Аркадий Макаров - Догони свое время
Свадьба состоялась маленькая, но хорошая. А хорошего много не бывает. Мы, да пара бабкиных соседок. Кум Никита, да колхозный бригадир Николай – бабы Дуси друг задушевный, тоже в годах, но ничего ещё мужик. Громче всех «горько!» кричал и посуду об пол для прибытку бил. Потом под старую трёхрядку боевые песни пел. Не забыл ещё дядя Коля славное героическое время, хотя без ноги пришёл. Откусила война ему, молодому, правую ногу под самое некуда, да потом подавилась в славный день Победы. Подавилась, но не выплюнула. Сплясал бы теперь старый боец Николай, да только ногой, сидя на стуле притоптывает.
– И…, эх! – кричал дядя Коля, растягивая волной русскую гармошку. – Ехали казаки на конях домой!..
Хорошая свадьба.
Мы с Алевтиной сидели – не знали, куда руки девать. Потом и для них нашлось место.
Под скатертью кто увидит?..
Отшумела, отголосила свадьба. Тычась в углы, стали расходиться по домам. Одним нам с Алевтиной идти было некуда. Молодых дурашливый хмель повалил на бабкины перины, на широкую железную кровать в блестящих шишечках. А ещё, кроме кровати, стоял в доме один сундук, на который и прилегла счастливая до невозможности баба Дуся, предварительно вытащив оттуда подушку и одеяло:
– Это вам! – сказала она. – Молодые! Вам и на полу мягко.
– Идите на сеновал! – подал голос утомлённый друг. – Вам в избе жарко, а на улице в самый раз будет. В Африке от трения огонь получают. Только на всякий случай полушубок с гвоздя прихватите. Пригодится, если что.
Забрав старенький вытертый кожушок, мы с Алевтиной, не сговариваясь, повалились на ещё не очерствевшее сено под высоким тесовым навесом.
Обойдёмся!
То ли от выпитого, то ли ещё по какой причине, но моя подруга Алевтина в эту ночь была податливой, как лыко. Хоть лапти плети!
Спать на сеновале хорошо, если лежать спокойно, а как повернёшься, любая маломальская стерня так и норовит ехидно уколоть тебя в голое место.
Но – ничего. Спим.
Среди ночи я проснулся от грубого толчка в бок.
– Не спится, бля! – под звёздным небом в одних трусах стоял Валёк, зажав в руке бутылку. – Давай выпьем! Скушно там одному. Я с вами побуду.
– Ты что, сдурел? А как же Зинаида? Да и Алевтина здесь расстелилась,…
– Прогони её к Зинке! А мы с тобой помальчишествуем. Я и закуси принёс. Держи! – звякнул он посудой.
Алевтина, без уговоров, с удовольствием улизнула в дом.
– Алкаши несчастные! – и затворила дверь.
Бутылка, да два стакана, да два пирожка с яблоками – что ещё нужно двум мужикам, оставленным без присмотра?..
Проснулся я от щекотки в носу. Солнце било прямо в самые ноздри. Рядом, закинув голову, святым праведником храпел друг.
– Во мы дали! – то ли с восхищением, то ли виновато с хрипотцой выдавил он, когда я его растолкал.
Пока то, да сё, пока зарубили ещё горлопана-кочета, пока баба Дуся протопила печь – к вечеру всё началось снова.
– Нет, – сказал я другу, – вы оставайтесь, а я поеду. Мне на работу надо.
– Работа – не член… правительства – с оглядкой на Зинаиду, сказал друг, хлопнув меня по плечу, – постоит!
Нагруженному вином, мне тоже возвращаться в город не очень хотелось.
Вот ведь слово какое – «вино»! Вино, вина, виноватый, обвиняемый – слова однокоренные. Смысл разный, а действие одно. Правду говорят: «Не пей вина – не будет слёз!»
Так и пролетела журавлём в небе моя квартальная премия! А с ней и сытные обеды в рабочей столовке. Чего не сделаешь ради друга и хорошей выпивки, если выпивка вовремя под руку попала.
Когда мы уезжали в город, у бабы Дуси кур больше не осталось.
– А-а! Всё равно зимой не несутся! Только зазря корм переводить. По весне ещё разведу. Приезжайте! Подумаешь, добра-то! Я хуть внучка со сношенькой повидала – когда ещё встретимся?
Действительно – больше не встретились. Ни Зинаида, ни Валёк сюда уже не возвращались. Коротка, до обидного коротка человеческая жизнь, а ошибок успеваешь сделать уйму…
6
Прошло много лет.
Я и сам за это время натворил столько, что разгребать и разгребать. Да и разгребёшь ли?.. За спиной служба в Армии, долгая и трудная, вечерний инженерный институт, работа мастером на том же участке, где и сам начинал монтажничать, ну и женитьба, конечно…
В квартиру, правда, кооперативную, въехал из постоянно гомонящего общежития, где мне с женой-студенткой начальством великодушно была предоставлена комната…
Там хорошо, но мне туда не надо!
Молодость прошла – чего ещё? Утихли порывы. А те, которые не утихают, жена успокаивает: скажет несколько слов, и ты уже на земле стоишь обеими ногами, как вкопанный. Шаг влево, шаг вправо – слёзы. Ничего нет более отрезвляющего, чем женские слёзы! Любое похмелье, как рукой снимает!
Жизнь…
У жены отпуск в летнее время, а у нас на стройках, как в поле, самая страдная пора – бьём-колотим, время торопим!
Выходной день. Сижу один. Жена к родителям уехала, от неё одни наставления остались: «Смотри, чтоб порядок был! Не дурачься, опять куда-нибудь попадёшь!» «Всё, всё, всё! Слушаюсь и повинуюсь!»
Да наставления быстро забываются, а соблазны – вот они! Да и порывы, оставшиеся от молодости, дают о себе знать. После вчерашнего праздника – сдача в эксплуатацию очередного объекта – как-то пусто и на душе и в квартире. Уж лучше бы жена была дома!
Звонок в дверь, как соскочившая с бойка пружина болезненно ударяет в затылок. Ну, кто там ещё?.. отрываю голову от подушки:
– Да подожди, подожди колотить! Сейчас открою!
Хотел натянуть джинсы, а потом передумал – а-а, кто-то из своих, можно не церемониться! Но всё же дверь открываю медленно – вдруг, не дай Бог, женщина!
В приоткрытую дверь нагло продёрнулась сучковатая с замысловатыми вензелями палка, в конец которой была впрессована латунная гильза от охотничьего ружья – типичный стариковский «бадик».
– Одну минуту! – попридержал я дверь, собираясь надеть брюки: нехорошо и неуважительно встречать пожилого человека в расхристанном виде. – Одну минуту!
Но настырный костыль просунулся ещё дальше, не давая возможности притворить дверь, пока я буду одеваться.
Ну, что за люди! Рассвирепев, я распахнул дверь, чтобы высказать хорошим русским языком, как нехорошо вламываться без разрешения в чужую квартиру.
В дверном проёме, как в раме, стоял, улыбаясь во весь золотой рот, Валёк! Правда, в улыбке сверкали только вставные зубы, а глаза были сосредоточены и молчаливы. Таких глаз у моего давнишнего друга раньше никогда не было… А это был, конечно, он, Валёк, но совсем другой. Какая-то цепкая насторожённость и постоянная готовность – то ли к защите, то ли к нападению.
Одичавшие глаза. От них мне в первое мгновение стало несколько неуютно.
Неожиданная встреча и весь вид товарища по детским и не детским забавам привели меня в ступор.
Наверное, моё состояние и мой «видок» тоже озадачил нежданного гостя:
– Пьёшь, поди?
Ну, Валёк! Ну, старый друг! Нет чтобы поздоровкаться, пообняться как следует, а он сразу наступает на пятки…
– С чего ты взял?
– Да видок у тебя фуфлыжный!
Разговор такой, вроде мы вчера расстались.
Валёк вошёл, заметно припадая на правую ногу, и оглядываясь: куда бы пристроить свой бадик и тугую сумку из плотной чёрной материи.
– Жена-баба дома?
– Проходи, проходи! Я один.
Валёк, набычась, стянул с себя полосатый безрукавный тельник. Во всю мосластую грудь товарища синей растушёвкой красовался, распустив по плечам клешни, тихоокеанский краб в натуральную величину.
– Ну и жарища у вас! – Валёк бросил скомканный тельник на стул – краб в это время шевельнулся, и мне показалось: сейчас сползёт на пол, клацая клешнями, как пассатижами, и начнёт кромсать мебель.
– Ты, как тот Сильвестр, с чёрной меткой и в наколках. Всё пиратствуешь, флибустьер морей и океанов. Проходи! Посидим, чайку попьём…
На словах «чайку попьём», Валёк, поперхнувшись, расхохотался во весь зубастый золотой рот.
– Попьём! А как же! Только погорячей и без сахара, а то у меня и так в полрта зубов нет, – Валёк дурашливо схватился за щеку.
– Ну, я это образно говорю. Конечно, выпьем! У меня ещё тут кое-что осталось, – полез я в буфет, но заповедной бутылки так и не обнаружил. Наверное, вчера со своей бригадой «Ух!» переусердствовал. – Ты посиди! Я мигом сгоняю! Гастроном рядом, правда там такая толкучка, придётся постоять в очереди, – предупредил я друга.
– Я не халявщик! – Валёк здоровой ногой пододвинул ко мне большую дорожную сумку с бесконечными молниями.
Сумка брюхатилась, как свиноматка перед опоросом.
Мы прошли в кухню, где друг, памятуя наши отношения, по-хозяйски уселся на табурет, широко расставив ноги.
Одна нога, (из-за которой он ходил с костылём) как сухое надломленное полено, перегораживала кухоньку так, что мне пришлось это сухое полено перешагивать, чтобы подойти к газовой плите.
Валёк скользнул бегунком молнии, и на столе появилась тёмного стекла бутылка совсем не нашего вида, а к бутылке скромно прислонилась пузатенькая банка с чёрной дробью икры, по всему видать, самодельного посола: банка ёмкая, но без опознавательных знаков.
