Даниил Любимов - Экипаж
– Выгнать тебя, что ли, к чертовой матери?
– Выгоняйте, – односложно ответил Зинченко.
– Что-о? – опешил Шестаков.
Он ожидал чего угодно – извинений, раскаяния, даже просьб, но никак не этого равнодушного согласия. В этот момент двери лифта раскрылись – Шестаков и Зинченко подъехали на нужный этаж. Стоявшие на площадке люди вопросительно смотрели на них. Шестаков чуть поколебался и ткнул в первую попавшуюся кнопку. Лифт повез их неведомо куда. Заставив себя собраться, Шестаков между каких-то этажей нажал стоп и повернувшись к Зинченко сказал:
– Повтори!
Леонид Саввич исподлобья глядя на него твердым взглядом, прояснил свою позицию:
– Я извиняться не буду.
– Что? – взвился Шестаков.
– …И я этому сопляку завидую, – несгибаемо продолжал Зинченко.
Ни эмоции Шестакова – а он вообще-то редко выходил из себя, – ни шквал обрушившихся на него обвинений и угроз не произвели на Леонида Саввича ожидаемого директором компании впечатления. Напротив, казалось, слова Шестакова будто убедили Зинченко в правильности избранной им позиции.
Заводясь сильнее, он продолжал:
– Меня же учили – сиди смирно! Тебе хамят – а ты сиди. Тебе в рожу плюют – а ты терпи.
По всей видимости, у Леонида Саввича тоже накипело. Всегда сдержанный и невозмутимый, он со злости саданул кулаком по стене лифта. Гулкое эхо прокатилось по кабинке. Зинченко с досады постучал себя пальцем по лбу, продолжая:
– У меня же здесь вечная табличка – «НЕЛЬЗЯ»! Мы же всего боимся и за инструкции прячемся, которые неизвестно кто и когда придумал.
Шестаков от такого отпора как-то сдулся и, вздохнув, грустно произнес:
– Думаешь, ты один такой? У меня так каждый день. И терплю… А что делать?
Эти фразы Шестаков произнес уже не с начальственными интонациями, в них прозвучали обыкновенные человеческие нотки. Зинченко продолжал защищаться и нападать одновременно:
– И я терплю. А он – не терпит. Потому что парень правильный.
Шестаков очень быстро вспомнил о своей начальственной роли и вернулся к ней:
– Пусть сначала вести себя научится твой правильный парень. Короче, так, – подвел он черту спору, – у нас один борт азиаты зафрахтовали, вылетает сегодня. Экипаж меняем – летишь ты. Возьми себе пилотов на выбор. И всю бригаду проводников тоже от греха забирай. А этого стажера увольняем, пусть с ним разбирается кто хочет.
– Нет, не увольняем, – железным тоном возразил Зинченко.
Шестаков в изумлении уставился на него.
– Он тебе сын, что ли? – только и спросил он.
Зинченко разразился длинной тирадой, говоря прочувствованно и абсолютно искренне. Шестаков давно не видел его таким.
– Он летчик божьей милостью. Он в кабине такое делает, чего я не могу. Он в небе – как дома. Вот у нас с вами руки, а у него крылья. Он небо как книгу читает. Спасибо, конечно, но без него не полечу.
Шестаков слушал и молчал. Он был сердит. Непримиримая позиция Зинченко, которую он считал упрямством, злила его. Но и настаивать на своем он не мог – было что-то такое в словах и интонациях старого, давно знакомого Шестакову пилота, с чем он, директор, не мог совладать. Зинченко вдруг осекся – сверху из лифта он увидел понурую фигуру Гущина, бредущего к выходу из аэропорта. Леонид Саввич схватился за мобильный. Шестаков просверлил его взглядом, ничего не сказал и вышел из лифта.
* * *Новенький красный аэроэкспресс въехал под купол дебаркадера. Из открывшихся дверей полился поток пассажиров с сумками, баулами, чемоданами на колесиках. Алексей двигался против этого потока. Текущая навстречу толпа затрудняла движение, и это минутное противоборство казалось ему маленькой проекцией на всю его жизнь – вот так же часто приходилось ему плыть против течения, причем совершенно одному, непонятому, без поддержки. Некстати зазвонил мобильный. Руки у Алексея были заняты, его теснили со всех сторон и отвечать на вызов он не стал. Протиснувшись в вагон, он машинально занял свободное место и сел, поглядывая в окно в ожидании отправления экспресса, безразличный ко всему происходящему. Снова затрезвонил мобильный, но Алексей и ухом не повел. Все, что было вокруг, уже не имело никакого значения.
– Уважаемые пассажиры, наш аэроэкспресс отправляется, – сообщил механический голос.
Гущину казалось, что вокруг все тоже такое же механическое, лишенное жизни. Равнодушным взглядом он ухватил торопливо движущуюся по салону фигуру, смутно ему знакомую – он сейчас ни во что не вникал. Фигура пробежала мимо, потом, запнувшись, развернулась на месте и вернулась к Алексею. Гущин поднял глаза. Перед ним стоял запыхавшийся Зинченко. Алексей заметил вдруг, что по лицу Леонида Саввича разлилось нескрываемое облегчение и радость, будто он увидел не провинившегося стажера, от которого у него одни неприятности, а Деда Мороза с мешком подарков.
Однако начал Леонид Саввич, как обычно, с претензий.
– Чего на звонки не отвечаешь? – спросил он. – Кто разрешил забрать документы?
– А вам-то что? – не заботясь о вежливости, ответил Алексей.
Леонид Саввич не собирался тратить время на бессмысленную перепалку. Он сумел выцепить Гущина в последний момент и, не теряя больше слов, просто подхватил его сумку и быстро пошел с ней к выходу из аэроэкспресса. Гущин был вынужден подняться со своей лавки, к которой он, казалось, прилип, и последовать за ним. Едва он выскочил на перрон, как двери захлопнулись. Поезд тронулся и стремительно стал набирать ход.
И Гущин и Зинченко дали волю чувствам. Особенно старался Алексей – Зинченко-то немного выпустил пар в лифте с Шестаковым. Гущин же орал так, как никогда не позволял себе в диалогах с начальством при прежних конфликтах. Леонид Саввич порой тоже срывался, но в целом держался достойно. Они и слышали-то друг друга не слишком хорошо – гневные реплики таяли в грохоте колес уходившего поезда.
Говорят, в психологии существует такой прием: встать перед проносящимся мимо поездом и прокричать ему все, что накипело на душе. Говорят, он помогает. Алексей Гущин никогда не был близок к психологии и к человеческой душе вообще – он все больше имел дело со стальными механизмами, – однако сейчас, выплескивая все обиды последних дней, ощущал, что вместе с ней выходит боль и действительно становится легче.
Когда гул поезда стих и он окончательно исчез из поля зрения, Зинченко спросил:
– Все? Наорался? Ну так вот… Не хотите больше летать – идите на все четыре стороны. Но последний рейс все-таки сделаете.
И добавил неожиданно:
– Раз уж за вас поручился один дурак. Готовьтесь к вылету!
Гущин обалдело смотрел на Зинченко.
– Какой дурак? – растерянно спросил он.
– Да нашелся один, как оказалось. На свою голову. – Леонид Саввич как будто уже пожалел о своей неосторожной фразе.
А Алексей вдруг понял, что «этот дурак» и есть Зинченко. И волна благодарности к этому человеку, которого еще несколько минут назад он готов был прибить, окатила Алексея с головы до ног. А по лицу расползлась глупая и счастливая улыбка.
– Леонид Саввич! – выкрикнул Алексей.
Но Зинченко, на ходу махнув рукой, уже удалялся прочь.
– Леонид Саввич! – заорал Алексей и бросился за ним следом.
Он догнал Зинченко и спросил:
– Дурак – это вы, да?
Зинченко на миг застыл и обалдело посмотрел на него. Алексей пояснил:
– Простите, я не в том смысле!
Зинченко лишь покачал головой и ускорил шаг, уходя прочь.
– Леонид Саввич! – прокричал Алексей. – Спасибо!
* * *Шли обычные приготовления к полету. Леонид Саввич Зинченко не спеша обходил самолет, осматривая фюзеляж и, по обыкновению, поглаживая его, словно это была его любимая деталь, требующая особого бережного отношения. За Леонидом Саввичем семенила его жена Ирина, растерянная, смущенная и мало что понимающая. Полчаса назад ей позвонил муж и сказал, что берет с собой в рейс Валерку и велел немедленно, сию минуту забрать его из школы и привезти на аэродром. Никогда прежде ничего подобного не было, и Ирина не знала, как к этому относиться. И что принесет подобная спонтанность?
Она говорила на ходу, бросая в кучу все аргументы:
– Я все бросаю, мчусь на такси, забираю его из школы… Я не понимаю, это так срочно? Я носки забыла положить.
– На месте куплю, – отозвался Леонид Саввич.
Ирина, пытаясь зайти вперед и заглянуть мужу в глаза, топталась вокруг него.
– Так, ну ты объясни мне, в чем пожар? Он же уроки пропустит! Он и так по английскому хромает.
Упоминание о пресловутом и злополучном английском заставило Зинченко вспыхнуть. Ирина тоже осеклась и, глядя на Леонида Саввича снизу вверх, так, как будто она была виновата во всем случившемся, поспешно добавила:
– Все, больше не буду.
Леонид Саввич неожиданно окинул жену долгим пристальным взглядом.
– А ты чего такая… – он повертел рукой, – нарядная?
