Татьяна Алферова - Лестница Ламарка
Какая жизнь настала у Хорта! Даже жена несказанно расцвела и похорошела, не говоря уж о прибавке к зарплате. А погода в конце мая могла соперничать с июльской. Наконец-то отпустил гастрит, и сошли мозоли на ладонях. Новые боги дали больше, чем просил Хорт. Юную нежную соседку с розовыми сосками и большим доходом дали боги. И жена не ревновала его, а дети лишь заговорщицки подмигивали за обедом. Но пришло время жертвоприношения.
Хорт расщедрился: за хорошую заботу и платить приятно. Но то, что старым богам показалось бы роскошным пиром, у новых вызвало злую усмешку. Хорт удвоил плату, а боги все кривились. "Нечего баловать, – решил Хорт, – сами не знают цены жертвам, молодые еще. Пусть посидят на голодном пайке, а там поглядим".
Тут-то и выяснилось, что жена не ревновала, потому что не знала о соседке. Рассказали ей дети, ну раз папаша отказался заплатить отпрыскам за молчание. Жена ушла, отсудив квартиру. Нежная соседка одолжила крупную сумму на развитие бизнеса и уехала в Турцию навсегда. Хорту пришлось самому залезть в долги, чтобы немного поправить дела, да и жертвы требовалось принести достойные, успокоить богов. Вечером обналичил деньги, а наутро разразился экономический кризис и наступил дефолт.
Когда Хорт вышел из больницы после обширного инфаркта, стояла глубокая, отменно холодная осень. Он не поехал на дачу, сразу отправился в лес. Там, под корнями старой кривой сосны, нашел четыре подходящих белых камушка, совершил обряд и настроился на долгое ожидание… Эти боги росли еще быстрее предыдущих, уже через неделю подращивания бог удачи высунул из камушка ротик и укусил Хорта за безымянный палец.
Золотая ящерка судьбы
Знаешь, как это бывает? Представь: жара, лужайка посреди редкого леса. Травой пахнет, еще смолой и хвоей, и пылью пахнет от песка под чахлым кустом. Мальчишка бегал где-то все утро, лег под этот куст и не то что заснул, а так, разморило его. Лежит на боку, левую руку вперед вытянул, хотел дотянуться до пучка травы, оборвать его, да лень стало. Рука повернута раскрытой ладонью вверх, пальцы с обгрызенными ногтями, в заусеницах, растопырены. И вроде кажется ему, что из пучка травы лезет золотая ящерка, маленькая, тощенькая, только голова большая. Пригляделся, а голова-то у ящерки человеческая, с носом, высокими бровями и даже с бородкой узенькой, тоже золотой. Схватить бы ящерку, но лень двинуться, сил нет. А она сама уж ползет прямо в руку, устраивается, как в гнездышке, лапки расправляет и – раз, пропадает в ладони, словно ее всосало туда внутрь, под кожу, понесло током по жилкам.
Мальчишка засыпает по-настоящему и, проснувшись на жесткой земле, не может вспомнить – была золотая ящерка на самом деле или приснилась. Но дальше живет с памятью о ней. Знает про себя – что-то ему уготовано особенное. Удача или талант какой, но скорее всего богатство. Вот он вырастет, получит свое богатство и никогда не придется, как сейчас, торчать летом с родителями на унылой даче, носить дешевые шмотки, у одноклассника деньги из рюкзака воровать на компьютерную игру. А уж на игровых автоматах можно с утра до вечера шпарить.
Но почему-то к игровым автоматам больше не тянет, какой-то он скучный делается, без куража. Учится по-прежнему не ахти, но в драки не лезет. Ни математика, ни география его не привлекают, музыкальный слух не прорезается, способности к рисованию тоже помалкивают, и с талантами совершенно неясно – есть ли они у данного среднего мальчишки. Экзамены сдает кое-как. И вот уже работает шофером или охранником, женится без особой любви, но у жены своя квартира. В квартире скоро делается тесно, жена рожает двух детей, одного за другим. Живут они с женой и детьми довольно мирно, ругаются в меру, пьют в меру.
В азартные игры бывший мальчишка не играет, билеты лотерейные больше не покупает, потому как убедился: не везет ему. После работы лежит на диване, телевизор смотрит, пиво только с пятницы по воскресенье. По субботам ходит в баню и позволяет себе расслабиться как следует. Летом они с женой ездят на старую родительскую дачу, дом он, конечно, выстроил там новый, тоже не ахти какой, но все-таки не из тарной дощечки.
В положенный срок умирает от нормальной болезни, и жена оплакивает его совершенно искренне, а сослуживцы оплачивают половину похорон и справляют венок. Сыновья у него вырастают очень симпатичные, гораздо способнее его самого и удачливее и даже, наверное, по его понятиям, счастливее. Старший к моменту похорон отца уже небольшим предприятием владеет, младший на барабане бойко стучит за интересные деньги. Секретарша его конторы на похоронах мирится с его женой, они даже рыдают, обнявшись, и перезваниваются месяца два-три. А после у жены появляются новые заботы, невестка, жена старшего, собирается рожать. А секретарша еще раньше убирает его фотографию из книжной полки и начинает новую жизнь в свои неполные пятьдесят три года.
Перед смертью он вспоминает золотую ящерку с человечьей головой и спрашивает – не себя, сам-то он что может ответить, – спрашивает кого-то, в кого он не верит, что же это было? Зачем? Я прожил обычную жизнь, не видел особой удачи, богатства тем более. Счастье? Да, был день, когда он закончил крыть крышу в новом доме и они все, вместе с мальчиками, первый раз ночевали в нем, а окон еще не было, и ветер сдул бумажную скатерть со стола, опрокинул банку с ромашками, поставленную женой подальше от дивана. Ведь ромашки только так красивые, а пахнут они не слишком хорошо. И еще одна ночь, много раньше, когда жена, молодая и худенькая, купалась в реке, а после они любили друг друга на берегу, и песок пах пылью, а река тиной, но было тихо, так, что слышно, как шуршала кора на сосне под лапками какого-то осторожного маленького, наверняка пушистого зверька. И другая ночь, позже, тоже ветреная, сквозная, с хлопающими занавесками, когда секретарша в чем мать родила варила ему кофе и говорила, что он подарил ей новую жизнь, а он немного испугался, что она хочет сказать, что беременна, но это оказалось не так.
Вспоминает, успевает подумать, наверное, я был счастлив, наверное, это и есть счастье, а я, дурак, не сообразил, надо было хоть получше его почувствовать, не торопиться. И умирает.
Или бывает так: такой же другой мальчишка и та же золотая ящерка, все так же, вплоть до шофера-охранника, жены и, допустим, иномарки и гаража вместо дачи. Но однажды он возвращается очень поздно, выпивший слишком много, а куртка на нем дорогая: кожаная итальянская. От метро за ним идут трое, в первом же проходном дворе нападают, снимают куртку, отбирают борсетку с деньгами и документами, а он не может закричать, потому что стыдно. Но пытается ударить, и тогда его бьют по голове, он еще добирается до дома, а утром попадает в больницу, через неделю впадает в кому, но успевает вспомнить ящерку и удивиться: не помогла.
Простые истории, печальные, как жизнь, и, как жизнь, порой смешные. В каждом человеке найдется хорошее, интересное, только не каждый захочет в себе копаться. Даже счастье у каждого найдется, хотя здесь ты можешь мне не поверить. Счастье, оно коротенькое такое, как солнечный зайчик на стене от проходящего по реке теплохода. У теплохода окна маленькие, но их много, и солнечный зайчик обязательно в одно из окон попадется, если дом на берегу реки выстроен. Ладно, философия не по моей части. Есть ведь и другие истории. Страшные. Злые.
Мы сидели на лужайке, правда, не в лесу, а на низком берегу Волги. Лес был за нами. То есть я сидел, а он распластался на траве. Он говорил все тише, и я лег рядом. Зной звенел кузнечиками, воздух плавился и стекал в реку. Ни облачка на небе, но приближение грозы чувствовалось по общей неподвижности, разлитой вокруг, по внезапной лени и легкому головокружению. Высокая колокольня заброшенной церкви на том берегу, казалось, двоилась в белом беспощадном свете. Я повернул голову и неохотно ответил, говорить было не просто лень, а тяжело, язык словно распух от жары, слова, как пузырьки, с натугой преодолевали сопротивление губ.
– Куда уж страшнее! Скука вместо золотого обещания. Не то нелепая смерть. Хотя ты сейчас скажешь, нелепой смерти не бывает.
Он укоризненно покачал головой:
– Это вы любите словами играть. Для меня запах, к примеру, значит гораздо больше слова, – помолчал, пожевал бледно-зеленый стебелек мятлика. – О первом мальчишке не стану говорить, тут я, как-никак, лицо заинтересованное, – при этих словах у него нервно дернулся хвостик. – А вот второй, которого убили из-за куртки… Тот человек, ну тот из троих, кто ударил, он ведь тоже был мальчишкой в свое время и так же лежал на поляне. Но золотая ящерка его не нашла… Он вырос – без ящерки и стал убийцей. Без защиты куда же!
– Что-то не пойму, куда ты клонишь. Логичней предположить, что без защиты оказался пострадавший, а не убийца. Или ты о предопределенности?
– Сообразил наконец-то, – ворчливо отозвался он. – До чего же вы медленно соображаете! Все из-за логики вашей. Думаешь, легко с судьбою тягаться? Многие наши гибнут. Думаешь, сейчас больше воров и грабителей, чем в средние века, а, допустим, благородных философов меньше? Как бы не так! Людей больше, но пропорция зла-добра та же, – что в сообществе, что в отдельно взятом человеке. А мы как раз за отдельно взятых и боремся. Ведь тому, второму, с дорогой курткой, на роду было написано стать большим разбойником, он должен был убить двух инкассаторов и охранника, так-то вот. Если бы не моя сестра, так бы и случилось. Она вовремя отыскала мальчишку и сумела внедриться в него. Жил бы он долго, скучновато, средне-счастливо и не делал зла, но судьба – капризная функция, да еще со своеобразным чувством юмора. Столкнула его с мелкими грабителями, а те – раз, и убили нечаянно. И сестра моя погибла вместе с ним, потому что внутри была, а освободиться мы можем только в случае естественной смерти человека… Нас все меньше и меньше… А ведь дети у нас редко появляются, мы же почти всегда несвободны. Леса к тому же вырубают, болота осушают, места, где детей выращивать, совсем не осталось. Некоторые из нас, те, кто духом послабее, переселяются, хоть и нехорошо это.
