Владимир Романовский - Инсула
Станция передавала песню в джазовом сопровождении. Изначально французская, песня приобрела (давно) общемировую популярность после того, как ее исполнили сперва Элвис, а потом Синатра – называлась песня «My Way». Слова были другие какие-то. Русские, и не совпадающие со смыслом американского варианта, а французский вариант никто и не знал. Вроде бы в память о ком-то написаны были слова. Исполнял явно не сам автор слов – пела какая-то девка-однодневка, мужскую песню, типично эстрадное исполнение, неискреннее, слишком много вокальных ужимок:
…А он назад
Слова не брал
Ни в выходной,
Ни под обстрелом.
Иные ждут:
Момент придет
(И от усердия вспотели)
А он,
Он был такой
На самом деле.
Федотова подушила шею и запястья, совсем слегка (как учил связист – он вообще ее очень многому научил за эти годы, но всякий раз тщеславие берет верх, и думаешь, что научилась бы в любом случае, и с другим бы научилась, или по собственной инициативе, да и не очень это сложно в наше время – зайди в интернет, набери в поисковике «как быть элегантной», и будет тебе подробное руководство и план жизни на следующие пятьдесят лет).
Она попыталась вслушаться в слова песни, но очень мешали скобарские интонации певицы, возможно очень известной, и мешало то, что баба поет слова, написанные от лица мужика.
Наград
С собой не взять.
Слова лишь есть.
И Божья милость.
В соседях быть,
детей крестить
Мне вместе с ним
не приходилось.
Но те, кто знал
его вблизи
С теплом расскажут,
и подробно,
Как были с ним.
И я таким
Его запомнил.
Все-таки Федотова вслушалась. Явно хорошего человека кто-то вспоминал, в стихах. Действительно хорошего, скорее всего достойного. Из ветеранов, наверное, раз «ни под обстрелом» – поскольку никакие последующие военные игры не вспоминались в таком ключе – «под обстрелом» – понятно было, что за обстрел, где и как. Еще немного и в школе будут проходить, возможно уже проходят.
Жюри
во всей красе,
А судей нет.
Ушли на базу.
Я видел то,
что знали все,
И что в глаза
бросалось сразу:
Что самым честным
на земле
И самым стойким
был он ровня,
И был любим.
И я таким
Его запомнил.
А если скажет
кто другой
Что был он вовсе
не такой —
Не верь ему.
Он щедрым был,
И бескорыстным,
и любил,
И был любим,
и я таким
Его запомнил.
Дальше было много пошлых аккордов и риффов, и Федотова выключила радио.
Она быстро оделась в приготовленное – разгладила и оправила все таким образом, будто вот она, Федотова, уже целый час сидит в кресле с книжкой. Сидеть в кресле с книжкой и бокалом вина ее научил, опять же, связист. Лёшка тоже читал книжки – у Лёшки была слабость к истории, поскольку история – это рассказ о власти и влиянии. Вроде бы даже Плутарха осилил, и много времени посвятил тщательному изучению некоторых томов из собрания супругов Дюрант, в планшете постоянно высвечивался англо-русский словарь.
Фото В. Романовского
Дождик продолжал бомбить крыши и карнизы. Федотова наполнила бокал до половины, села в кресло, положила босые, фантастически красивые свои ноги на журнальный столик – из хулиганства, естественно, пуфики эти всякие – не для нас, людей бывалых, что бы связисты об этом не думали – включила даже лампу, и открыла книжку в заложенном месте.
***
Два трупа продолжали лежать по центру гостиной четы Кипиани. Цицерон, Вадик, Мими, и выживший охранник, дополняющие композицию, одновременно повернулись к двери: вошел мрачный и деловой Зураб Кипиани и сразу спросил у выжившего охранника:
– Когда это случилось?
– Не знаю точно, шеф. Была его очередь следить … (Он кивнул в сторону трупа). Я дремал.
– Где?
Второй охранник замялся.
– Где ты дремал? – холодным тоном спросил еще раз Кипиани. – В той комнате?
Он показал пальцем направление. Выживший охранник сглотнул слюну и кивнул. Невозмутимый Зураб Кипиани направился к дверям комнаты. Цицерон, Вадик, и охранник последовали за ним, Мими задержалась возле трупов, будто предчувствуя, что в комнате еще страшнее.
Зураб Кипиани открыл дверь и увидел дворецкого, лежащего на постели лицом вниз, с торчащим из спины охотничьим ножом. Цицерон, увидев тоже самое, круто повернулся и пошел через гостиную к выходу, на ходу махнув рукой Мими – мол, все, уходим. Вадик побежал за ним.
На лестнице Вадик сказал:
– Обожди, постой же. Правительство…
Цицерон его перебил:
– То, что ты сейчас увидел, действительно похоже было на правительственный проект? А, Вадик? Ты все еще думаешь, что это охота правительства за тобой лично?
– Я…
– Думаешь так? До сих пор?
Из квартиры на лестницу вышел Зураб Кипиани и сказал:
– Господа, и вы, барышня, пожалуйста, останьтесь. Всего несколько минут. Очень вас прошу.
– Хорошо, – сказал Цицерон.
Вадик и Мими поглядели на Цицерона и кивнули.
***
В кухне Либерманов Светлана ела из кастрюли тюфтели, накалывая их на длинную вилку и одновременно говоря по телефону.
– Да, мама, он мне изменил. … Представь себе. … Ну конечно я к нему прекрасно относилась, обхаживала и ухаживала … Дай мне с папой поговорить … Мама, я очень хорошая жена в отличие от некоторых, не нужно со мной на эту тему спорить. … А чего ты его защищаешь? … И что же, что он еврей? Если еврей, так он в семье подонком быть не может? … Дай мне с папой поговорить. … Ну так, блядь, сама и выходи за него замуж. … Я не толстая. Заткнись. Я не толстая совсем. Я полная. С полными в постели интереснее, больше удовольствия. Тебе не понять. … Не, мам, я не толстая сука. Это ты сама толстая сука. … Дай папу, тебе говорят! … Мам, не начинай, а? Давай не будем на эту тему говорить. … Да, я ем, прямо сейчас, говорю с тобой и ем. … Какая на хуй разница, что я ем! Я не обжора, просто очень расстроена … Мам, четное слово сейчас повешу трубку!
Так болтая и накалывая на вилку тюфтели, Светлана выволокла из шкафчика початую бутылку красного вина, вытащила крепкими белыми зубами пробку, выплюнула на пол, и хлебнула из горлышка.
***
В гостиной включили свет. Гроза за окном продолжалась.
Цицерон, Вадик, Мими, выживший охранник и Зураб Кипиани стояли посередине комнаты, в нескольких шагах от двух трупов на полу.
Пятеро темноволосых, бугаистых мужчин в костюмах вошли в гостиную. Дядя Вано, бугай лет шестидесяти, подошел к Зурабу. Последовали формальные вежливые объятия.
– Дядя Вано!
– Зураб!
– Еще одно тело в гостевой спальне.
– Никаких проблем, Зураб. Все под контролем, клянусь мамой. Бим-бом-буги, шашка в дамках. Как говаривал Ленин. – Повернувшись к остальным, он сказал начальственным тоном: – Мальчики, чего стали, знаете, небось, что делать надобно. Вперед. Аванти, так сказать. Анфан де ля патри.
– Я очень тебе благодарен, дядя Вано, – сообщил Зураб Кипиани.
– Да ничё. Мальчики, наберите простыней и одеял в какой-нибудь спальне.
Мальчики принялись за работу.
И в этот момент в гостиной раздались шуршащие звуки, и вскоре превратились в единый монотонный гул. Мальчики стали озираться.
Вадик сказал Цицерону:
– Центральный кондиционер починили, наверное.
Дядя Вано спросил у Зураба Кипиани:
– А это что за ребята?
И указал на Цицерона, Вадика и Мими. Цицерон и Вадик почувствовали себя очень неловко, а Мими наоборот разглядывала дядю с почти веселым любопытством. Наверное, ее забавлял его вид.
– Это мои соседи. Друзья, – объяснил Зураб Кипиани.
– Твои друзья – они же мои друзья, Зураб. Понял, да? – Он сделал знак одному из мальчиков. – Поди сюда, Георги. Молодец. Я тебя помню, когда ты был вот таким. Загонишь грузовик в подвал. – Повернувшись к Зурабу, он спросил: – Там код какой-нибудь?
– Вот дистанционное управление.
Георги взял пульт и положил в карман.
Зураб вынул телефон и набрал номер.
– Евлалия? Привет. Все еще шатаешься по магазинам? Это хорошо. Слушай, Евлалия, походи еще, а? Покупай все, что хочешь, до усрачки. Лады? … Хорошо, пользуйся золотой картой. Да, разрешаю.
***
Светлана вошла в гостиную Либерманов, неся в руке длинную вилку с большой наколотой на нее тюфтелей.
– Мария! Мария! Анатолий! … Хмм. Куда все съебались? – посетовала она. – Жратва кончается.
Анатолий возник позади нее, в майке и шортах, и с кухонным ножом в горячей руке.
– Не ори, – сказал он. – Ты много орешь.
Светлана круто обернулась.
– Ух, напугал. … Ого! Ты чего, совсем охуел? Нож тебе зачем?
