Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– Нет, – опустила голову Наташа, покорно встав с постели Сёмкина.
– А как наказывали? – полюбопытствовал Гарри.
Наташа молчала.
– Говори, как? – повторил Гарри строже.
– Меня… пороли…
– Пороли? – изумился Гарри.
– Да… – еле слышно прошептала она и сквозь грязные разводы на ее щеках проступил розовый цвет смущения.
Никогда, ни за что и никому не призналась бы в этом взрослеющая девочка, но сейчас и ситуация была экстремальной, и воля ослабла после истерики, и в уголке души тихо тлела надежда, что Гарри ее пожалеет.
– Значит, пороли… – задумчиво повторил Гарри, абсолютно не зная, как на это реагировать.
Наташа только кивнула, опять опустив голову, и у нее опять полились слезы.
– Меня и сейчас, – прошептала она совсем по-детски, – иногда…
– Ну ладно, – решил что-то Гарри, – мы тебя пороть не будем. Сегодня… да, Саш?
Саша стоял до этого тихо и испытывал примерно те же чувства, что и к выброшенному за дверь Полкану. Хотя – нет, не совсем те же. Помимо жалости тут было еще и острое сознание невозможности хоть чем-то помочь, хоть как-то исправить ее несуразную жизнь, изменить ее уродливые, хромые идеалы, искалеченные этой самой жизнью, ее психику, которая в самом раннем детстве была нетронутой целиной, куда можно было посеять какие угодно зерна, но вскоре, уже с трех лет, тронутую-таки, причем раз и навсегда, легкой и всепроникающей проказой телевидения. И проказа эта была настолько безболезненна и даже завлекательна, что протекала абсолютно незаметно. И вот первое крушение: поезд-экспресс «ТВ-Голливуд» лоб в лоб столкнулся с другим экспрессом, у которого пункты отправления и прибытия обозначены цифрами на надгробном камне через тире, а это тире и есть жизнь. Скорый поезд «Жизнь» поехал дальше и даже не затормозил, а лязгая и громыхая, помчался дальше, потому что тот – «ТВ-Голливуд» был только сном, видением, воображением. Но хромые Наташины идеалы, припадая на обе ноги, стремились изо всех сил к железнодорожному полотну, чтобы хоть только посмотреть, как промчится заманчивый состав, набитый успехом, славой и богатством. Слишком близко она подошла и была раздавлена встречным, реальным, но, к счастью, – не насмерть. Хотя кто бы поручился, что она не повторит попытки и не погибнет. И чем ей можно было теперь помочь? А ничем! Единственное, что ты можешь, неся домой колбасу и проходя мимо бездомной собаки или кошки, – это оторвать ей кусок и дать. Домой можно взять одну, ну, две, но всех ведь не возьмешь. Да и колбаса поможет не надолго, только продлит агонию бессмысленной жизни.
Однако Саша придерживался такого мнения, что если нельзя вылечить причину головной боли, то анальгин можно все-таки дать. Поэтому Саша, улыбаясь, сказал:
– Нет, пороть не будем. Но в угол поставим. Ты же в угол хотел? – обратился он к Гарри.
Гарри вспомнил.
– Да. Давай встань в угол. Лицом. Не бойся, ненадолго.
Наташа послушно отправилась в угол.
– Теперь слушай внимательно. Я уже говорил и повторю тебе в последний раз. Ты сможешь провести пару часов, нет, только час, с этим, – Гарри кивнул в сторону постели с распростертым на ней Сёмкиным, – только через Петю, который, я тебе напоминаю, – сидит сейчас на палубе. Если Петя, и только Петя, скажет мне, что тебя можно допустить, я позволю. Только легитимно, поняла?
Наташа не поняла, поэтому отрицательно покачала головой в углу и взглянула через плечо на Гарри с кроткой мольбой в глазах: объяснить, что такое «легитимно»?
Гарри и сам толком не знал, но чужие красивые слова обожал, поэтому, быстро метнув взгляд на Сашу – не смеется ли он, продолжил:
– Легитимно – это… короче так! Законно все должно быть. По установленному регламенту… порядку то есть.
Он практически угадал значение слова, поэтому Саша не засмеялся. Да и в другом случае не засмеялся бы, так как Гарри мог легко разозлиться и тогда бы Наташе не поздоровилось. Да и Саше он рано или поздно припомнил бы такое сомнение в его образованности.
– Вот так! – гордо закончил Гарри, одержав решительную победу над лингвистикой. – А теперь выходи из угла. Иди умойся! Не красся больше, так тебе лучше, – отечески посоветовал он. – И иди к Пете, добывай себе право снять штаны с этого тенора. Не украдкой, как ты попыталась, а… – Гарри избежал подозрительного слова, – а честно! Поняла? Давай! Желаю успеха.
Он подтолкнул девушку к двери. Она проскользнула мимо, больше, чем с благодарностью взглянув на всемогущего Гарри, который мог бы ее уничтожить, но не сделал этого, а дал ей еще один шанс. Взгляд «больше чем с благодарностью» можно было расценить, как «я твоя, делай со мной что хочешь», но Гарри был, что называется, не по этому делу. Предложение в данном случае настолько превышало спрос, что даже попытку делать не стоило. Наташа намерена была свой шанс отработать. Для того хотя бы, чтобы Гарри увидел, что она все поняла и как теперь слушается. А Гарри шлепнул выходящую Наташу по костлявой попке – и крикнул в коридор ей вслед:
– Пойди сначала в туалет, умой верещалку свою! – Потом обернулся к Саше: – Видал, что делается! И так в каждом городе, в каждой гостинице. Совсем стыда нет у этих сырих! Ну ладно, пойдем, что ли. А то и остальных растащат, да? Без Пети. Пойдем, глянем, как там Петя управляется с контингентом, – предложил Гарри, не без нежности приобняв Сашу за плечи.
– Пошли, – сказал Саша, – а твоего, – он кивнул на тело солиста, – так оставим?
– Да ну его на х… – отмахнулся Гарри, – осточертел уже со своей пьянкой. Менять его буду. Есть у меня на примете паренек. Поет так себе, но танцует классно. А петь – чего? Поправим. Фанера на что? Правильно?
– Правильно, – согласился Саша, и они пошли.
Глава 9,
в которой вечеринка на теплоходе продолжается
На палубе стало еще оживленнее. Петя напоминал сейчас измученного израильского таможенника 70-х, когда стали выпускать желающих выехать на историческую родину и они огромной ордой ринулись сначала на этот пропускной пункт, а потом рассеялись и по всему миру. Потный, красный, забывший даже об Анжелике, обессилевший от танцев, Петя уже сидел, безвольно сгорбив спину, и только вяло отмахивался от новых кандидаток. Он обрадовался Саше и Гарри, как тонущий человек – подходящей к нему спасательной шлюпке.
– Ребята! – чуть не плача встал Петя навстречу им. – Что ж вы меня одного-то оставили. Что ж мне делать-то?
– Что де-е-елать, – передразнил Гарри скулящие ноты в Петином голосе, – что делать! Выбирать, как уже было сказано. «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай». Не видишь, что ли? Выбирай, веди в каюту, пробуй, суди объективно, кто лучше.
– Но ведь я один, – заныл Петя, – и он у меня один, – показал Петя головой вниз, чтобы не было сомнений: кто у него там одиноко расположился.
– Твои проблемы, – отрезал Гарри. – Вот люди! Мало – им плохо, много – тоже плохо! Ладно, Сашку возьми, вторым экспертом. Пойдешь, Саш?
– Так Виолетта же, – неуверенно возразил Саша. Вета как раз в это время в упор глядела на Сашу и совещающуюся троицу.
– Виолетту я сам займу, не беспокойся. Я ее развлеку, будь уверен. Мне-то ты доверяешь, надеюсь, – спросил Гарри, с полуулыбкой глядя на Сашу.
– Тебе – да, – тоже с полуулыбкой ответил Саша. Они друг друга поняли.
– Еще посидим минут 20, выпьем, потом продолжайте, – сказал Гарри. – А я за это время придумаю, куда и как ее увести.
Опять сели за стол.
– О чем вы? – поинтересовалась Вета. – И чего тебя так долго не было?
– С пьяным Сёмкиным разбирались. А сейчас обсуждали, как Петю вытаскивать.
– Ну и как?
– Не знаем пока. Гарри что-нибудь придумает.
– А тебя случайно помогать не звали? – прозорливо предположила Вета.
– Звали, – честно ответил Шурец, – но ты же понимаешь, что я с тобой и никто больше меня не интересует. Не хочу я сейчас больше ни с кем…
– Нет?
– Нет! – твердо ответил он.
– Тогда, – сказала Вета, – тогда делай что хочешь… А потом… потом мы останемся вдвоем, ладно.
– Конечно! – возликовал Саша, обрадовавшись и тому, что врать не придется, и тому, что она решения своего менять не намерена.
* * *За столом появилось несколько новых людей. Вета с большим интересом наблюдала за внутренней жизнью блестящего фасада. Тут уже минут 30 сидел Марк Амстиславский, бывший администратор Тульской филармонии, ныне именующий себя, как, впрочем, и многие другие его коллеги, директором концертных программ. О нем, как об одном из рулевых отечественного шоу-бизнеса, следует рассказать особо. Прежде, в советское время, он устраивал гастроли знаменитых артистов и платил по тем временам очень щедро: например, артист мог получить за концерт 400 рублей. И если учесть, что месячная зарплата в театре у него была 150–200, а за съемочный день в кино он получал максимум 50, то артист был более чем удовлетворен. Однако продавал он артиста за тысячу, и таким образом выходило, что себе – 600, только за посредничество. Артисты про это знали, но помалкивали, их это устраивало. К тому же навар администратора можно было считать платой за риск: все такие концерты считались левыми, то есть нелегальными, и в случае чего отвечать пришлось бы в первую очередь именно администратору. Он одним из первых начал делать концерты на стадионах. Если вдруг начинался дождь, артист пел под зонтом, но даже и не пел, а открывал рот под фанеру, то есть – фонограмму, на стадионах это запросто проходило: трибуны далеко и что там делает артист, не очень-то и видно. А задаваться вопросом, как работает ансамбль и почему электрогитары ни к чему не подключены – никому и в голову не приходило. Публика могла увидеть артиста поближе только в конце выступления: он совершал своеобразный круг почета по стадиону, стоя в открытом «газике», и на дорожку летели цветы, и артист мог близко улыбнуться приветствовавшим его трибунам. Что и говорить, масштабным было мероприятие и прибыль с него была огромной.
