ЛюдМила Митрохина - Уроки тьмы
Мы с Валентиной возобновили свои походы по музеям. Регулярно ходили на выставки в Союз художников, иногда с внучкой. Смотрители зала меня уже хорошо знали и стали разрешать мне знакомиться со скульптурами руками. Мой мир стал сразу обогащаться увиденным. Мы старались не пропускать ни одной выставки. Я начал понимать, как работают художники, в каком направлении и как меняется искусство. Наступили времена холодного отчуждения от искусства, прошло то время, когда стояли толпы народа на выставках в Союзе или в музее. Перестроечная эпоха угнетала, разъединяла, отбирала, выбрасывая людей в самоокупаемость, выживаемость, преодоление безработицы, поиска хлеба насущного, диктовавшего свои нормы и правила жизни.
Свой 60-летний юбилей я отметил первой персональной выставкой в музее Достоевского в 1997 году. Там была представлена керамика, работы по дереву, скульптуры и терракотовые изделия. Самыми интересными, на мой взгляд, были керамические барельефы «Борис» и «Глеб», композиция «Ноев ковчег», бюст Ксении Блаженной в дереве, Иоанн Кронштадтский в дереве, «Осеннее настроение» – терракота, бюст Александра Невского из шамота. Александр Невский был выполнен перед самой выставкой. Это была очень кропотливая и долгая работа, по-настоящему серьёзная вещь. Когда я был ещё зрячим, то сделал его чеканный барельеф, по которому и выполнял бюст, изучая его пальцами рук.
Александр Невский получился с третьей попытки. Выставка прошла неплохо. Были получены хорошие отзывы. Появились знакомства, даже деловые. Самое главное, что я убедился в том, что у меня идёт реальный прогресс. Значит, я был на правильном пути.
Наступил январь 1998 года. В это время проходила ежегодная городская выставка «Художники Петербурга» в самом главном выставочном зале «Манеж», в которой могли участвовать все художники, любители и профессионалы, прошедшие отбор через выставком. Каждый художник мог выставить только по одной работе вне зависимости от направления искусства. И я решился. Принёс на выставком свою работу в дереве «Два лика». Она была одобрена. Это была великая радость и моя первая победа – я выставлялся на крупной выставке наравне со зрячими художниками. Мечта вернуться к зрячим художникам стала постепенно осуществляться. С тех пор я стал постоянным участником ежегодной городской выставки в Манеже…»
Несмотря на все советы и запреты для незрячих работать с деревом, Олег не мог побороть в себе желание прикасаться к нему, работая с травмоопасными инструментами. Дерево само подсказывало ему тот или иной образ. Он как бы сам рождался из этих тёплых живых волокон, причудливых форм и изгибов под окровавленными пальцами скульптора. Олег установил для себя определённый порядок: зимой заниматься терракотой и керамикой в мастерской, летом, с мая по сентябрь, на даче резать только дерево, работая прямо в саду. Но дерево надо было добывать постоянно и впрок. В городе он искал новостройки, где можно было нарваться на груды срубленных деревьев. А весной, когда вырубали старые деревья или равняли молодые, безжалостно спиливая верхушки стволов, он собирал любопытные фрагменты деревьев, таская их на своём горбу в рюкзаке домой. Летом поиски деревянных чурок, корней и ветвей превращались в интересные лесные путешествия по двум заранее отработанным с Валентиной маршрутам: один на два километра в поле, другой на три километра в лес. Ходил он на эти прогулки один по вечерам в одно и то же время, беря с собой рюкзак и сапёрную лопатку.
С природой Олег общался только руками. На Карельском перешейке очень много разновидностей разных камней. Если попадалось что-либо необычное, то он сначала прощупывал, потом выковыривал из земли и клал в рюкзак. Природа действовала на него магически. Он не боялся уходить в лес, поскольку лес был полон особых знаков и примет, по которым он легко ориентировался, не опасаясь наткнуться на пешеходов, городские преграды и попасть под колёса машин. Более того, он хорошо определял свой путь по заходящему солнцу, греющему то одну, то другую сторону его лица, в зависимости от того, куда он направлялся.
Какое счастье остаться наедине с природой! Он испытывал удивительную радость, обнимая берёзки, прижимаясь к ним всем телом, поглаживая с трепетом и благоговением их шершаво-шелковистую кору, стараясь услышать шёпот их листвы. По объёму, фактуре коры и листве некоторых деревьев он мог почти наверняка определить их вид и возраст. Хорошо знал клён остролистный, ель обыкновенную, рябину, тополь и тую. Восторгался природной фантазией, собирая кору деревьев, ветки, листья, цветы и травы, что заставляло работать его воображение, рождая новые художественные образы. Так появилась серия работ «Лесные мотивы».
Олег готов часами оставаться в лесу, слушая пение, щебетание и чириканье птиц, к которым был неравнодушен с детства. С рождением сына он углубился в мир птиц, изучая их обитание и содержание в неволе, чтобы купить певчую птаху для дома и приучить сына с колыбели к красоте птичьей трели. Большое впечатление на него произвела когда-то прочитанная книга «Птицы СССР», в которой была полная информация о жизни пернатых.
Ещё в XIX веке ремесленники и мастеровые, работающие в подвалах, особенно сапожники, держали в тёмных помещениях клетки с поющими круглый год птицами. В то далёкое время первой, зрячей жизни, у них дома жили два волнистых попугая, но их резкие крики раздражали Олега, и он их отдал другу. Купил на Кондратьевском рынке пару поющих чижиков-березовиков с чистой белой грудкой – и повесил клетку с чижиками над кроваткой маленького сына. Чижики привыкли к его рукам, летали по комнате и сами залетали в клетку для кормёжки и сна. Их нежное чириканье и разнообразное пение наполняло дом радостью и солнечным светом. Чижики любили сидеть на перекладине детской кроватки и спать. Стоило махнуть рукой – и они, будто понимая, сразу залетали в клетку. Каждую весну они с семьёй выпускали всех своих птиц на волю, продолжать потомство.
Каких только птиц у них не было! Но самыми любимыми из поющих были жаворонки, Черноголовки и дрозды. Пение его птиц на балконе разносилось по всему двору, и все жильцы дома были уверены, что это только в их дворе такой микроклимат и необыкновенные условия, что птицы вьют гнёзда и поют круглый год. Соловей поёт с конца июля только один месяц в году, поэтому Олег их не покупал и не ловил. Он настолько увлёкся птицами, что научился сам их ловить, приобретя официальное право ловли, окончив специальные курсы. Последняя певчая птица, которая прожила у него две зимы, была синица. Он поймал её у себя на балконе. Перед тем как выпустить синичку на волю весной в первый год, он перевязал ей аккуратно красной ниточкой лапку. Прошло лето, наступила осень. Однажды он услышал настойчивое пение птицы на балконе. Он открыл балкон и клетку. В клетку влетела синичка и стала спокойно клевать корм. Олег был удивлён и обрадован, когда обнаружил на лапке свою отметину. Синичка прилетела к себе домой. Она прожила в доме вторую зиму, а весной он выпустил её в большую жизнь и уже больше не заводил птиц. Уже позже, потеряв окончательно зрение, он повесил на стену немецкие часы для незрячих с птичьим пением на разные голоса.
Бродя по лесным тропам, Олег изучал всё, к чему прикасались его сверхчувствительные пальцы. На каждой трассе у него было своё укромное местечко для отдыха и расслабления. Он садился на камень, нагретый солнцем, и устремлялся мысленно в небо, отключаясь от действительности, забывая не только о проблемах, но даже о том месте, где находился. В это время у него перед глазами появлялось видение – картина Куинджи «Берёзовая роща». Он растворялся в ней без остатка, устремляясь ввысь, забывая обо всём на свете, под шум листвы, дуновение ветра и пряного запаха земли. На душе было легко, светло и спокойно. Он отключался на строго определённое время, по истечении которого мозг давал сигнал к возврату в реальность. Выходя из этого удивительного состояния космической релаксации, Олег мысленно спускался опять на ту же солнечную поляну, словно кто-то говорил ему мягким голосом волшебника из сказки «Золушка»: «Ваше время истекло…»
Очевидно, волнение Валентины являлось той точкой возврата к реальности, которую она транслировала ему из дома. Они уже давно стали единым организмом с переплетённой нервной системой, с мыслями-близнецами, молниеносно передающимися друг к другу, как по телеграфу. Валентина ждала его дома, контролируя каждый его шаг по часам, представляя, где он сейчас, идёт ли, сидит ли или уже возвращается к дому со счастливым лицом и наполненным драгоценной добычей рюкзаком – камушками, веточками, корнями, листочками, корой и прочими дарами леса.
Дома он складывал всё это в большой ящик, в котором с годами накопилась огромная коллекция лесных даров. Время от времени он перебирал своё богатство, прикасаясь с трепетом к его причудливым разнообразным формам, изучая природную пластику камней, шершавую кору деревьев, изгибы и угловатые переходы толстых сучков, ажурность веток и туго сплетённые корни – всё, чем он дорожил безмерно, что давало пишу для творческой фантазии, шлифуя прозрачность ума, распознающего мир. В нём будто бы кто-то поселился, упорно твердя одно и то же: «Действуй, действуй, проникай во всё, что есть, существуй во всём, будь холоден и беспристрастен». Каждой своей клеточкой, каждой большой и малой частицей своей судьбы, памяти, жизни он осознанно шёл к синтезу познаний. Тактильность формировала предпосылки к новому, более совершенному витку в его мировосприятии. Он поднялся ещё на одну ступеньку познания мира, открыв впервые для себя жизнь как бесконечно увлекательный процесс.
