Владимир Казаков - Роман Флобера
А Игорю оставалось только сводить баланс и жиреть. Ему удалось за пару лет купить даже квартирку. Небольшую. Тогда они дешево стоили. Штат звонильщиков у него был под сто человек! Но потом грянул кризис девяносто восьмого, конторы начали считать копейки, ну и бизнес, гениальный по своей сути, накрылся. К тому же начали резко дешеветь мобильники. И звонить никто уже не давал. Петрову пришлось идти играть в сериалы, клеить усы и бегать по грязи с пестиком, изображая многочисленных ментов или бандитов.
– И что вы затеваете на этот раз, – наливал свежеобретенного виски я, – опять обманывать доверчивый русский народ?
– Дурак ты, – потянулся за рюмкой Василий. – Верное дело. Будем гонять антрепризу по провинции.
– Верняк, – кивнул Гарик.
– Нас с Вероникой возьмете? Я, правда, отлично могу сыграть только две роли. Алкоголика или журналиста. Хотя в принципе это одна роль. Мне даже текст не нужен. На голом энтузиазме и импровизации. А Вероника может изобразить героиню, образ которой она тонко прочувствовала на своей шкуре, к примеру… – тут я чуть не ляпнул коварное слово «шлюху», но тормознулся. – Ну, зайчика какого, лисичку… Сможешь, барышня?
– Конечно, конечно, – засуетилась барышня, – я всю жизнь мечтала стать актрисой. На сцене, но лучше в сериале…
– Вот. Помогите девушке в осуществлении хрустальной мечты! Есть у вас вакансии алкоголиков и зайчиков? Если чего, мы завсегда!
– Ой, да брось! Нам нужны высококлассные узнаваемые персонажи!
– Вроде вас, что ли?!
– Хотя бы, – важно сказал Абелюшкин. – Но ты же дурашка по природе своей. Мы тебя, конечно, любим, но ты абсолютно тупой и недалекий человек. Не понимаешь гениальности замысла. В наших постановках вообще, или почти вообще, не должно быть профессиональных актеров. Об этом еще Довженко с Антониони говорили. Вот Станиславский, он гений, тоже так думал. Его знаменитое «Не верю!» наши лохи интерпретируют неправильно. Совсем неправильно! Он же говорил абсолютно о другом. В театре будущего, который он создавал, зритель как раз должен не верить актерам! Именно не верить! Как бы они ни выдрючивались! В этом-то и суть! А как только публика-дура хоть чуть поведется, начнет хлопать, смеяться, колоться где надо, все, пиши пропало! Говно получается! Вот что хотел донести до нас великий реформатор театра!
– Во-во! – подхватил окосевший Гарик. – Мы и хотим продолжить новаторство великого Станиславского, дорогого нашего Константина Лексеича! Вот, например, сейчас постоянно разные светские персонажки между собой ругаются. До драк доходит. Ну и, значит, одеваем их в театральные тряпки, ставим какого-нибудь «Короля Лира», и пусть лаются сколько угодно, только в образах Гонерильи и Реганы. Ну, кто в здравом уме может поверить, что эти разляляйки героини Шекспира? Да никто. Зато сборы обеспечены. Они же из телевизора не вылезают. Представляешь, сколько народу придет посмотреть, как медийные лица в кринолинах колотят друг друга веерами и вениками! В этом парадоксальная гениальность нашей театральной новации!
Вот еще тема. Постоянно идут Олимпиады, чемпионаты мира всякие… Вся страна у ящиков! Тщательно отсматриваем. Ищем кандидатов для нашей антрепризы. Если кто чего выиграет из наших спортсменов, хвать и к нам в спектакль. Эту же морду будут потом бесплатно по всем каналам раскручивать. А мы пропиаренного на халяву персонажа, хап, и Гамлет готовый или Дездемона. И народ ломанется смотреть на него живьем. В драматургической оболочке. С синхронистками и эти, которые в воду прыгают, можно вообще оперу забацать. «Садко». Там все в воде, в синем море-океане же происходит. Да, да, и опять же классическая «Гроза» Островского. Представь, как замечательно будет Катерина, в жизни олимпийский чемпион, заслуженный мастер спорта, сигать с обрыва! С кульбитами, переворотами! Просто кайф! Эту сцену потом можно еще с полчаса на бис повторять! А еще же есть политики, депутаты Государственной думы, телерадиоведущие, бизнесмены. Вот представляешь, если бы Абрамович согласился в «Вишневом саде» сыграть купца Лопахина?! И прокатить этот шедевральный спектакль по всей Руси великой… Только прикинь, как фантастически бы звучал монолог Лопахина – Абрамовича: «…Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд… Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком…»
Аншлаг и премия «Золотая маска» без базара! Гениально же.
Актеры бегали в магазин еще. Потом мы скакали по диванам и кроватям под пластинку Тухманова «По волне моей памяти». Потом я опять начал дремать. А Абелюшкин строго, но бережно схватил за сиськи и попку Веронику, поставил ее на стол и заставлял читать наизусть поэму Некрасова «Дед Мазай и зайцы». Видимо, репетируя ее будущую ответственную роль в его спектаклях.
Со стороны это трогательно напоминало пикассовскую картинку «Девочка на шаре». Невменяемый и здоровенный как бык Василий, поддерживающий скрюченной рукой постоянно падающую на бок голову, и Вероничка, стоящая по стойке смирно на столе между бутылками и салатами, со школьной старательностью открывающая рот:
…Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам. Уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину,
Меньше сажени в длину.
Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места.
Я с ужасом смотрел, как моя Вероника читает эту чепуху с патетическим выражением и даже завыванием, видимо стараясь передать прощальный крик зайцев.
– Господи, чем же я занимаюсь сорок семь лет-то…
Этак гуторя, плывем в тишине.
Столбик не столбик, зайчишка на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его – тягота не велика!
– Вероника, девочка, вот ты читаешь про зайца «лапки скрестивши», вот возьми и со своими ручками поработай, работаем ручками, скрещиваем! И жа-ло-сти не чувствую, дай мне трагедию! Настоящую! Нет у тебя сострадания к ближнему! Зайцу! – надрывался Абелюшкин, поминутно хлопая водку. Видимо, сейчас он забросил новую теорию актерской игры и вернулся к классике. К сопереживанию.
Девочка согласно кивала и старалась изо всех сил, а это было непросто. Стоя на столе в юбочке и читая про зайцев, она еще умудрялась нагибаться и передавать нам бутылки и закуски с другого конца стола. Что откровенно отдавало каким-то гашековским прифронтовым борделем!
«Все-таки есть плоды моей великой просветительной миссии, – шальнула мысля. – Вот девочка в приличной компании читает на столе классику! Здорово! Это прям-таки значительный шаг вперед в становлении нового поколения россиянок».
– Чё загрустил-то, старичок?.. – рядом на диван бухнулся Петров.
– Да так как-то. Смотрю на Веронику. Знаешь, я с самого начала понимал, что занимаюсь откровенной мутотой. Но была какая-то внутренняя надежда, что все рассосется, что ли… А оно не рассасывается. Понятно, что это изначально была явная глупость. Хотя, наверное, не намного глупей того, чем я занимался всю жизнь. Главное, я до сих пор не могу четко себе ответить, ну зачем мне все это нужно.
– Ты про Веронику? И чего, она вот с тех пор не это… не проституирует?
– А зачем? Получает от меня пятнашку в месяц, плачу десять за комнату у одной умалишенной старухи. Да, еще каждый месяц передаю ей, чтоб она отсылала трешку своей бабушке! Мне бы так кто дал пожить! А я корячусь каждый день с этими статьями, рекламами и прочим. Даже пить стал гораздо меньше. Зарабатывать надо.
– Слушай, не могу все-таки понять, каким образом ты ее, ну, облагораживаешь?
– Сам не пойму. За последние пару месяцев два раза ходили в Третьяковскую галерею. В старое здание, в Лаврушинском, и на Крымский вал. Знаешь, как она обливалась горючими слезами перед Репиным с Иваном Грозным, тюкнувшим сына Ивана, и перед васнецовскими Аленушкой и братцем Иванушкой? Ну, там, где он рвется в козленочки. Представить не сможешь.
– Значит, действует, ха, волшебная сила искусства? – Игорь откровенно веселился.
– Да кто его знает. Она в целом совершенно не дура. Удивительно, но она даже не матерится. Однажды я болтал с одним мужиком, ну, в ее присутствии, и у меня проскользнуло слово «перлюстрация»! Ну, обычное ученое слово, там, проверка корреспонденции и все такое. Так вот, она встала и вышла. Видимо, посчитала его верхом разврата и крайне неприличным!
Кстати, насчет Третьяковки. Знаешь, совершенно неожиданную реакцию у нее вызвал «Черный квадрат». Пока я ей втюхивал что-то про Малевича, она смущенно прыскала, краснела, бледнела, на секунду отворачивалась, закрывала глаза ладошкой, опять прыскала, но все равно продолжала рассматривать картину. Такое ощущение, что я ей показываю не всем надоевший холст, а как минимум жесткую немецкую порнуху с участием, ну-у, покойного Фрейда и танзанийской зебры! Если рассуждать по Фрейду, отчего девочка так конфузилась и стеснялась, то маразм Малевича должен был бы нести какие-нибудь фаллические намеки. А «Черный квадрат» на что может намекать? Ну, максимум при богатой фантазии его можно принять за задницу. Негра.
