Елена Крюкова - Царские врата
Ренат вынес ее на руках из кабины, как драгоценную, как нефритовую.
Они с Ренатом вошли во двор мечети. Алена увидела в белокаменном дворе большой фонтан и маленький пруд. Из фонтана били высоко вверх радостные струи. Рассыпалась ледяная поземка искр. Пруд сверкал срезом лимона.
– Бассейн для омовений, – прошептал ей на ухо Ренат. – Мусульманин должен быть всегда чистым перед Аллахом.
Она задрала голову. В слепящем свете белых лучей стояла выложенная цветными изразцами высокая башня.
– Минара, – выдохнул Ренат.
– Мина…рет? – по-русски переспросила Алена. Он, подтверждая, наклонил голову. – Что значит это слово?
Ей хотелось знать, что все означает. Не хотелось немоты.
– Башня света. А вот, смотри… – Он показал на углубление, небольшую нишу в стене мечети. – Это михраб. Он указывает направление на Мекку. Там священная Кааба.
Мекка… Кааба… Михраб… Она решила больше ничего не спрашивать. Пусть все идет как идет.
В голове замелькали арабские слова: их затверживал с ней терпеливый Ренат. Отрывки из сур Корана. «Ну что, Коран, большая такая книга, как наша Библия. Наша! А Библия-то… вовсе, может быть, не наша! Она же… еврейская! И Христос евреем был. И евреи его распяли… За что? За то, что о любви людям говорил? А о чем бессмертный Аллах говорил? И этот… его… Мухаммад? Разве не о любви тоже? Тоже – о ней. А все режут друг друга. Терзают. Стреляют. Всегда. Зачем мы Библию чужую присвоили… Своровали?»
Они переступили порог мечети, и Ренат крепко взял Алену под локоть. Ее снова затошнило.
Далеко, в перекрестье пыльных солнечных лучей, на небольшом возвышении, укрытом коврами, Алена заметила людей в длинных одеждах. Они терпеливо ждали, когда Ренат и Алена подойдут ближе.
Людей трое. Один – одет лучше всех, торжественнее. Весело, солнечно торчала в разные стороны бело-желтая жесткая борода. «Мулла», – догадалась Алена. Двое других были в обычных рубахах, куртках, джинсах. Обычные такие дядьки.
В голове у Алены все мутилось от тошноты, от страха забыть суру Фатиху, которую она так старательно повторяла вечерами вслед за Ренатом – и все никак не могла запомнить. «Ну да, так же, как наш противный Символ веры все никак не могла раньше запомнить. Хоть бабушка Наташа в меня его тоже – насильно – втемяшивала… И – не втемяшила до конца… Начало вот помню… Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца Небу и Земли, видимым же всем… и невидимым… тьфу! Да ведь и здесь то же самое! Я так же буду Аллаху клясться! Кто же настоящий?»
Прижала руку ко рту, сглатывая слюну. Ренат сильнее сжал ее локоть.
Дядька в праздничных шелковых одеждах возвысился над нею. Мулла что-то на непонятном языке сказал Ренату, Ренат ответил. Звучало как музыка. Алена поняла: они говорили на арабском языке.
«Стану мусульманкой. Буду жить тут, на Востоке… Муж – мусульманин… Я все делаю верно… правильно делаю…»
Мулла сделал шаг к ней, поднял старые руки над ее укутанными в хиджаб и в джильбаб плечами и тихо, нежно сказал ей по-русски:
– Дочь моя, готова ли ты призвать к себе Аллаха всемилостивого и милосердного?
Стояла, опустив голову. Вся дрожала.
«Только бы не затошнило… не вырвало…»
– Да.
– Хорошо. – Мулла передохнул. – Два свидетеля перед тобой, это свидетели торжественного часа. Я знаю, тебе трудно. – Тяжелые руки старика легли на ее плечи. Большой палец вмялся аккурат в синяк на плече – в страшный синяк от приклада ее винтовки, крепко вцепился, и Алена чуть не вскрикнула от боли. Руки муллы почувствовали боль женщины; опять взмыли ввысь. – Ты сейчас произнесешь святые слова. Сосредоточься. Вздохни поглубже. – Он уговаривал ее, как ребенка, утешал, успокаивал. – Начинай…
Она смотрела в пол. Под ноги. Под ее ногами плыл, качался мрамор, цветные блестящие, гладкие плиты, узоры золота и перламутра по темно-зеленому, как свивающиеся водоросли, фону гладко обточенного камня. «Как красиво… Люди свою веру всегда в красоту наряжают…»
Она глубоко, как мулла велел ей, вдохнула пряный, благовонный воздух мечети.
– Ашхаду ан ля илляха…
Замолчала.
Все поехало, завертелось перед глазами.
– Ну, – терпеливо произнес старый мулла. – Ну! Смелее! Ля илляха илля Ллаху…
– Илла… Аллаху…
Мулла мягко, почти любовно, отечески смотрел на нее, бледную, комкавшую в руках край темного хиджаба.
– Ля илляха илля Ллаху…
– Ля илляха… илля… Ллаху?..
– Уа Мухаммадун расулу Ллахи…
– Уа Мухаммад…
– Мухаммадун…
– Мухаммадун… расул…
– Расулу Ллахи.
– Расулу… Аллахи…
– Расулу Ллахи.
– Расулу Ллахи.
Мулла укоризненно глянул на Рената: что ж это не выучили как следует, лентяи! – и снова, терпеливо, медленно, плотно и вкусно выговаривая каждый священный слог, торжественно сказал над склоненной низко головой Алены:
– Ашхаду ан ля илляха илля Ллаху уа Мухаммадун расулу Ллахи!
И тихо – по-русски, приблизив лицо к ее стыдящемуся безмолвному затылку:
– Повтори, русская.
Алена набрала в грудь воздуху, как перед нырянием. «Сейчас нырну… навек… и не вынырну больше никогда…»
– Ашхаду ан ля илляха… илля Ллаху… уа… Мухаммадун… расулу Ллахи…
Она наконец подняла голову и, лицо в лицо, глаза в глаза, посмотрела на муллу.
И мулла не отвел радостных глаз.
– Поздравляю тебя, женщина. С этого момента ты – мусульманка и дочь Аллаха, да величится имя Его и Его пророка. Нарекаю тебя мусульманским именем… – Он помолчал, перебирая в памяти женские имена. – Именем Гузель.
«Гузель, – прошептали беззвучно губы, – Гузель». И подумалось: это надо осмыслить… привыкнуть. «Я – Гузель». Иное имя. Иная судьба.
Вместе с иным именем нахлынула, как водопад, тошнота.
Она мгновенно побелела, и Ренат подхватил ее под локти обеими руками, прижал к себе.
– Ты больна, Гузель? Или ты… – Мулла потеребил желтую паклю бороды.
– Она ждет ребенка, – по-чеченски сказал Ренат мулле, и она поняла эти слова.
Мулла довольно улыбнулся.
– Новый мусульманин на свет появится. Желаю вам еще много, много детей! Ренат и Гузель, дарите детей ваших милосердному, всеблагому Аллаху! Чтобы мусульманами мир плодился и полнился…
Дальше она не слышала. Прижав край хиджаба ко рту, делая над собою страшное усилие, чтобы ее не вытошнило прямо на роскошный, зеленомраморный, с позолотой, пол мечети, она свалилась к ногам Рената, на водорослевый, болотный мрамор, к подножию своей новой страшной жизни.
КАК АЛЕНА И РУСЛАН В РЕСТОРАН ХОДИЛИРуслан подловил все-таки меня. Нашел все-таки. Поганец. Он сказал мне там, у моря, в рыбсовхозе, на прощанье: «Вымайся как следуит, ататри руки ат чешуи. И приадэнься. Мы пайдем с табой кое-куда». Я никуда не пойду, закричала я! «Врешь, пайдешь, – сказал он хитро и вкрадчиво, блеснув в короткой улыбке зубами, – ище как пайдешь. Ты жэ нэ хочишь, штобы я тваего хахаля…»
Поняла: я рыба, и я – на крючке.
Не могла представить себе, чтобы Ренат погиб из-за меня.
А если Руслан тебя заставит лечь с ним?! Тебя, брюхатую?! Он тебе может пригрозить! Скажет: ложись, а то я убью его! И ты ляжешь. Ты – ляжешь?!
Никогда!
Никогда? Ха, ха, ха…
Я смеялась над собой. И страшно было.
Он назначил мне встречу на площади в центре города. Около мечети.
Где-то здесь, рядом с мечетью, Ренат сказал мне, есть детский дом.
А на самой площади был ресторан. Самый лучший в городе. Самый роскошный.
С улицы, если вечером поздно идти, было видно, как в ресторане народ пирует, веселится, косточки в куриных котлетках обсасывает, креветки грызет, вина из бокалов потягивает. Иногда из ресторана вываливалась на улицу беснующаяся толпа, за пьяными бежали вышибалы, ловко, жестко толкали обезумевших людей вперед: пошли, пошли вон отсюда! Ловите машины, давайте по домам! Нечего бесчинствовать тут!
Детский дом. Ресторан. Храм.
На любой площади любого города – наша жизнь: расписана, как на картине.
В нашем городе на суровой большой, холодной реке тоже есть и церкви, и детские дома, и рестораны. Храм и кабак… убил, помолился, пошел в кабак пьяным водопадом заливать. Да, вот вся жизнь человека: жратва – и молитва, детские пеленки – и соборование.
Роддом, окоп, бордель, собор. Неужели все вот так быстро промчится?
Да, быстро; да, быстро. Оглянуться не успеешь.
Он встретил меня у входа в ресторан. Оценивающе, узкими глазами, оглядел всю. Я не ударила в грязь лицом: оделась хорошо. Там, в моем родном городе, пусть мы как угодно бедно жили, я умела сделать для себя из дерьма конфетку, и тут тоже сумела. Простое платье, но на меня оглядывались. Ни помады, ни теней, зато тушь увеличила ресницы так – черная бабочка крыльями взмахнула. И туфли, туфли на высоченных каблуках. Я одолжила их у хозяйки – у нас был одинаковый размер. Стройные ноги, высокий каблук. Двести процентов успеха. Ноги, туфли, грудь и глаза – главное в женщине.
