Мария Ряховская - Записки одной курёхи
Катя нажала на «стоп».
– Маша, гляди, вот тот парень…
– Что?
– Хвостик! С гитарой! Христообразный.
– Что?
– Лева! Похоже, у моей подружки был свой бог.
– Какой Лева?
Пластинка в голове прервалась для беглой мысленки: «Надоедливая! Чего суетиться?» – и опять поехала: «… Если есть тьма-а – должен быть све-ет… »
Моя попутчица вздохнула глубоко и ринулась вперед, глянула в лицо тому парню и отскочила:
– Не похож.
В моей голове как будто сидела заезженная пластинка, – песни крутились безостановочно, перемежаясь цитатами на стенах домов, которые я читала на ходу.
Через пять минут ходьбы Кате опять привиделся ее Лева.
– Он! Это он! Машка! – зашептала она, увидев какого-то черного, лохматого с походным рюкзаком. – С Валдая возвращается. Он там в скиту живет.
Она ускорила шаг, обогнала этого очередного «Леву» и…
– Опять не он! – И, спустя некоторое время: – Машка, ты живешь неправильно. Что тебе этот Цой, мертвец? Это от Сатаны, а Лева – свет.
«Ну и зануда эта Катька. Чё она лезет? Мешает. Какой Сатана? Какой Лева?» « …Игра-ай, невесе-елая песня моя ».
Надписи умножались по мере приближения к рок-клубу: «Группа „Кино“ – самая лучшая на свете»… «За что же Бог забрал тебя у меня?»… «Нет ничего страшнее в мире, чем весть о гибели кумира»… «Витя, я буду любить тебя вечно!»… «С Цоем навеки… Витя, жди меня! Я иду к тебе»… « Игра-ай, невеселая песня моя »… «Витя, мы ждем тебя в Череповце. Приезжай!»
По мысли фанатов Цой должен вернуться. Ожидается его второе пришествие.
Некоторые надписи сильно напоминали те древние заговоры, которые я носила перепечатывать для Нюры. «Нож в печень, Цой вечен». «Просеките булатным ножом ретивое его сердце, посадите в него сухоту сухотучую, в его кровь горячую, в печень…» Или: « Нож в пятку, тебя не забудет Вятка!» Ритуальное упоминание пятки и «подпятной жилы» встречалось мне в заклинаниях, когда я переписывала их для Нюриной дочери. «Гой еси еги-бабовы дочери, проклятые сыновья-еристуны, бейте, убивайте подпятную жилу, подколенную жилу…»
И вот, наконец, Рубинштейна, 13. Питерский рок-клуб.
Сворачиваем в подворотню. Обычные линючие стены квадратного питерского двора. Узкие окна коммуналок. Сточные трубы на метры ввысь. Там и здесь разбросаны люди в разных позах. Это они исписали эти стены. Истеричный крик большими алыми буквами во всю стену: «Цой я ниверю вернись!» Писали как будто кровью.
И еще одна надпись: «Петербург – это город на болотах, а на болотах могут жить только птицы». Это точно. Башлачев летел вниз, Цой – вперед.
« И стучит пулеметом до-ождь, и по у-улицам осень идет. И стена из кирпичей-облаков крепка-а-а… »Вошли в железную дверь с надписью «Рок-клуб» и попали в небольшое помещение.
– Лева сегодня здесь, он приехал, чтобы быть с нами! – обращаясь ко мне, говорила Катя и, подбежав к двум девицам за столом, наверное здесь работающим, спросила: – Скажите, Лева здесь? Он уже приехал?
– Какой Лева? – Унылая, давно не мытая девица выдохнула сигаретный дым в лицо Кате.
– Как – какой? Лев Яковлевич! Виолончелист! – беспомощно повторяла Катя.
– Не знаем. Лева-Джордж, что ли? Свет, почем щас корабль?
Катя отошла в ужасе. Девчонки думали, что она ищет какого-то продавца анаши по имени Лева!..
Эта Светка торговала значками с портретом Цоя. Я купила – пополнила свою коллекцию – навесила на себя, как на мишень, еще одну дыру. Огляделась вокруг: один пьяный хмырь лягнул другого, и тот, падая, повалил два стула. Грохот. Еще трое-четверо сидели по углам. Основная масса находилась в вялом брожении, но большинство застыло на своих местах – кто на корточках, кто стоя и сложив руки крестом, кто прислонившись к стене, как окаменевший, – и только выпусканием дыма обнаруживал свою жизнь.
На середину помещения вдруг выскочила девица, которая прежде сидела уронив голову в руки. Она была пьяная. Закричала:
– Нас десятки! Сотни! Тысячи! Двадцать моих знакомых девок умерли! Покончили с собой! Мы с утра до вечера сидим у минской стены Цоя! Мы уйдем! Если вы нас не остановите!
Никто не удивился. Очевидно, такие сцены здесь были привычны. Ее постарались удержать двое, но как-то опять-таки вяло. Она вырвалась из их рук и опять заорала, упав на грязный линолеум.
– Его вовлекли в наркотический бизнес! – кричала деваха. – А он не хотел! Его убили! Посадили в машину! Избитого! Полуживого! И завели ее! Им был не нужен свидетель! Я узнаю, кто это сделал! И зарежу Витиного убийцу!
Катя стояла посреди помещения растерянная. Вместо Левы, несущего в мир гармонию и свет, она явилась свидетелем еще одной распадающейся судьбы.
Я была пришибленная, как все последние дни, качалась от недосыпа и головокружения. Все виделось мне как будто бы через завесу портвейна, который я однажды попробовала по требованию жердяйского панка Лешки тринадцати лет, рэкетирского сынка. Голоса были приглушены, картинка смазана… В голове непрерывно крутилась кассета « На экране сказка-а с невесе-елым концом ».
– Убью первого! Кто подойдет под подозрение! – кричала девица из Белоруссии, заламывая руки.
Катя подошла к девице, попыталась ее поднять, что-то говорила ей. Но она и ее оттолкнула.
– Отвяжись ты!.. Нам терять нечего! Я писала в газеты, в Белту, в ЦК комсомола! Но комсомол глух к нашим просьбам! Просьбам разобраться! Я была у секретаря райкома комсомола! У помощника прокурора! Все молчат! Все повязаны! Сначала Чернобыль! Потом Цой! И это социализм? Помогите! Я себя советским чувствую заводом! Вырабатывающим счастье! Маяковский написал это и застрелился!
Я подошла к девице, обняла ее за шею, положила ее голову к себе на плечо. Она не отвергла меня, увидев в моих глазах свое отражение. Я никогда не боялась несчастья, беды, не чувствовала такой распространенной в обществе брезгливости по отношению к больным.
– Успокойся, – зашептала я, по опыту зная, что шепот может быть намного сильнее криков. – Я тоже приехала сюда в поисках истины. Я тоже приехала к нему. Мы будем вместе. Мы все узнаем рано или поздно.
Девчонка перестала кричать и зарыдала у меня на плече.
– Ты видишь, – обратилась она уже только ко мне. – Фадеев застрелился! В предсмертном письме рассказал: его заставляли переписывать образы юных молодогвардейцев! А академик Легасов? Он разрабатывал атомные реакторы! Он недавно ушел из жизни… Кто нам скажет правду обо всем этом? Только Цой! Поэтому его убили!
– Герла, эй, герла! – закричал рыжий из угла, обращаясь к Кате. – Тебе Левка Такеля, что ли?
Катя вмиг была возле него.
– Он вроде сейчас в Ротонду поехал. Там один парень накололся и помирает совсем. Или какие-то дураки попилились… Точно не знаю. Короче, он там. Спасает.
Катя рванула в Ротонду, знаменитое хипповское место, и я устало потащилась за ней.
« А потом придет она-а, собирайся, скажет, пошли-и. Отдай земле-е те-ело. Ну а тело не допе-ело чуть-чу-у-уть, ну а телу недодали любви-и-и », – крутилось в моей голове. Мы пытались уговорить кричавшую девицу пойти с нами, чтоб она не оставалась одна, но она была решительна. Говорила, что должна начать расследование. Ее знакомые подмигнули мне: мол, не боись, отведем ее на квартиру.
Выходим из арки. На нас несется еще одна сумасшедшая девица. Эта металась зигзагами. И была похожа на жука-водомерку, какие у нас в деревне на заросшей полоскальне бегают. Растрепанная, в размазанной туши.
– Ты Витина фанатка? – безошибочно определила она.
Я кивнула.
– Витя не умер, я знаю. Мой парень знает того человека, кто видел эту девку! У которой мать имеет дачу под Тукумсом! Она видела, как его окружали. Кровавая гебня!.. Ты не верь! Он в психушке.
Она еще металась по двору, сообщая свою новость людям, которые, как ей казалось, могли быть Витиными фанатами. Потом скрылась куда-то.
Почти бежим по Рубенштейну.
– Боже мой! Пудингу надо сказать! – на ходу бормочет Катя. – Она сейчас в переходе у Гостиного. Забежим.
Я ною:
– Кать, не могу больше бежать, бок болит.
«Чертова дура. Совершенно сломала мой ритм. Как Витя был прав со своим немногословием и презрением к суете. Ну ладно, хоть на Ротонду посмотрю. Сбила она меня… О чем я? Ах да, приду к его матери и попрошу ее разрешить мне дожить возле нее…»
Метро «Гостиный Двор». Пудинга нет. Один-единственный тусовщик сидит в выбитой витрине – сам с собой тусуется.
– Ты не видел Пудинга? – спрашивает Катя.
Тот молча качает головой. От холода, видно, заснул, как лягушка.
По дороге в Ротонду Катя стонет:
– Ох! Пудингу лучше не говорить, что она Леву проглядела, а то отравится. Она так на него надеялась…
– Кто такой Лева? – наконец поинтересовалась я.
– …думала, он ей посоветует, стоит все-таки рожать или нет. И насчет веры хотела спросить, насчет кришнаитов. … Эх, кто Лева? – Катя замолчала, думая, как объяснить. – Тусовка – потеря жизни. Каждый держится за свой кайф. Но есть один человек – радость для всех! Он знает многое и он может сказать, как жить. Лев Такель. Играет на виолончели у Борисова. Давно хочу его найти. Года два назад мы с Пудингом, моей подругой, его искали. Заходили к нему домой.
