо дернула плечом:
– Иди поищи что-нибудь в холодильнике и разогрей сам. Мне не до ужина!
– Да ну, неохота, – Тимоша лениво потянулся и вернулся к разгадыванию кроссворда в журнале «Наука и жизнь», спросил, не отрываясь от страницы: – А ты чего такая заведенная?
– Они думают, я с ними шутки шучу, – невпопад отозвалась Инна. – Нашли идиотку! Как будто я не знаю, что он вчера тут был и на той неделе. Бабки во дворе не дремлют, со всех сторон мне докладывают, как мой родственничек семью позорит.
Тимоша удивленно посмотрел на нее поверх очков:
– Ты чего это заделалась такой моралисткой? Какая тебе разница?
– Мне есть разница, есть! – гневно бросила Инна. – Ты, может быть, забыл, что именно мне приходится семью содержать, деньги зарабатывать? Или, может, это на твою зарплату ты по санаториям катаешься? А то, что большие деньги в нашей прекрасной стране зарабатываются подпольным путем, предпочитаешь не видеть, да? Что люди ко мне ходят разные, и шмотье приносят, и валюту иногда?
Тимоша испуганно обернулся на дверь, просипел:
– Инночка, тише, тише. Что ты?
Инна, махнув рукой, перешла на свистящий шепот:
– Ты и правда не понимаешь, почему я не хочу лишнее внимание к квартире привлекать? И так весь двор знает, что к этой проститутке пол-Москвы таскается. И не только Москвы! Не помнишь, как она в прошлом году с каким-то французским журналистом развлекалась? А теперь еще мой брат туда же вляпался. В любой момент какая-нибудь баба Марфа со двора распалится и стукнет в ментовку. Эту шалаву за организацию притона привлекут, или за аморалку, или за связи с иностранцами… да на нее наверняка в гэбухе материала вагон. И брат попадет под раздачу, и я вместе с ним, со всеми своими поставщиками и клиентами. Интересно, что ты запоешь, когда твоя жена, добытчица и кормилица, сядет лет на восемь? Кто тебя тогда будет обхаживать, пока ты свои углеводороды изучаешь?
– Иннусик, ну будет, будет, уймись, – увещевал покладистый Тимоша. – Я понял, ты права, как всегда. Конечно, этому безобразию нужно положить конец.
– Вот именно! – победно объявила Инна.
Она выдвинула ящик комода, порылась в ворохе вещей и извлекла на свет потрепанную записную книжку.
– У меня телефон его домашний есть, омский. Мать когда-то записала зачем-то. Ничего не поделаешь, придется открыть глаза законной супруге. Пусть лучше за мужем смотрит, иначе мы все тут погорим.
Вооружившись книжкой, она решительно вышла в коридор и направилась к телефонному аппарату. До так и не вставшего с дивана Тимоши доносились обрывочные реплики.
– Галочка, здравствуйте. Мне очень неудобно вас беспокоить по такому неприятному поводу… Это Инна, двоюродная сестра вашего мужа. Да, Володя, можно сказать, попал в беду… Спутался с моей соседкой по квартире, испорченной, безнравственной женщиной… Галочка, вы должны понять, он оступился, еще есть шанс все исправить. Он ведь, вы извините, по-провинциальному наивен, как ему раскусить эту столичную беспринципную тварь. Нужно его спасать, Галя, я как сестра вам говорю. Если вы сейчас не подключитесь, скоро ему уже никто помочь не сможет.
Она продолжала что-то еще в этом же духе, но Тимоша уже вернулся к кроссворду. Ему неприятен был сухой, словно потрескивающий голос жены, эти пошлые слова, который она не стеснялась говорить совершенно незнакомой женщине. Но вмешиваться, вклиниваться во всю эту историю не хотелось. Это же придется что-то делать, брать на себя ответственность… зачем? В конце концов, все они, кроме Инны, чужие ему люди. Какая разница? Тимоша почесал карандашом переносицу и вписал в кроссворд очередное отгаданное слово – «изотоп».
Когда Инна, с выражением честно выполненного долга на лице, вернулась в комнату, он произнес задумчиво:
– Знаешь, если б он не был твоим братом, я бы решил, что тобой движет банальная ревность…
– Какая чушь! – сморщившись, отмахнулась Инна.
Она прошла мимо мужа в спальню и растянулась на застеленной кровати. Голова надсадно болела, сердце тяжело стучало в висках. Чушь, чушь, чушь… Если б он не был твоим, если бы не был братом…Солнце горячей ладонью гладило ее между лопаток. Велосипед, весело позванивая, мчался по дороге. По обочинам тянулись, насколько хватит глаз, золотые, масляно-блестящие подсолнухи с еще не окончательно почерневшими сердцевинками.
– Срежем через поле? – крикнула она, обернувшись.
– По кочкам дольше получится, – отозвался поспевавший сзади на своем велосипеде Володька.
– Зато веселее! – беспечно отозвалась она, крутанула руль и помчалась по бугристой земле, чувствуя, как крупные цветки хлещут ее по бедрам.
Ей еле-еле удалось отпроситься у матери съездить на праздник в соседний поселок. Есть бабкины пироги, купаться и резаться в карты по вечерам с деревенскими за два месяца каникул уже смертельно надоело. Но мать отчего-то переживала, что по дороге Инка обязательно угодит на велосипеде под машину – хотя какие тут машины, раз в час, может, протарахтит трактор или раздолбанный «Москвич», – или не туда свернет и заблудится. Отпустила в конце концов, только под присмотром двоюродного брата.
Инка усердно крутила педали, прислушиваясь к пыхтению братца за спиной, и размышляла, отчего так странно изменились их отношения с Вовкой в это лето. Еще год назад все было понятно и легко. Они вместе гоняли с деревенскими мяч, брызгались водой в реке, весело мутузились в вечных спорах и горой вставали друг за друга в случае конфликтов с посторонними. Она немножко гордилась, что брат ее – выше всех пацанов в компании, и на велосипеде гоняет быстрее, и на гитаре играет лучше. Немного злилась, когда он, напустив на себя таинственный вид, исчезал по вечерам – ее-то, тощую малолетку, пока еще никто на свидания не приглашал. А в общем, относилась к брату довольно ровно и спокойно.
Отчего же этим летом все так изменилось? Они ведь все те же, только повзрослели на год. Ей теперь пятнадцать, Володе семнадцать. Почему же она вздрагивает и краснеет, когда его сильные ловкие руки хватают ее под мышки, подсаживая на соседский забор? Почему, едва она, как прежде, пытается шутливо наброситься на него с кулаками, повалить на землю и защекотать, он хмурится, отталкивает ее и уходит? Отчего вчера, когда вся их компания дурачилась и топила друг друга в реке, Володя к ней ни разу даже не подошел? Почему она больше не может смотреть на него прямо и открыто, лишь бросает короткие взгляды, украдкой любуясь горделивой посадкой его головы, выгоревшими на солнце льняными кудрями (скоро остригут, он ведь уже зачислен в военное училище), всей его гибкой, жилистой фигурой?
Велосипед летел вперед, лихо подпрыгивая на кочках и позвякивая.
– Э-ге-гей! Не догонишь! – смеясь, крикнула Инка Володе.
И, зазевавшись, не заметила на пути яму, угодила туда колесом. Руль вырвался из рук, велосипед накренился, забуксовал. Инка завизжала и кубарем полетела вперед.
– Эй, ты как? Жива? – над ней склонился Володя. – Сильно ударилась?
– Н-н-ничего, – дрожащими губами выговорила она.
Села, подтянула колени к подбородку, одернула ставший за лето коротковатым сарафан. Внутренняя поверхность бедра болела страшно, только бы не расплакаться.
– Где ушиблась? Дай посмотрю! – настаивал Володя.
– Да нигде. Отстань! – она отпихнула его ладони. – Все хорошо.
– Да не толкайся ты, дура! – досадливо оборвал Володя. – Не бойся, я не смотрю.
Он настойчиво отвел ее руки, дернул кверху подол сарафана, наклонился. На нежной, дочерна загоревшей коже кровоточила крупная ссадина.
