ЛюдМила Митрохина - Уроки тьмы
Николай Павлович – частный предприниматель. Он стал без всяких просьб поддерживать его и в творчестве, организуя для него транспортные перевозки работ для выставок за свой счёт, приобретая для него спортивную обувь, оплачивая аренду залов для персональных выставок, в том числе и в Музее городской скульптуры в 2007 году, которая оказалась самой доходной, по мнению музея. Он откликался на малейшую просьбу со стороны своего друга, продолжая с ним тренироваться, бегая с ним как лидер, в основном на дистанциях в пять километров. Главное – он заинтересовался его творчеством, с удовольствием знакомился с новыми работами, делясь своими впечатлениями, что так важно для художника. Олег с особым чувством признательности и любви к другу выполнил его портрет, который Николай Павлович Сидоров решил отлить в бронзе к своему 75-летию в августе 2014 года. Так он приобрёл надёжного друга и лидера в спорте, буквально связанного с ним по жизни одной судьбоносной верёвочкой.
Ему осталось совсем немного, чтобы пробежать экватор, он точно знал, потому что вёл спортивный дневник с 1984 года, где отмечал всё – где, когда, сколько, с каким временем, в какую погоду, подсчитывая ежегодно общий километраж. А вот как дальше бегать, с кем? Проблема.
– Проблемы на то и проблемы, чтобы их разрешать, – сказал Олег и остановил беговую дорожку, прослушав время на своём говорящем будильнике.
Он поднял дорожку, нащупал крепежи и зафиксировал их в ответной части полотна. В собранном виде у стены она никому не мешала. Похлопал по ней рукой, как по плечу надёжного старинного друга, и пошёл в ванную, предвкушая ощущение бодрости от ледяного душа.
– Как можно не любить движение, не чувствовать его энергетической силы и полётности? – рассуждал Олег.
Чем больше он занимался бегом, тем сильнее чувствовал потребность в нём. Разогретая кровь заставляла активнее работать мозг, обостряя все органы чувств, кроме зрительных. Он, словно электростанция, создавал при движении ток, бегущий по его венозной системе, насыщающий его тело до кончиков пальцев рук и ног волшебной лёгкостью и необыкновенной вседозволенностью затаённых мыслей и страстей, присущих лишь молодому организму. Внутри него бушевали страсти и мечты, из которых рождались чувственные образы и композиции. Он как никогда после полной потери зрения воспринимал жизнь полноценным даром, проникая в её тончайшие сферы, до которых, скорее всего, не добрался бы зрячим. Его эмоциональный поток особо ощущали женщины, которые тянулись к нему, кто из любопытства, а кто невольно, поддаваясь его обаянию и магическому притяжению этого стройного, выдержанного, ироничного человека.
Любовь приобрела для него иные чувственные формы, в которых духовность, физиология и непроизвольный самопсихоанализ сливались воедино, рождая мучительное желание, которым он наслаждался, не торопясь его удовлетворить. Слепота развивала тактильную чувствительность не только пальцев рук, но и всей кожи тела, всех его членов, обостряя работу нервных окончаний до магнетического притяжения двух тел, находящихся на словно на атомном расстоянии. Прелюдия к любви стала теперь для него более значительным фактором при интимных взаимоотношениях, чем это было раньше, что так ценят женщины и о чём зачастую забывают мужчины. Только в слепоте он постиг сверхчувствительность красоты и совершенства женского доброго отзывчивого тела, дарующего забвение, помрачение разума, вспышки огненных стихий и расслабляющее благодарное спокойствие с затихающим сердцебиением одурманенного любовью тела.
Его поклонение женщинам было совершенно искреннее, не затронутое каким-либо вожделением или плотскими желаниями. Он всегда и всем гордо заявлял, что любит всех женщин, и порой целовал им руки. И это была истинная правда. С тотальной слепотой он стал острее чувствовать и точнее определять тип женщин по их ответным пожатиям рук с их теплотой, мягкостью или натруженной шершавостью, по запаху их волос и, конечно, по тембру и вибрации их разнообразных голосов. Грудные, глубокие голоса были приятны и создавали в его воображении образ мощной Кармен, во всей силе её сдерживаемых страстей. Эти голоса он избегал с молодости, не чувствуя в себе кипящей крови тореро. Высокие и резкие голоса, если в них не было проблесков птичьего пения, вызывали в нём едкую оскомину. Однообразные невыразительные голоса рисовали в его воображении скованный, внутренне зажатый образ или натуру неинтересную, сухую и холодную.
Он любил голоса живые, открытые, тёплые, гортанные, меняющиеся в зависимости от настроения и эмоционального состояния, переливающиеся многогранными флюидами, журчащие как ручейки, с естественными тембральными переходами и переливами от высоких до низких тонов. Энергетические эманации таких женских голосов с их разнообразной модуляцией неизменно волновали его, притягивали и очаровывали. В нем просыпалось буйство фантазии, благодаря которой он домысливал всё остальное, дарущее полёт души, творческий импульс и сладкую бессонницу. Именно таким голосом обладала его любимая Валюта, к которой с годами чувства только усиливались, заполняя всё его существо, не оставляя места в душе никому, кто желал бы приблизиться к нему из праздного любопытства, а такие были.
Если бы знал этот великий фантазёр, невольник темноты, раб солнечного света, как близок он к понятию истины женской красоты, которую возможно лишь ощутить, не касаясь её, с закрытыми глазами, представляя как незримую картину, написанную сочными мазками излучаемых эманаций, звуковых вибраций и одуряющего запаха полевых цветов…
Придя в себя после ледяного душа, Олег соорудил «Завтрак аристократа» по Павлу Федотову и с новой силой принялся за свои воспоминания. Зашелестела включённая кассета, и зазвучал уверенный голос:
«Появление внутреннего зрения существенно приблизило меня к более точному исполнению задуманных творческих работ. Оно способствовало свободе воплощения образов в материале. Стали рождаться интересные композиции серии лесных образов, не считая духовных. Впервые в 1992 году, отмечая Международный день инвалидов, группа художников студии Нашивочникова была представлена на выставке работ людей с ограниченными возможностями в Этнографическом музее в Мраморном зале. В 1995 году вся студия незрячих художников стала участницей выставки в Литературно-мемориальном музее имени Ф.М. Достоевского. Впервые на незрячих художников обратили внимание – был снят небольшой петербургский телевизионный сюжет, освещенный в средствах массовой информации, и получено много хороших откликов в книге отзывов.
Однажды по телевизору прошла реклама о том, что в Манеже открылась выставка незрячего художника Сергея Поползнева. На следующий день мы всей группой со своим преподавателем Тамарой Юрьевной отправились на эту удивительную выставку. Я думал, что там будет столпотворение, но ошибся. Народу было очень мало. В основном были представлены живописные красочные пейзажи маслом, несколько графических работ и портрет. Никаких объяснений к выполнению этих интересных работ вслепую не было дано. Просто поразительно – как можно было к этому прийти. Всё вызывало неподдельный интерес. После просмотра работ я вместе с Тамарой Юрьевной подошёл к автору, чтобы с ним пообщаться. Мы задали несколько профессиональных вопросов, но получили на них холодный обобщающий ответ с явным нежеланием дальнейшего общения. Мы группой пригласили автора к себе в мастерскую, но он, пообещав, так и не пришёл к нам. Тамара Юрьевна, проведя анализ его работ, сомневалась в правдивости самостоятельного авторства совершенно слепого человека. Сам художник из Иркутска, окончил третий курс художественного училища и после трагического случая на личной почве полностью ослеп. На выставке в Манеже его постоянно сопровождал друг-художник, который, возможно, и помогал ему. История трагична. Странно прошла эта выставка, без всякой информации, творческих контактов. Потом говорили, что художник уехал на постоянное местожительство в Австрию. Но меня лично эта выставка всколыхнула и не выходила из головы, в которой крутились одни вопросы. Неужели незрячий человек может делать такие вещи, думал я, склоняясь верить, что это так.
В процессе реабилитации нам, незрячим, всегда говорили, что острый инструмент в руки брать нельзя. Но меня тянуло к резьбе по дереву. Я понимал, но ничего с собой поделать не мог. Дерево влекло меня непреодолимо. Я начал с самого простого. Делал несколько шаблонов ложек, поварёшек и резал, добиваясь результата. Потихонечку я приобретал практические навыки резьбы, учился правильно держать стамеску и руки, так, чтобы их не поранить. Конечно, без мелких ран не обходилось. Но всё же я смог делать простые предметы быта, нужные для хозяйства. Затем я двинулся дальше к своей цели. Разработал шаблоны ложек, поварёшек с художественной резьбой на ручке, в виде фигурок, головок и всего того, что придёт в голову. Получилось и это. Тогда я приступил к выполнению из дерева хлебницы, солонки, конфетницы, набора для пирогов, всевозможных вазочек. Всё это относилось к народным промыслам. Я стал продвигаться дальше и перешёл к скульптурам разных размеров до шестидесяти сантиметров высотой. В результате у меня появились две серьёзные работы – бюст Ксении Блаженной высотой шестьдесят сантиметров и «Моление России» – семьдесят сантиметров. «Моление России» я начал делать ещё с остатком зрения, но прекратил над ней работать с полной потерей зрения. И всё же я к ней вернулся, делал долго, но всё-таки закончил благодаря памяти, удержавшей мои старые графические работы в голове.
