Аслан Кушу - Гончарный круг (сборник)
Хакар сбросил вязанку, вытер выступившие на лбу капельки пота и произнес шепотом:
– Началось…
– Почему они окапывают дубы, дед? – дернул его за рукав Юнус.
– Не взять их пилой, не свалить трактором, будут рвать корни…
– Зачем?
Старик не ответил, устремив взгляд на родной Ашехабль. Приговор, что написали много лет назад, как дамоклов меч висевший над аулами левобережья, начали приводить в исполнение…
– Какие джины, у кого руки отсохнут? – стараясь перекричать работающий экскаватор, говорил Исламу крепкий лысоватый мужчина средних лет. – Скоро здесь не останется ничего, понимаешь ты, ни джинов, ни лесов, ни людей. Водохранилище тут будет, понял?
– А, гяур! – размахнулся подвернувшейся палкой Ислам.
Мужчина отпрянул. Два лесоруба скрутили нападавшему руки.
– Отец, может, ты успокоишь его, третий час сладу нет, – бросился к Хакару крепыш. – Рассудком вроде не помешан, а несет околесицу, работать мешает.
– Как же это, Хакар? На Хатартук руку подняли, не ведают страха изверги, – сник Ислам.
Старик отстранил державших его.
– Да разве мы по своей воле, – продолжил крепыш. – Государственное ведь строительство. Оно, брат, ни с чем не считается.
Велико было потрясение Ислама. Отойдя, он обвел окружающих мутными глазами. Лесорубы вновь принялись за дело, застучали по корням топорами. Наблюдая их. Ислам обнажил ряд белых зубов, криво усмехнулся и проронил: «Тук-тук-тук, рубят Хатартук».
– Никак обезумел совсем? – высказал догадку мужчина.
Хакар покачал головой.
– У него нет ничего, кроме этой рощи. С малолетства за ней ухаживал, вот и расстроился не на шутку.
– Я минеров вызвал, – пояснил крепыш, – подрывать дубы будем. Так быстрее управимся. Забери-ка, отец, его с собой. Он под ковш бросался, еле удержали, как бы тут беды не случилось.
Хакар оставил вязанку, взял под руку Ислама.
– Пойдем домой, друг.
Хранитель рощи, ковыляя, поплелся рядом с ним. Они уже дошли до Ашехабля, когда в Хатартуке от первого взрыва взлетели на воздух щепки. И вздрогнула земля левобережья, как тело человеческое, из которого вырывали сердце.
Вернувшись домой, Ислам слег, два дня бредил в агонии. И лишь на третью ночь, к удивлению сидевших подле родственников, поднялся и пошел к окну, как человек, увидевший за ним что-то важное.
– Не сберегли Хатартук, – с горькой укоризной произнес он, – обидели белых джинов.
– Успокойся, приляг, – тронул больного Хакар.
Ислам не отреагировал. Цепкий взгляд его, что-то выискивая, блуждал в ночи.
Горе нам, не придут они более, – глухо продолжил он. – Ликуют шайтаны, костры жгут на улицах, пляску дикую, бесстыдную затеяли. Старухи шептали молитвы, дабы избавить больного от недуга и наваждения нечистой силы. Это не помогло. Он рухнул от окна на руки Хакара. Его поспешно перенесли в постель. Руки и ноги Ислама, истязавшиеся в жизни судорогами, теперь выпрямились, лицо покинула гримаса. И он легко, без предсмертных хрипов умер.
И пронесся над Ашехаблем, окутанным тьмой, плач по усопшему. А на следующий день потянули землеройные машины высокую дамбу, чтобы окружить ею аулы левобережья, оградить их от мира, обречь на небытие.
Прошло два года. Выкопав из могил для перезахоронения останки родственников, которых помнили в лицо, оставив прах тех, кто уже был забыт на земле, люди с нехитрым скарбом перебрались в поселок, построенный для них.
Аулы опустели. Высох некогда живой родник: ни слова, ни смеха, ни шороха. Только изредка можно было встретить в них стаи голодных собак, коим не нашлось места с хозяевами в многоэтажных домах. Они, не понимая случившегося, бродили по пустынным улицам в поисках съедобного, найдя, грызлись до крови.
Переселился и Ашехабль. Не уехал один Хакар. Он по-прежнему жил в мазанке, покрытой камышом, с небольшими, ладно подогнанными окнами, с дверью, которую венчали рога лося, добытого в молодости. Сосед старика Ичрам, уезжая, вызвался помочь переехать в поселок, но Хакар отказался.
– Незачем мне это – тут родился, тут и помру.
– И когда же собрался помирать? – спросил сосед. – К осени следующего года всю округу зальют водой?
– А я не дотяну до той осени…
– Что надумал, Хакар! Собирайся, поехали, – затараторила с телеги жена Ичрама.
Ей старик не ответил, но по всему было видно, вопрос этот решил давно, менять что-либо в жизни не хотел. Соседи уехали.
С того дня Хакар немного приболел и почти неделю не выходил со двора. Тем временем аул заполонили гидростроители, расселились в трех-четырех домах и принялись за дело. За неделю от доброй половины мазанок Ашехабля остались глиняные руины, из которых, как рыбьи ребра, торчали надломленные прутья.
В субботу, накинув на плечи плащ, старик вышел на улицу. У соседской калитки на скамейке сидел грузный мужчина с седой шевелюрой.
Преодолевая одышку, изредка запуская пятерню в волосы, он возбужденно говорил обступившим рабочим:
– Я Подщипе твержу: нельзя так, а он за свое – третий день беспробудно пьет.
Заметив неухоженного, хворого Хакара и, наверное, приняв за одного из бомжей, которые съезжались на стройку, чтобы хоть на время обрести место под солнцем, незнакомец спросил:
– Ты откуда взялся, дед?
Хакар не сразу понял вопрос, потому что давно был здесь, как и все части аульского бытия, – эта акация во дворе соседа, холмик у поворота к школе, колодец возле нее. Разобравшись, старик чуть оскорбился.
– Откуда я мог взяться, восьмой десяток тут живу!
– Что в поселок не перебрался?
– В моем возрасте уже не переезжают, а если и соберутся, то только туда, – указал он на кладбище, погребенное гидростроителями под бетонным саркофагом.
Человек с одышкой озадаченно повел плечами.
– И что мне прикажешь с тобой делать?
– А ничего, – ответил Хакар. – Жил ведь я тут без тебя.
После этого седой более пытливо осмотрел старика, очевидно желая узнать, насколько он еще способен приносить пользу, спросил:
– Ружье-то есть?
– Имеется, – ответил Хакар.
– Сторож нашей технике нужен. Поработаешь?
– Почему бы и нет.
– Добро, значит? Мелентий Иванович Пепельный, бригадир! – представился он.
– Хакар Теунов, – ответил старик.
В центре аула завизжали бензопилы, один за другим стали падать островерхие тополя, окружавшие сельсовет и школу. Мелентий повернулся к дому за спиной и недовольно крикнул:
– Подщипа, мать твою, долго еще будешь дрыхнуть?
На порог вышел молодой человек с мятой наружностью, потянулся.
– Что, начальник, не с той ноги встал? Кричишь, как резаный.
– Я тебя, бездельника и пьяницу, держать не буду. Сломаем этот аул – вмиг уволю!
– Да ладно тебе, Иваныч, – лениво пробубнил Подщипа, забираясь на грейдер.
Ночью Хакар вышел на службу. Ремень двустволки ощутимо давил на ослабевшее плечо. И он вспомнил, каким оно было надежным еще недавно, как без устали могло носить на охоте целыми днями это ружье, осенью – большие охапки дров и хвороста из далекого леса.
Старость. Она пришла незаметной лисьей крадучестью. Болезни все чаще валили с ног, но Хакар поднимался, ибо всегда оставался молод духом и горячо любил до каждой травинки, до муравья то, что его окружало. Все было значимо, питало корни, не отпускало. Теперь этого не будет… Стоять или сидеть было нельзя, гнетущие мысли обременяли рассудок, и он пошел, стараясь развеяться. Легче не стало.
В бывшем доме Ичрама в это время проходило буйное пиршество. Ночь тревожили похабные песни и хохот хриплых мужских голосов. Скрипнула дверь, и Хакар увидел человека, пьяной походкой идущего к желтому грейдеру. Старик снял ружье.
– Ты куда направился? Стой!
– Ты что, дед, очумел? Убери берданку. Подщипа я.
– Мне без разницы, кто ты. Что надо? – спросил Хакар.
– В поселок хочу за водкой съездить.
– Не выйдет. Иди отоспись!
Подщипа выругался и сплюнул:
– Ну ничего, хрыч, я это тебе припомню!
– Не пугай, парень, других – сам бояться не будешь, – бросил ему вслед старик.
Утром на объект пришли ответственный по переселению Абрек Мисиров и Мелентий.
– Мы там в поселке квартиры получили, новоселья справляем, пир, как говорится, горой, ждем тебя, не дождемся. В чем дело, Хакар? – сходу поинтересовался Мисиров.
– Значит, так надо, – хмуро ответил старик.
– Как это надо? – возмутился Абрек. – Я тебе по-родственному квартиру в хорошем доме подобрал. Море будет видно из нее, как на ладони.
– Продай эту квартиру кому-нибудь или подари, а я свой век здесь доживу! – отмахнулся Хакар.
– О, нрав, а! – продолжил, обращаясь к Пепельному, Мисиров. – Кстати, Иваныч, дядя он мой. К званию Герою Социалистического Труда представляли, но до конца дело довести не смогли, характер его помешал.
Разуверившись в том, что можно уговорить старика, Абрек поспешил к машине.
Хакар повернулся к Пепельному.
