Рута Юрис - Коммуналка (сборник)
Эпилог
Неся мое тельце на руках, мама и младший котенок, вошли к доктору.
– Доктор, мы ехали усыплять ее, но, кажется, она умерла по дороге…
– Давайте, я посмотрю, – сказал мужчина в белом халате, – кладите ее на стол.
Он послушал мое тельце, ставшее похожим на шкурку и сказал: «Мои соболезнования, она умерла».
Я умерла? Умерла? Что он говорит!
Этого не может быть! Кто же будет согревать мамочку, когда она ляжет спать? Кто будет мурчать ей песенки? Кто будет встречать ее с работы и гулять с ней на балконе, когда она вешает белье?
– Доктор¸ – сказала мама, – пожалуйста, положите ее в эту коробку, Вы умеете это делать…
Младший котенок взял коробку, и мы вышли из кабинета. Мама села в машину и поставила коробку с моим тельцем себе на колени.
– Мамочка, не плачь, ведь ей теперь не больно, – сказал младший котенок, – вы поезжайте домой, а я пойду на метро.
Но мамочка рыдала, прижимая к себе коробку. А я кружила над ее головой и промокала лапками ее глазки.
По дороге домой мы остановились.
– Я за сигаретами, – сказал старший. Мы остались в машине одни.
Мамочка приоткрыла коробку, погладила меня по голове и сказала тихо: «Она еще теплая…»
Она наклонилась и поцеловала меня нежно в лобик и… я почувствовала тепло ее губ и слезинку, капнувшую мне на мордочку.
Мамочка еще раз нежно погладила меня по голове и сказала: « Прощай и прости …»
02 февраля 2009 года
Запах влажного песка Рассказ
Он .
Я повел ее своим любимым путем…
По верху неглубокого овражка. В былые годы здесь, на его склоне, после дождя можно было набрать небольшую корзинку белых и подберезовиков.
Но в это засушливое лето склон овражка превратился в серый блестящий камень, с выступающими корнями берез и елей.
Иногда среди травы, превратившейся уже на корню в экспонат для школьного гербария, попадались мумифицировшиеся сыроежки и лисички.
Ноги скользили по засохшей траве, и я иногда, неудержавшись, съезжал одной ногой на дно овражка, где оставалась хоть какая-то влага, хрустел под ногами трубочник, мотнув своей кудрявой головой, распространяя приторно-сладкий запах и вспугивая целое облачко августовских мушек, лакомящихся остатками настоянного, как хорошее вино, нектара.
Она сначала никак не хотела идти первой, но я, на правах старшего, сказал: «Дети и собаки должны идти впереди!»
Она засмеялась звонко.
А мой пес Клинтон, в просторечии Климка, залился радостным лаем от знакомой ему фразы и побежал первым по хорошо известной ему дороге.
Спину мою оттягивал плотно набитый рюкзак.
Она, глядя на восторженного Климку, с радостью согласилась идти первой, сплела себе из березовой ветки венок и другой подобранной веткой играла с Климом. А он, заливаясь счастливым лаем и визгом, с удовольствием играл с ней, хотя видел ее сегодня в первый раз.
Так мы и шли.
Худенькая и стройная девочка, чьи острые лопатки на загорелой спине напоминали прорезавшиеся ангельские крылышки.
Ее слегка вьющиеся волосы были собраны на затылке хитрым узлом, и лишь несколько нежно вьющихся прядок, падали на шею, чуть скрывая игривую родинку на худеньком плече.
Точеные ее ноги, покрытые, как и все тело, розовато-коричневым кипрским загаром, поднимали во мне жаркую волну, переходящую в озноб. Ее тоненькие, словно точеные, щиколотки были перехвачены крест накрест изящными ремешками босоножек, нежные розовые пяточки мелькали у меня в глазах так, что начинала кружиться голова.
Я останавливался, хлопал себя по карманам, вспоминая на ходу, что сигареты и зажигалку оставил в бардачке машины. Она не выносила запаха сигаретного дыма.
Сэр, вы сентиментальны и…увы, староваты, чтобы угнаться за этой девочкой.
Она шла и шла, и лишь когда дорожка делала изгиб, вполоборота демонстрируя свой изумительный профиль, спрашивала кивком головы – куда же дальше?
– Клим, веди!
Климка, делал несколько восторженных прыжков, и мы устремлялись за ним.
Мы шли к моей заветной поляне, где, как я надеялся, она снова станет моей, и я проверял, не выскочила ли коробка с обручальным колечком, которое я собирался надеть на ее игрушечный пальчик.
* * *Она.
Какой он странный…
Какой же он все-таки странный. Мы познакомились в марте в Пушкинском музее, где я застряла у одной из своих любимых картин.
Мы разговорились. Погуляли уже по совсем бесснежной Москве.
И мне показалось, что я влюбилась… Или он?
Потом было лето… лето…
А вот сегодня он поднял меня ни свет, ни заря, велел взять с собой только «меня саму».
Мы оставили машину у какого-то деревенского дома и пустились в путь.
Даже не сказал, куда мы идем.
И вдруг – такой очаровательный лес. Еще достаточно рано, и полупрозрачный туман стелется от леса над полем. Но Солнце постепенно выжигает его. Сегодня последний день августа. Завтра мне идти в институт.
А все лето…
Все лето водил меня по ресторанам с изумительной кухней. По выставкам, на которые невозможно попасть с улицы…
Потом мы улетели на Кипр.
В Paphos.
Жили на чудной вилле вдвоем. За две недели я не увидела ни одного человека из обслуги. Но всегда был накрыт стол, убраны постели, а букеты в вазах благоухали, и наши бокалы всегда были полны.
Рано утром мы плескались в море, а ночью купались нагишом в подсвеченной морской воде бассейна, который был на вилле, занимались любовью в воде и на нагретых за день приятно шершавых плитках, выложенных вокруг бассейна. Он поливал меня красным сухим вином, собирая его потом губами с моего тела, слегка покусывая соски на груди и смеясь, что он перепутал их с виноградинками.
А в последний вечер бассейна на вилле был наполнен розовым шампанским. По периметру бассейна били фонтанчики бенгальских огней, а пространство над бассейном было затянуто сеткой с голубоватыми крошечными лампочками, напоминавшими звезды.
Звучала моя любимая музыка.
«Hotel California»…
Я расслабилась в этой сладкой ванне, и только мое сердце «екало», в такт движений его красивого, мужественного тела, которое все глубже и глубже проникало в меня.
Потом был сладостный полет к звездам, перехвативший дыхание…
Я очнулась в необъятном махровом полотенце, в котором он выносил меня из душа. Притворившись спящей, в крошечную щелочку между век, я подглядывала за ним. Как феном он ласково и аккуратно укладывал мои волосы. Потом, осторожно распахнув полотенце, в котором я была завернута, он нежно стал намазывать мое тело душистым молочком после загара.
Утром я проснулась от запаха кофе на столике у изголовья моей кровати.
В 12-00 у нас был рейс на Москву….
* * *Он .
Тропинка привела нас на высокий берег речки, петляющей то по полю, то по лесу, пока не впадет в Москву реку.
На этом высоком берегу – только сосны. Под ногами песок.
Я протягиваю ей руку, она визжит, и съезжает за мной по покрытому сосновыми иголками склону к небольшому заливчику.
А Клим уже носится по мелководью с восторженным лаем с какой-то палкой в зубах.
Здесь, у подножья вековых сосен, речка делает небольшую петлю. В образовавшемся заливчике из-под ног прыскают в теплой воде верхоплавки.
Привязанная лодка, скрипит и звякает цепью, которая намотана на вбитый кол.
Я расстилаю на песке полотенца. Вытаскиваю из рюкзака пакет со всякой снедью и вкусностями, которые любит она.
Пока я занимался этими приготовлениями, она уже успела искупаться и улеглась на свое полотенце.
Она распустила свои чуть вьющиеся волосы, они рассыпались блестящей волной по ее груди…
Она зовет и играет со мною…
Я ныряю в прохладную речную воду, чтобы прийти в себя. Ныряю и ныряю…
* * *А потом…
Ничего не было более сладкого в наших отношениях…
Я достал колечко, приготовленное для нее, опустил его в специально взятый с собой хрустальный бокал и залил розовым шампанским…
Надевая колечко ей на палец, я признался ей в любви.
Она ответила мне тем же.
И засмеялась, стала крутить рукой и так и сяк, чтобы изумруд играл на солнце.
А потом прижалась ко мне и притихла, затаилась. Я даже думал, что она уснула.
Теплый, ласковый ветерок ласкал наши тела в тот последний день лета. Легкая волна, набегавшая на берег, раскачивала привязанную лодку. Звякала цепь…
И остро пахло тиной, которой обросло днище лодки. Каждое касание привязанной лодки доносило до нас запах влажного речного песка…
Это был запах нашей любви.
* * *Она.
Я лежала, прижавшись к его загорелому телу. Как странно…
Мне всего лишь 22… А ему 42.
Вот и морщинки уже прорезались на лбу. И серебрятся виски.
Я чувствую себя скорее его дочкой, чем возлюбленной.
Он первый мой мужчина. Он научил меня премудростям и ласкам любви. И никто из моих родных и друзей не знает о нашей любви.
Как хорошо, что он уезжает на несколько месяцев. Я смогу проверить свои чувства.
