Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)
Метрах в шести-восьми позади меня, то пропадая из виду за складками местности этой вечно унылой горной пустыни, то появляясь снова, так же ловко двигался Леша Магистров, спортсмен-альпинист из Нальчика. На всякий случай у него были припасены кое-какие приспособления для прохождения особо сложных скальных участков, да и в свободном лазании по отвесам ему не было равных. За Лешей, с трудом поспевая, но так же полностью подчиняясь безмолвию гор, двигались остальные из нашей пятерки разведотделения.
Так добрался я до небольшой скальной полочки, которую, чтобы двигаться дальше, надо было обогнуть. Сверху балконами нависали глыбы, а за выступом, вероятно, находилось продолжение горной тропы. Уже был виден кусочек дороги внизу, и я угадывал, где за ее беспорядочным изгибом притаились грязно-зеленые машины колонны, проход которой мы должны были прикрыть. «Еще чуть-чуть, – думал я, – минут двадцать-двадцать пять ходу и можно будет, заняв рубежи прикрытия, передать по радиостанции: путь для всего разведбата свободен». Обычная, ординарная задача, которую мне уже несколько раз приходилось выполнять.
Скользящими приставными движениями ног я нырнул за скалу и вдруг обомлел: прямо перед собой, буквально в двух метрах, я увидел глаза человека. Это удивительно, потому что именно глаза были первым, что зафиксировало и сфотографировало мое сознание. Черные, как маслины, злые, будто начиненные готовым брызнуть и прожечь все напалмом, они впились в меня. И я прочитал в них решимость свыкшегося с судьбой убийцы, то бесстрашие, с которым живут обитатели этой горной страны, отрешенные в своей удали люди, знающие свою единственную функцию – воина. В этих глазах горел холодный дьявольский огонь смерти. В них была ужасающая, жуткая бездна. Все остальное было обрамлением глаз: сереющая и расплывающаяся повязка вокруг головы, черная стриженая борода, автомат, свисающий с плеча стволом вниз, который он поддерживал правой рукой за цевье. Сомнений не было: то был передовой воин афганского отряда, точно так же двигавшегося на ощупь с совершенно противоположной целью – нанести удар по колонне. Агентура работала отменно, но, конечно, в те несколько долей секунды, когда наши глаза встретились, мы ни о чем не думали. То были астрономически точные мгновения, в которых одним загадочным маревом мелькнет вся жизнь и затем появится отчетливая жирная линия между жизнью и смертью, вернее, жизнь становится против смерти. Смерть из тяжелого тягучего взгляда афганца смотрела на меня неотступно, завораживая и усыпляя.
Так случается в жизни только раз, как главное испытание, тест, устроенный Великим Зодчим для собственного развлечения. Потому что кто-то один из двоих точно обречен умереть. И опять, как во множестве случаев встречи со смертью, время словно остановилось и потекло медленно-медленно, чеканя каждую секунду, выделяя из общего хаоса каждое мгновение. Меня охватил шок страха, беспредельности, сковавшей все мои члены. Все так же тяжело вперившись мне в глаза и как будто силой воли не отпуская моего взгляда, он начал вдруг медленно поднимать ствол своего автомата на меня. В это мгновение меня тряхнуло током, словно кто-то извне пробудил меня от гипнотического воздействия. Я ничего не соображал и ничего не рассчитывал; все произошло автоматически. Это было мгновение торжества жизни над смертью, триумфа моей жизни, победившей за счет чужой. Как пружина, моя правая нога была выброшена вперед, коротким выпадом достав до его надкостницы – болезненного места между подъемом ноги и коленом. От неожиданного удара воин подался телом вперед, не отпуская автомата, и я на долю секунды с ужасом ощутил нацеленную на меня черную и узкую, всего в 7,62 миллиметра, дыру смерти. Ему оставалось лишь дотянуться до спускового крючка, сбив по пути большим пальцем флажок предохранителя, – его автомат был предусмотрительно взведен. Но когда корпус афганца, как расшатанная колонна, приблизился ко мне, я успел нанести ему такой же короткий и вполне меткий удар открытой ладонью в лоб, ближе к переносице. Его большая продолговатая, как у большинства арабов, голова запрокинулась назад. Но он не упал, а лишь потерял на мгновение контроль над своим телом, не выпустил, напротив, только сильнее инстинктивно сжал астенической рукой с длинными пальцами автомат, теперь уже закрыв ладонью флажок предохранителя.
Мой второй удар, опять открытой ладонью, в слегка запрокинутый, усеянный черной порослью острый подбородок моего врага оказался куда успешнее: он пригвоздил его головой к скальному выступу. Мгновения мне хватило, чтобы сорвать АКС с плеча и металлическим прикладом с размаху размозжить ему голову. Я не помню, сколько я нанес ударов, – я был ошалевшим, потерявшим голову, отключенным от внешнего мира бестелесным существом.
– Шура, ложись! – услышал я истошный крик Леши сзади себя. Я упал прямо на своего врага, ибо больше некуда было падать. Резкий запах немытого мужского тела ударил мне в ноздри. Из-за специфической одежды и чего-то сугубо национального, непривычных благовоний, этот запах обладал особенной силой; он доминировал, даже смешавшись с запахами пороха, оружейного масла и уже наползшей на бездыханное тело смерти. От ужаса я оцепенел и чуть не вскочил. И, верно, сделал бы это, если бы длинная очередь не обрушилась на скалу всего в полуметре от меня. Я понял, что нахожусь как бы в мертвой зоне, недосягаемой до автоматического оружия врага, но лежать на трупе убиенного своими же руками человека, видя всего в нескольких сантиметрах его нижнюю часть лица землистого цвета и мною размозженный череп, становилось поистине невыносимо. Один его глаз, выпученный, пугающий мертвенным отблеском, с укором глядел на меня из кроваво-болотного месива; на месте другого зияла развороченная глазница. Мозг отказывался воспринимать, что еще полминуты тому он жил, двигался, может быть, думал о любимой женщине или своем ребенке, и вот уже сейчас он превратился в кусок раскисшего мяса. А если его оставить тут, на склоне, то через несколько дней он разложится, станет источающей зловоние падалью, кормом для птиц и червей. «А вдруг он еще жив?!» – эта простая мысль обожгла меня, будто я лежал не на человеке, а на раскаленной печи. С неимоверным усилием я пытался справиться с дыханием, но сердце бешено клокотало, ударяя барабанной дробью по внутренним поверхностям моего тела, как будто жило отдельно от меня и намеревалось выпрыгнуть. Если бы не прямая угроза жизни, я, наверное, сошел бы с ума… Я быстро передернул затвор автомата. Затем снова послышалась разрывающая дремучий сон горной цепи долгая автоматная очередь. И вслед за ней падающие на меня сверху увесистые кусочки горной породы. Движимый все тем же неугасимым желанием жить, я огрызнулся в ответ пущенной наугад, короткой очередью, по звуку более мягкой и даже элегантной в сравнении с тяжеловесным рокотом АКМа. Если, конечно, автомат вообще может претендовать на изящество.
Затем я начал отползать назад, перелезая через тело забитого мною чужака. Потом, схватив ртом глоток горячего воздуха, я ринулся навстречу очередному испытанию смертью и уже в следующее мгновение оказался в надежном укрытии. Только после этого я взглянул на свои руки: они были в сухой грязной пыли и ссадинах. “Я… я убил его, неужели… это так просто?!”»
Лантаров машинально смахнул со лба капли выступившего пота – у него было ощущение человека, случайно глотнувшего уксуса вместо воды. Этот стерильный, порой незадачливый дикарь – простая производная чумного мира войны! И как теперь верить его ментальным деликатесам, если сам он лишь плод греховного падения?! А вдруг его нынешняя кроткая натура лишь тонкая оболочка чудовищного неприкаянного убийцы? Что если он просто рисуется? Играет временную роль покаявшегося преступника, и в какой-то момент благостное покрытие лопнет и наружу выползет безжалостный хищник? Лантаров стал читать дальше.
«Вылазок, отчаянных и безрассудных, на той войне мы делали предостаточно. Но большей частью мы пользовались автоматическим оружием, поражая им противника на расстоянии. Совсем другое ощущение, когда убиваешь сам, своими руками…
Трем ротам был дан приказ пробиться к крепости Тагаб, где большая группа талибов заперла десяток советников и два отряда спецназа. Нам в деталях разъяснили, что, взяв под контроль окрестности с одной-единственной дорогой вдоль ущелья Нижраб, засевшие в горных дзотах враги не подпускают вертолеты и без труда громят из гранатометов подходящие бронированные колонны. Если ничего не предпринять, через несколько дней они достанут из крепости осажденных и будут живьем резать на части. Командиру группы афганские военные пообещали орден Солнца и Свободы, но, конечно, дело вовсе не в наградах. Избежать бы свинцового гроба, и то ладно… Предстояло ночью пройти пятьдесят километров по ущелью внушительной колонной из танков и бронетранспортеров. Незаметно это сделать попросту невозможно: впереди, беспардонно гремя на всю эту горную страну, двигался специально оборудованный для поддевания мин и скидывания больших валунов танк.
