Владимир Маканин - Провинциал и Провинциалка
– А у тебя что?
– Магнетизм.
– У меня тоже…
– Ну, а что нового в сто двадцатой? – спросил я.
Цаплина подумала, усмехнулась:
– Дубль выбился в основной состав.
– Не понял.
– Что ж тут непонятного?
– А-а. Погоди… Гребенников женился?.. На Вале Чекиной?
– Ну конечно.
Так я и узнал эту новость. И не очень-то думалось об этом, отметил факт, вот и все.
После практикума мы с Цаплиной по некоей инерции шли вместе. По инерции я зашел на их этаж и по той же самой инерции сказал:
– Посидим?
Она кивнула:
– Давай.
– Под фикусами?
Когда-то я был влюблен в нее – не слишком, а все же.
Теперь мы и двух минут не посидели.
– Пойдем, – сказала Цаплина, – а то грустно будет.
Мы встали и неторопливо пошли по коридору.
– А вот слушай еще кое-что грустное, – сказала она.
– Ну.
– Чубукова Лариса попала в психбольницу.
– Чубукова?
– Да. Была там три месяца… Теперь целый учебный год потерян. Но хоть, слава богу, обошлось.
– Нервное потрясение?
– Что-то вроде. Она была очень влюблена.
– Я слышал, но краем уха.
– Ты его не знаешь. Да это и неважно… Он вел себя так же, как и все другие.
– То есть?
– То есть ухаживал за Ларисой, вздыхал и просиживал наши стулья, а после – раз!.. – и влюбился по уши в Валечку… Это не ново. Случается буквально со всеми. При том, что Валя их даже не замечает, ведет себя исключительно благородно и, кроме своего Гребенникова, знать никого не хочет…
– Ты что-то уж очень о ней хорошо говоришь! Завидуешь капельку?
– Ничуть. Я давно смирилась с тем, что в ней есть что-то свыше. Ты просто не бываешь у нас, не в курсе наших дел… А ведь у нас весь этаж боготворит Валю. Даже комендантша…
– Одноглазка?
– Да.
– Это действительно показатель.
– А не смейся… Недавно к Вале чуть ли не весь этаж пришел на день рождения. А мать прислала ей мешок пирожков – мать на хлебозаводе работает…
– Я ее земляк. Я знаю…
Цаплина рассказывала про день рождения, про пирожки, про столпотворение на этаже. И я не очень ясно представлял это. Зато очень ясно я слышал Валин голос: «Посмотрите, как они красиво сделаны! Как они выпечены!.. А какой узор по краешку! Берите больше, они же такие вкусные!..» Это вот: «Берите! Берите!» – было для Вали характерным. Всегда была доброй. Это точно.
Цаплина спросила:
– Ты что, не зайдешь к Вале?
– Как-нибудь в другое время. Отвык я от всех вас. – И, чтобы сказать еще хоть что-то, я добавил: – Смотри-ка, что с Ларисой Чубуковой… Она ведь кровь с молоком! Здоровенькая, крепкая!.. Я думал, нервы – это только у тоненьких.
– Ты пошел?
– Ага. Привет всем. Всей сто двадцатой.
Было уже лето, четвертый курс кончился. Все разъезжались на каникулы. В сто двадцатой комнате остались двое: Валя и Лариса Чубукова. Их жизненные нитки соприкасались в последний раз.
Валя штопала крохотную дырку на кофточке.
Лариса собирала чемодан.
– Я, Валя, заявление подала.
– Какое? – спросила Валя. Она не поднимала головы от штопки.
– Я на будущий год не буду жить в сто двадцатой. Хочется в какую-нибудь другую комнату.
– Это из-за меня?
Лариса Чубукова не ответила. Минуту спустя сказала:
– Мне ведь и врач… тоже советовал сменить комнату, приятелей…
– Лариса…
– Что?
– Лариса, мне очень жаль, что так получилось… Что ты меня не любишь.
Лариса усмехнулась:
– Я, в общем-то, уже равнодушна. И нельзя сказать, что я тебя не люблю… Но переехать мне все-таки лучше.
– Лариса, да ведь меня-то не будет здесь.
– Почему?.. Ах да: молодые супруги. Как это я не сообразила.
– Павлик ходил в деканат, разговаривал там и добился.
– Молодец! Он у тебя молодец.
– С самого начала пятого курса у нас будет отдельная комната.
Лариса Чубукова на секунду задумалась, но тут же сказала:
– Нет, я все равно отсюда уйду.
– Почему?
– Так лучше..
Помолчали. Валя продолжала штопать, ровными кругами ходила ее рука с иглой. И с ниткой. Лариса собрала чемодан и подошла к окну.
– Так вот что, Валя, уж лучше вы здесь живите… Это идея! Я поговорю с девочками… Все равно, даже уборщицы знают, что сто двадцатая – это твоя комната. Вот пусть твоей и остается.
– Спасибо. Я действительно здесь привыкла.
– Не за что.
Лариса Чубукова прошлась по комнате туда и обратно. Она вглядывалась в стены, которые стали ей родными.
– И все останется здесь по-прежнему. Картинки висеть будут…
– Какие? – спросила Валя.
– Да вот эти. Репродукции.
– Конечно, пусть висят. Они не мешают, а пыль выводить я научилась…
Лариса улыбнулась и сказала:
– Но это те же самые картинки.
– Какие те самые?
– Ты что, не помнишь?
– Нет.
Лариса опять улыбнулась:
– Ну и хорошо. Не помнишь – и не надо.
Прошло около года, однажды вечером Валя пришла в слезах и кинулась к мужу. Прямо с порога – и уткнулась ему в грудь, дрожа всем телом.
– Что? – спросил Гребенников. – Что, Валя?
Она молчала.
– Ну что? Что?
– Я… понимаешь, я… я чуть…
И сквозь слезы она сказала, что чуть не попала под машину. Гребенников побледнел:
– Как же…
Она закрыла ему рот пальцем:
– Тс-с. Не надо даже говорить об этом. Ой, как было страшно, Павлик!
– Ну успокойся, успокойся… В другой раз гляди внимательнее. – И Гребенников (он хотел, чтоб она улыбнулась) заговорил шутливо: – Вот подожди, закончим институт. Нас зашлют в такую глушь, что даже захочешь попасть под машину и все равно не сумеешь. Ни единой машины.
И Валя улыбнулась:
– Павличек!.. Ты говоришь глупости. А на чем же там люди ездят?
Глава 3
Распределение было заметной вехой в нашей жизни. Тут уж жизненная нитка порезвилась. Иногда она выкидывала такие прыжки и кульбиты, что можно было ахнуть. Тиховарову, который не верил в «жизненную нитку», а верил в причины и следствия, я всегда любил напомнить один случай.
Было у нас отделение механиков. В дипломе так и писалось «механик», хотя выпускался плохой ли, хороший ли, но молодой ученый и к механикам в смысле техники не имевший никакого отношения. А дальше так. Был у нас один парень, этот парень вдруг захотел ехать в колхоз, то есть распределиться туда и работать. Захотел, значит, захотел. Институтская многотиражка тут же об этом оповестила. И большое фото. Так, мол, и так. А тут вмешался «Московский комсомолец» – их-то и обмануло словцо «механик». Они написали в какой-то район, может, даже созвонились – бог их знает, – но факт, что нашему парню пришел вызов. А именно – быть председателем колхоза. Это было очень смешно. Колхоз был отстающий. А парень был мямля и недотепа.
И вот пришлось парню поехать туда и там работать, хотя, конечно, не председателем. А штука в том, что заявление о желании распределиться в колхоз написал за него один наш шутник и отнес в многотиражку. А сам парень, мягко говоря, этого не желал. Он даже не знал, что такое может прийти в голову. Но и отступать некрасиво, куда же денешься? Да и вызов пришел. Он еще и рта не успел открыть, а его уже фотографировали.
Оно вроде бы анекдот. А на самом деле не анекдот, а жизненная нитка. Я ж этого человека знаю. Он писал такие письма, что можно было заплакать. Мы ему два раза собирали деньги в складчину.
Распределение было заметной вехой. Большинство выпускников забрали к себе подмосковные НИИ. А Гущин был взят в аспирантуру. И Лопарев тоже, хоть и не так уж был талантлив. Ружейкина распределили в Смоленскую область. И так далее.
В Подмосковье попала и хорошенькая Надя Цаплина. Она уже вышла замуж за Егорова. В ней тоже было нечто особенное. Иногда это особенное называли характером, а иногда по-другому.
Надя Цаплина-Егорова была беременна – как и многим другим, им дали комнату, то есть с соседями, – и вот Надя, беременная, пришла к директору НИИ в первый день. Она не была многословной. «Когда мы с мужем распределялись, нам обещали отдельную квартиру». – «Как так?» – «Да уж не знаю. Ваш представитель обещал». Директор охнул, схватился за голову, вызвал представителя, и тот клялся, что ничего не обещал, но Надя стояла на своем. Представитель умолял ее сказать правду. Надя стояла на своем. И хотя с жильем было туго, директору пришлось добывать для них квартиру.
Дужин Олег, когда распределялись, связал свою жизнь с геологами. Так же как и его жена – маленькая, очкастая и сентиментальная Чечеткина.
Распределение началось за три месяца до окончания института. Разговоры о будущем – о работе и устройстве – стали главными. Спалось отвратительно. И даже мяч гонять не хотелось. А по этажам общежития, по нашим коридорам бродили веселые «дяди» – представители различных организаций, заманивая, как они сами выражались, «рыбку в сети».
Из трех подмосковных НИИ выбирала Аня Бурлакова: тихонькая, скромненькая, ну никак не могла она решиться. Представители весело расхваливали каждый свое. А она только хлопала глазами. Один из представителей случайно сказал: «У нас есть то-то и то-то и еще кружок бальных танцев». – «Правда?» – «Правда!» И эта мелочь оказалась решающей. Аня Бурлакова немножко любила танцевать.
