Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны
– Звал?
– Сообрази нам что-нибудь, – велел Осевкин. – Потом можешь быть свободной.
Снова в ответ нетерпеливое движение плечом, и девица исчезла.
– Кто это? – спросил Нескин, уловив во взгляде девицы что-то осевкинское.
– Гувернантка, – коротко бросил Осевкин. Помолчал немного, затем добавил не без гордости: – Педагогический институт, два иностранных языка, музыка и прочее. Любит повыпендриваться.
– По-моему, в обязанности гувернантки не входит устраивать нам фуршет, – качнул круглой головой Нескин. – У тебя, что, других для этого нет?
– Есть, но на ночь я их здесь не оставляю. Ничего с ней не случится, – заключил он уверенно. – Проглотит.
– Тяжелый ты человек, Сеня. С людьми, которые работают на тебя, надо быть поласковее. Иначе кто-нибудь из них всыплет тебе в кофе чего-нибудь – и никакие врачи не спасут.
– Не всыплет. Она моя двоюродная сестра. Из милости взял. Из дерьма вытащил.
– А-а, ну-у… разве что так, – пожал Нескин жирными плечами.
– Именно так и никак иначе, – обрубил Осевкин.
– Два языка, пединститут и прочее – могла бы устроиться и где-нибудь получше, – решил не сдаваться Нескин, на что Осевкин ответил лишь кривой усмешкой.
Минут через пятнадцать гувернантка прикатила никелированный столик, накрытый скатертью.
– Сами расставите, или и на это не способны? – спросила она, устремив свой неподвижный взгляд куда-то за пределы видимого.
– Большое спасибо. Расставим, идите отдыхайте, – поспешил разрядить обстановку Нескин, отметив про себя, что женщине с таким змеиным взглядом устроиться где бы то ни было не так-то просто.
Они молча выпили по рюмке французского коньяку, лениво зажевали его лимоном.
Осевкин вынул из кармана мобильник, набрал номер, спросил, услыхав хриплый со сна голос начальника охраны комбината Щуплякова:
– Ну как там дела? Нашли писателей?
– Ищем. Я провел предварительный опрос среди рабочих и служащих. Пока никаких данных. С утра начнем детальную разработку.
– Чтобы завтра к вечеру всех выявили! – рявкнул Осевкин и принялся набирать другой номер.
Он выяснил, как отработала вторая смена, не было ли каких чепэ, сколько фур прибыло за товаром, пришли ли цистерны из Германии, и много чего еще, отрывая людей от сна, нисколько не заботясь их состоянием.
Нескин терпеливо ждал, с любопытством поглядывая на Осевкина. Сперва ему показалось, что тот своей активностью хочет показать гостю, какой он деловой человек и как вникает во все сферы деятельности комбината. Но затем Нескин понял, что это такой стиль работы, оставшийся, скорее всего, от прошлых времен, когда все двадцать четыре часа в сутки необходимо было контролировать ситуацию как вокруг себя самого, так и вокруг заинтересованных в тебе людей, потому что на карте стоит твоя жизнь, а не только благополучие. Но те времена прошли, а привычка осталась, и вряд ли она идет на пользу делу. Однако комбинат работает, и работает в общем и целом неплохо, а стиль – это дело самого Осевкина и окружающих его людей. Если они терпят такое над собой издевательство, значит они вполне достойны своей доли, потому что совковость из них не выветрилась и долго еще не выветрится. И не только в них самих, но и в их детях и внуках. Россия, одним словом, что с нее возьмешь?
И Нескин потянулся, показывая, что неплохо бы и отдохнуть, а на самом деле подталкивая Осевкина к серьезному разговору. А чтобы Осевкин не колебался, произнес лениво:
– Надо будет сегодня пораньше уехать в Москву. У меня там тоже есть дела.
– А потом? – спросил Осевкин и насторожился, пытаясь понять, что стоит за этим потягиванием и словами.
– Потом? Потом Питер, Нижний Новгород, Екатеринбург. На твоем Угорске свет клином не сошелся.
– Свет ни свет, а дело мы делаем, – осторожно заметил Осевкин, почувствовав, что Нескин толкает его на первый шаг. И он этот шаг сделал: – И как ты оцениваешь мою работу?
– Что ж, работа как работа, – пожал плечами Нескин. – Надо бы лучше, но… Свои претензии к тебе я уже высказал, выводы, надеюсь, ты сделаешь правильные. Три месяца – самое большее на исправление положения. Надо решительнее завоевывать новые рынки, без всякого стеснения выживать с них своих конкурентов. Надо подумать о дизайне бутылок, об изменении текста инструкций на этикетках. Покупатель любит, когда к нему обращаются с добрыми, проникновенными словами. Он инстинктивно отвергает сухую информацию, даже если она содержит в себе исчерпывающие сведения об изделии. Побольше психологии, Сеня. Побольше умной психологии.
– Это я понимаю, – кивнул головой Осевкин. – И в ближайшее же время привлеку к этому делу дизайнеров и текстовиков.
– Вот и хорошо, – кивнул головой Нескин, а когда глянул на своего собеседника, встретился с его змеиным взглядом, почувствовал себя неуютно.
Они молчали, потягивая коньяк, каждый думал при этом об одном и том же – о водочном конвейере, который приносит дохода не меньше, чем все остальные, при этом государству как бы и невдомек, что оно может черпать отсюда миллиарды и миллиарды, если наложит на производство водки свою руку. И не только у Осевкина. В то же время Нескин понимал, что оно, это чертово государство, поумнев, рано или поздно руку таки наложит, и что тогда останется в сухом остатке? А с другой стороны, даже несколько месяцев могли бы существенно поправить его, Нескина, финансовое положение, так пошатнувшееся за время кризиса. Может, Осевкин уверен, что Нескин не знает о водочном конвейере? Такая мысль в голову Нескина еще не приходила, и он решил идти ва-банк.
– Я краем уха слыхал, что водка «Угорская» делается на нашем Комбинате… – И замолчал, давая Осевикну осмыслить сказанное.
– Ну и что? – вопросом на вопрос ответил Осевкин, не отрывая взгляда от лица гостя. – Нормальная предпринимательская инициатива, – добавил он после небольшой паузы.
– Я не говорю – ненормальная, – твердым голосом заговорил Нескин и даже круглое лицо его поджалось и окостенело. – Но все, что выпускается на Комбинате, есть не только твоя собственность, но и собственность концерна. Комбинат платит за землю, за воду, электричество, за наем рабочих, подоходный налог и так далее. Все эти платы идут из прибыли. А ты утаиваешь значительную ее часть.
– Твои жиды не обеднеют, – скривил Осевкин губы. – Им легко командовать и рассылать инструкции, сидя в Германии. Хапнули в России несколько миллиардов баксов из фонда МВФ и из других фондов, а теперь корчат из себя законопослушных пай-мальчиков. Что ты думаешь, мы тут сидим в глуши и ни хрена не знаем про их махинации? Все мы знаем.
– Я не о том, Сева, – перешел на примиряющий тон Нескин. – Поверь, мне особой нужды нет выкручиваться ради их прибылей. Хотя там есть и моя доля. Но вот представь себе такую ситуацию: приезжает с ревизией кто-то другой, тебе совершенно не известный человек. И какие последуют из этого практические шаги? А очень даже простые: твои активы замораживаются, цистерны с химией идут мимо Угорска, на тебя подают в суд, и все, кто раньше подавал тебе руку, от тебя отвернутся. Тебе это надо?
– Мне это не надо, Арончик. И поэтому я предлагаю тебе долю со своего бизнеса. Скажем, пятнадцать процентов.
– Ты что, смеешься надо мной, Сева? – воскликнул Нескин возмущенным голосом. – Что такое пятнадцать процентов? Тьфу!
– А сколько ты хочешь?
– Половину.
– Ну, ты даешь, Арончик! – возмутился Осевкин. – Пришел на готовенькое и – отдай половину! Где это ты нахватался таких, можно сказать, космических аппетитов? Половину… Во даешь! А ты знаешь, во сколько это мне стало? И не только в деньгах, но и в нервах? Ты думаешь, откуда я получаю спирт? С «Кристалла»? Черта с два! Я получаю спирт из Дагестана, из Северной Осетии. А там живут парни, которые даже спят с «калашами». Попробуй-ка к ним сунуться – без головы вернешься. А я и сунулся и договорился. Чего мне это стоило, только богу известно. Или аллаху.
– Да, я понимаю: криминагенная обстановка, терроризм и прочее. Но и ты меня пойми тоже. Если братья пронюхают о нашей сделке, больше всего пострадаю я. От них не только в России, но в джунглях Амазонки не спрячешься. К тому же они сами платят большие проценты, – помимо подоходных и прочих налогов, – а те, кому они платят, умеют считать каждый доллар, а главное – находить должников. Сам знаешь: лучшая разведка в мире и тому подобное… Впрочем, это не столь важно. Так на чем порешим?
– Двадцать – и ни процентом больше. Я тоже плачу. На мне висят и городская дума, и милиция-полиция, и местное отделение партии, и черт знает кто еще. И вся эта сволочь тоже умеет считать каждый рубль.
– Хорошо, – после непродолжительного молчания согласился Нескин. Спросил: – Будем подписывать договор или договоримся по-джентльменски?
– А как хочешь, так и сделаем, – усмехнулся Осевкин, и эта усмешка змеиным холодком проникла в грудь Нескину, заставив его вспомнить еще не такие уж и далекие лихие времена.
