Владимир Маканин - Провинциал и Провинциалка
– У кого еще есть «разное»?.. Давайте.
– Я предлагаю всем курсом сходить на «Пармскую обитель», – сказала хроменькая студентка из первого ряда.
Вечером Лариса Чубукова спросила:
– Ну как?
– Я выступила… все как надо, – сказала Чечеткина.
– Ну и что?
– Ее, в общем, осудили.
Чечеткина умолчала, что на собрании она даже не назвала фамилию Вали. Она порозовела, перевела дух и сказала:
– Валя тихая…
– Таких и надо держать тихими. И ведь посмотри: не сняла свои картинки!
– Наверное, до нее очень медленно доходит, – робко предположила Чечеткина. И опять покраснела.
Однажды они были в комнате только двое – Лариса заплетала свою красивую косу. Такая минута. На столе тикал огромный будильник. Отбросив косу за спину, Лариса решительно шагнула к Вале.
– Ты… ты, – у Ларисы неожиданно для нее самой заклокотало в горле, – ты выставлять себя стала, истории всякие рассказывать… «Ах, девочки, Валя Чекина так замечательно рассказывает! Истории прямо как сочиняет!..»
– Какие истории? – спросила Валя.
– Про то, как преподаватель пытался проскочить в кино без билета!
– А-а… Но я своими глазами видела.
– А как ветер уносит листья, да еще красивые листья, осенние, – тоже сама видела?
– Тоже видела.
– Видела, ну и держи при себе – видела!.. А зачем ты все это нам рассказываешь? Ах, девочки, я люблю, чтоб все было красиво, да?.. Зачем это ты миленькой щебетуньей себя выставляешь?
– Тебе жалко?
Лариса Чубукова надвинулась на Валю:
– Запомни, ласточка. В этой комнате один человек, которого все любят. Здесь только одного любят.
– Тебя?
– Да, меня. А ты не знала?
Валя не ответила. Лишь улыбнулась.
– И не строй из себя щебетунью, иначе мы тебя выживем из нашей комнаты. Заставим поменяться – понятно?
Вошли Чечеткина и Цаплина. В руках у них были аккуратные стопки белья – они гладили на общей кухне.
– Ур-ра! А нам удалось погладить без очереди! – И Чечеткина весело закрутилась на месте.
– Что это вы обе такие красные? – спросила Цаплина, внимательно вглядываясь.
Лариса Чубукова как бы нехотя бросила:
– Закон преломления света… Солнце в окна бьет, разве не видишь…
В тот же вечер, когда все четверо сидели в комнате, мучаясь над задачами, и выдалась минутка, – Валя опять рассказывала:
– …Иду я и вижу: в каком-то дворике задумчиво старичок бродит. Ну, старичок как старичок. Беленький. Вдруг оглянулся он по сторонам: никого нет – и как бросится к мячу… А мячик лежал на земле, мальчишки, видно, забыли. Старичок как врежет мяч меж кустов, как врежет еще… Бежит, ногами кренделя выделывает и кричит шепотом: «Пас!.. Пас!..» Я не удержалась и – в хохот… – Валя и сейчас засмеялась.
– Ну? – сказали девушки, улыбаясь. – Ну и что дальше?
– Ну и все. Я подошла, говорю: «Скучно, дедушка?» Разговорились. А сначала ворчал: «Не люблю девушек-студенток…» Я говорю: «Почему?..» – «Студентки, – говорит, – никогда матерям не пишут…» Вот чудак, да?
Я сблизился с Павлом Гребенниковым именно тогда, когда выяснилось, что мы оба идем в их девичью сто двадцатую комнату. Мы были с ним однокурсники. Но до этого только кивали друг другу.
– Ты тоже к ним? – спросил Гребенников. Вопрос был в лоб, потому что мы оба заворачивали по коридору в их комнату.
– Да.
– К ним Полупроводники собираются прийти. Забито.
То есть студенты с отделения полупроводников.
– Точно? – спросил я.
– Да. Их вино у девчонок уже на столе стоит. – И тут же Гребенников, улыбаясь, добавил: – Но их самих пока нет…
Мы были очень молоды. И очень веселы. Мы приостановились на углу, и оставалось только выяснить последнее. Улыбаясь, я спросил:
– А между прочим, ты к кому?
– Ну, например, к Чекиной Вале.
– Это удачно. Не поссоримся. А я – к Цаплиной.
Мы засияли – получалось, что сама судьба делала нас товарищами, во всяком случае, на этот вечер.
– А ты Вале Чекиной, кажется, земляк?
– Точно, – сказал я. – Это что, так важно?
– Еще бы!
Придя в сто двадцатую, мы вдруг сглупили и устроили нелепый скандал:
– Зачем вы и нас пригласили, и их?.. Подлость!
Что-то подобное мы им мололи минут десять. Они обиделись. Они молчали. А мы повторяли:
– Зачем же давать авансы и вашим и нашим?
Они молчали. И не стали садиться к столу. Получилась неприятная пауза.
Наконец Валя Чекина сказала мне:
– Вот скажи-ка честно, кто тебе нравится на нашем курсе? Из девушек? Только честно скажи – мы же земляки.
– Ты и Цаплина! – выпалил я.
– Нет, ты честно скажи. Назови всех, кто тебе нравится.
– Ты и Цаплина, – упрямо твердил я, ни на шаг не отходя от золотой жилы.
И опять потянулась этакая постыдная пауза. Опять они молчали. Они сидели по углам. Особенно дулись не упомянутые среди «нравящихся» Лариса Чубукова и маленькая Чечеткина. Ожидалось, что парней будет шестеро, а сейчас вместо шести было лишь двое. И оба какие-то психи.
Цаплина решила высказаться:
– Они, то есть те ребята, для нас, пожалуй, приятнее.
Я как раз разливал вино (наше, мы тоже принесли) по стаканам. И вот стаканы стояли на столе полнехоньки, в неловкой и нелепой ситуации, а Цаплина высказывалась:
– Они приятнее. Они основной состав, а вы…
– А мы?
– А вы – дубль, – спокойненько и строго выговорила Цаплина. Она дружила с Полупроводником, яростным футбольным болельщиком.
Эта пауза была уже совсем никуда не годной. И тут Валя выручила – рассмеялась:
– Ладно, девочки. Давайте веселиться! Дубль ведь тоже играет.
– Во всяком случае, его не прогоняют с поля, – сказал я с обидой.
– Вот-вот. Девочки, за стол!
Был уже третий курс – нас всех разнесло по разным специальностям, а значит, по разным группам. Так что около года я их никого не видел. Разве что только на бегу мелькнет лицо.
Однажды я стоял в очереди в библиотеку – сдать учебники, две связки, штук двадцать пять, – стоял и томился. Вдруг услышал:
– Здравствуй, земляк.
– Привет, Валя.
Валя стояла и лучилась – похорошевшая, посветлевшая.
– Ну, как ты?
– Подожди… Положу книги.
Мы отошли. Присели на низкий подоконник, болтали. А я не терял при этом из виду свою очередь.
– Ну, что в сто двадцатой?.. Уже повыходили замуж?
– Ничего подобного.
– А Чубукова? Лариса?.. Она не перестала тебя грызть?
Валя улыбнулась:
– Перестала.
– Ну, еще бы. Ты ведь специально излучала сияние, а парни млели. Это и высушило Ларису.
Я подшучивал, а Валя неожиданно посерьезнела. И сказала:
– Не смейся над ней. Она сейчас такая добрая, грустная…
– Лариса?
– Да… Она такая прелесть. Понимаешь, – Валя понизила голос, – она очень влюблена. Только тс-с об этом. – Она вдруг встрепенулась вся и спросила с жаром: – Миленький! (Надо сказать, что это ее «миленький», хоть и прошло время, а все же кольнуло меня.) Миленький!.. Ты ничего не открыл? Ну, чего-нибудь выдающегося?..
– Нет.
– А почему?
– Не знаю…
– Ты не обижайся. Я ведь к чему говорю: у нас один студент сделал труднейшую задачу… Я прямо восхитилась. Я теперь как слышу «наука», «открытие» – мне прямо не по себе становится. Ах, как хорошо быть талантливым!..
Она вся светилась. И спрашивала:
– А ты не думал над этим? Не задумывался?
И поддразнивала, и как бы рассматривала собеседника со стороны:
– А ведь нельзя, миленький, не думать. Нельзя!
За какой-то год она заметно переменилась. Речь стала быстрая, находчивая, и это очень ей шло. Кроме того, в ней появилось особое женское обаяние, как бы приодетое в манеру этакого легкого разговора.
– Тебе надо подружиться с какой-нибудь приличной девушкой… Ты понял?
И это она всерьез говорила, а в глазах прыгали бесенята.
– А то я напишу нашим землякам, в каких ты компаниях бываешь.
– В плохих, что ли?
– Не в плохих, но и не в хороших. Тебя окружают несимпатичные люди. Малосимпатичные.
– Ах да, ты же любишь, чтобы все было красиво!
– Вот именно. И тебе советую.
– Ай-ай!
– И не айкай! – Она улыбнулась. – С кем это ты на днях шел по коридору?
– Ну и с кем?
– Не знаю уж с кем. Тянул к себе каких-то двух теток в возрасте.
– В каком еще возрасте?.. Им тридцати нет.
– Миленький, им сильно за сорок! – И она начала хохотать. – Нет тридцати, ой, ты меня уморил! Да они на ладан дышат!.. Они шли, от коридорного сквозняка качались!
Ей было девятнадцать, она закидывала голову с короткими остриженными волосами и заразительно хохотала. И все, кто шел мимо нас, оглядывались – и, как по приказу, улыбались, приобщаясь к ее радости. Особая была минута.
А это уже было в конце четвертого курса, когда я на физическом практикуме случайно встретился с Цаплиной Надей. Цаплина стала строже, деловитей.
– Садись рядом, – сказал я, ставя еще стул к столику с приборами.
– А у тебя что?
– Магнетизм.
