Ольга Карпович - Малая Бронная
– Нет, Артур, вы не правы насчет Люси, – возразила я. – Она очень талантливая актриса, в будущем, думаю, именно драматическая актриса. Я это поняла еще на съемках, когда вместе с режиссером отсматривала материал. А сегодня еще больше в этом убедилась.
– Может быть, – пожал плечами Артур. – В любом случае давайте не будем говорить больше о Люсе, это дело прошлое. Вы такая красивая сегодня, Марина, – со значением произнес он.
Я рассмеялась. Все-таки флирт на чужом языке довольно сильно ограничивал нас, заставляя держаться в рамках веками опробованных вариантов. А может, мой застенчивый миллионер, владелец самолетов и вертолетов, что придавало его ковбойскому простовато-мужественному образу дополнительный и, конечно, особенно приятный для меня, грешной, шарм, просто растерялся, мучительно подыскивал слова, как юнец на первом свидании. Так или иначе, мне отчего-то очень нравилось все происходящее.
– Спасибо. Артур. Просто у меня сегодня особенный день, – объяснила я.
– Конечно, премьера, я понимаю, – кивнул он.
– Да нет, дело не в премьере. Просто я, знаете ли, решила начать новую жизнь, – залихватски объявила я.
– Новую жизнь? – подхватил он и вдруг горячо сжал мою ладонь. – Это ту, в которой вы когда-то пообещали найти место для меня? Помните?
Его теплые пальцы гладили и чуть покачивали мою руку, и я чувствовала, как от их прикосновений ладонь мою пронзают электрические разряды, а по телу разливаются приятные теплые волны. Он был очень красив в мерцающем свете новогодних гирлянд, этот немногословный ковбой с пронзительными глазами и твердой линией рта. И я, улыбнувшись беспечно, в который уже раз за всю свою бурную жизнь, тряхнула головой:
– Почему бы и нет? Как это вы там говорили: никогда не знаешь, что наступит раньше, новый день или новая жизнь.Снег все сыпал и сыпал, как будто где-то там, в темном небе, кто-то вспорол огромную пуховую перину. Такси быстро и почти бесшумно летело по ночной Москве. Сияла огнями разукрашенная к Новому году Тверская. На Маяковке мигала разноцветными лампочками высоченная елка.
– Видишь вон тот дом, высокий, старинный? – шепнула я Артуру, когда мы свернули на Садовую. – Там в двадцатые годы жил русский писатель Булгаков. Ты же читал «Мастера и Маргариту». Вот, нехорошая квартира находилась как раз здесь.
– Правда?
Мой американский эрудит припал носом к стеклу, не забывая, впрочем, сжимать в ладони мою руку в тонкой кожаной перчатке. Машина снова повернула, мелькнули в темноте пустые, засыпанные снегом Патриаршие пруды, ударила по глазам ярко освещенная вывеска ночного магазина. Мы въехали во двор, мотор фыркнул и замолчал. Артур еще расплачивался с водителем, я же вышла из машины, глубоко вдохнула щиплющий в носу свежий морозный воздух.
Старый дом мирно спал, ровно дыша чердачными отдушинами, тихо поскрипывая рассохшимися оконными рамами. Интересно, что ему снится? Литературные вечера и журфиксы начала прошлого века, декадентствующие девушки в черном и нахально-стеснительные юные поэты? Или орущие под окнами революционные толпы? Верещащие на всю лестничную клетку радиоприемники, громогласно оповещающие о новых социалистических победах, или тревожный шорох шин и страшные электрические глаза черных «эмок», въезжающих во двор посреди ночи? Не беспокоит ли его грохот бомбежек? Не тревожит ли призрак старухи-генеральши, потерянно слоняющейся по лестницам в тщетных поисках утраченных квадратных метров? Не вспоминается ли пианистка Лилечка Штольц, выпорхнувшая однажды вечером вон из того окна, не справившись с несчастной безнадежной любовью к контрабасисту из консерваторского оркестра? Не захаживает ли на огонек профессор Данилов, крикнувшей как-то жене, садясь в неожиданно подъехавшую за ним служебную машину: «Аня, я через два часа вернусь, пусть домработница приготовит серый костюм, у меня вечером заседание», и не вернувшийся не только через два часа, но и вообще никогда. Что видит во сне этот основательный, на века выстроенный каменный Ноев ковчег, вместивший в себя столько людских судеб, столько трагических, забавных, пустых, обыденных, невероятных историй?
Артур вышел, наконец, из машины, окинул взглядом занесенный снегом темный квадратный двор, превратившиеся в сугробы скамейки, палисадничек, тянувшие вверх голые руки липы и тополя.
– Так вот где ты живешь? – громко спросил он. – Марина, я так рад, что ты пригласила меня к себе, – он нерешительно обнял меня за укутанные пушистым мехом плечи.
– Ш-ш-ш, – приложила палец к губам я. – Тише! Разве не видишь, мой дом спит. Не буди его, он очень устал.
И, потянувшись к нему, осторожно дотронулась губами до его теплых, нежных, пахнущих снегом губ.* * *На экране еще сыплет снег, звучит тихая, немного грустная мелодия, тоненько звенят где-то вдали колокольчики. Сквозь снежную заметь проступают титры, а затем помпезное «Конец фильма». Он щелкает выключателем, вспыхивает резкий свет, и зимняя сказка сразу тускнеет, гаснет. Становится ясно, что это обыкновенная монтажная, которых в этом блоке киностудии больше десятка.
– Ну вот и все, – объявляет он, как будто с сожалением.
Тянется к сигаретной пачке, но она пуста. Только в пепельнице громоздятся, грозя высыпаться через край, обугленные окурки.
– Знаешь, мне понравилось, – искренне говорю я. – Я примерно так все это себе и представляла. Вы чертовски талантливы, маэстро, снимаю шляпу.
Он усмехается не без самодовольства.
– Ну уж не прибедняйся, госпожа величайшая сценаристка эпохи, тут и твоя заслуга немаленькая. Кстати, все хотел спросить, с кого это ты списала своего Авалова – этакого насквозь прожженного, эгоистичного, терзаемого комплексами гения? Я его случайно не знаю, м-м-м?
– Ну что ты, – смеюсь я. – Это собирательный образ. Ты ведь сам говорил, что настоящий художник не копирует жизнь, а создает новую реальность, достаточно убедительную для того, чтобы зритель в нее поверил.
– Похоже, я в свое время наговорил тебе кучу глупостей, – поднимает свои черные, резко изогнутые азиатские брови он.
– Брось, давай не будем выходить за рамки нашего амплуа, – отмахиваюсь я. – Мы с тобой создаем иллюзии, волшебные сказки, от которых хочется смеяться и плакать. И кого волнует, что в них правда, а что вымысел? Думаю, мы и сами до конца этого не понимаем.
– Не знаю, – задумчиво сжимает тонкие губы он. – Не прогадали ли мы с финалом? Приплели вдруг какой-то слащавый хеппи-энд… Так вообще бывает?
– Все бывает, – улыбаюсь я. – Жизнь иногда выписывает такие фортели, что любой заправский сценарист позавидует. Подожди, у меня телефон звонит.
В кармане пиджака действительно начинает вибрировать мобильный. Я вытаскиваю трубку, смотрю на высветившийся номер и снова улыбаюсь, отвечаю по-английски:
– Да, дорогой! Уже закончила, скоро буду. Я тоже соскучилась. Целую!
Примечания
1
Мы желаем вам приятного полета! (англ.)
2
Извините. Пожалуйста, отключите телефон. Во время полета запрещено пользоваться телефоном (англ.).
3
Анфан террибль – ужасный ребенок, сорванец (от фр. enfant terrible). О человеке, смущающем окружающих своей прямотой, необычностью взглядов, излишней откровенностью.
4
Можно войти? Почему нет, Люси? Только чашечка кофе! (англ.)
