Вадим Месяц - Стриптиз на 115-й дороге (сборник)
Со мной случалось нечто подобное в молодости: за ящиком пива я обзванивал подруг по всему Союзу и предлагал выйти замуж. Друзья веселились. Я старался звучать душевно. Для меня это было не только розыгрышем. Это было, так сказать, русской рулеткой. Утром мне было не до смеха. К счастью, никто из дам всерьез моей затеи никогда не принимал.
На этот раз поездка на родину получилась знатной. С ночевками в милиции, разбитым лицом и сломанным носом, любовью на лавочках в Нескучном саду и на Марсовом поле. Душа просила покоя. Тело жаждало, чтоб его погладили по спинке. В отчаянии я кинулся к Сельме Вирт. Я был пьян и безумен.
– Пойдем к твоей маме, – сказал я. – Я буду свататься.
Мы остановились в ближайшей лавке, где я купил две кастрюли по двадцать пять долларов, чтобы внести посильную лепту в будущий семейный быт. Изложил будущей теще Алле Викторовне суть своих намерений. Мама вздыхала и вздрагивала. Сельма продолжала нервно хихикать. Женщины взялись отпаивать меня кофе. Я с горем пополам уговорил Сельму довести меня до Джерси-Сити, потому что к тому времени испытывал сильные затруднения в передвижении.
– Ты чек от кастрюль сохранил? – спросила она, когда мы подъехали к дому. – Зачем нам такая дешевка?
– А маме твоей кастрюли понравились, – сказал я обиженно.
Через пару дней я позвонил Алле Викторовне, извинился за появление в ее обществе в искаженном виде.
– Я ведь только с самолета – и сразу к вам. Разморило…
И перешел к главной теме:
– Глупо как-то все получилось, – сказал я. – Мне кажется, Сельма за меня замуж не хочет. Любит другого человека. Он подарил ей два платья и шубу. Снял жилье… Я постараюсь пережить этот удар судьбы.
Мамаша соглашалась, отмечая при этом, что мы были бы хорошей парой. Она красивая. Я перспективный. Может быть, все сложится. Я обещал ждать, надеяться и верить.
Вечером позвонила Сельмочка. Тон ее изменился. Смеялась она пореже. Рассказывала о делах в институте, материла своего картежника. С тех пор он ни разу не появился, не позвонил. Я сказал, что говорил с ее мамой.
– А-а-а, это… Она мне сказала. Ты умеешь произвести впечатление. И вообще ты, сука, умный. Выкрутился гениально. Свадьба отменяется?
Я призадумался. Ни выкручиваться, ни производить впечатления в мои задачи не входило. Я был рад, что женитьбу удалось замять. Я вроде как женился и тут же развелся. Две радости в одном флаконе.
Вскоре Сельма объявила бой моему пьянству: купила какие-то похмельные таблетки. Я понял, какую ошибку чуть было не допустил. Таких женщин надо обходить за версту. Да и житье в гостиницах мой бюджет бы не потянул. А как без этого? Не мог же я находиться с ней до конца своих дней в одном помещении…
Курица
После смерти Лоры у Джона осталось полведра медицинской марихуаны. Он пришел в гости с огромной «козьей ногой», скрученной из алюминиевой фольги, и взялся угощать всех направо и налево.
Ко мне на Лонг-Айленд в эти дни приехала русская поэзия Нью-Йорка. Практически в полном составе. В доме места не было. Люди ставили палатки во дворе, кто-то собирался ночевать в автомобиле. Народ разбрелся по саду, сбиваясь в клубы по интересам. Интересы постоянно менялись. Наши жены были молодыми и купались в бассейне голыми. Они тоже представляли собой некоторый интерес. Мы кидали им синие цветы, сорванные на клумбах. Женщины украшали себя, продолжая невозмутимое возлежание на надувных матрасах. Время от времени я наполнял им бокалы шампанским для поддержания настроения. Они лениво подплывали к бортику и угощались, не прерывая беспощадной дискуссии о мужчинах.
Джон любил пиво, вино, водку. За время нашего добрососедства приучился к пельменям и считал себя русским поэтом. Он посмотрел на наших дам и зачарованно произнес:
– Русская рулетка!
Он был уверен, что подобное поведение характерно для славянства. Я не вдавался в тонкости национального вопроса.
Соседа я встретил в разорванной кроличьей шубке на голое тело и ермолке на голове, надетой поверх арабской шали. Я воплощал собою сомнительную дружбу народов. По случаю моего дня рождения гости оставляли свои пожелания прямо на моих руках и ногах шариковой ручкой. Весь синий от этих татуировок, я выглядел чернильным чертом.
Джон похвалил меня за изысканный вкус и направился к сундуку с реквизитом – выбрать себе подходящую одежду. Среди мужчин в тот день особым спросом пользовались разноцветные платья с оборочками, пошитые для какого-то школьного спектакля. Я купил их в местном историческом обществе, по доллару за штуку. Джон переоделся в тесный льняной сарафан и взялся настраивать антикварный виниловый проигрыватель, стоящий на столике у крыльца. Вскоре наш маскарад огласился воплями «Whole Lotta Love». Желающих потанцевать оказалось немного.
– В детстве из-за «Лед Зеппелин» мне сломали нос, – сказал я соседу. – Я дал послушать пластинку старшеклассникам, а они прокрутили ее на граммофоне. Поцарапали. Я вызвал обидчика на дуэль, но его приятель неожиданно вмешался и саданул мне по носу локтем.
Джон оставил мои слова без внимания. В молодости, по его рассказам, он часто участвовал в драках. Один раз был отмечен в местной прессе как нарушитель общественного порядка. Он не без гордости показывал мне вырезку из газеты.
– Это твой реванш, – сказал Джон спустя некоторое время. – Раньше у вас пластинка стоила как джинсы, а теперь ты покупаешь их по двадцать пять центов.
Люди продолжали прибывать. Некоторые были мне абсолютно не знакомы. Поэтому я не спешил выставлять себя виновником торжества. Предложил побыть именинником одного скульптора из Нью-Джерси. Вскоре и его ноги покрылись автографами.
– Кто сказал, что день рожденья – грустный праздник? – вопросил Аркадий в пространство. – Пусть тот, кому грустно, кинет в меня камень.
Он подмигнул мне, сообщив, что дамы вот-вот собираются устроить эротическое шоу.
– Куда уж эротичнее, – кивнул я в сторону бассейна.
– Наверное, они оденутся, – предположил скульптор.
Большой Василий появился под тревожный рокот аплодисментов. Он уже успел прославиться в нашей компании смешными, на его взгляд, историями расправ над гомосексуалистами. Но сегодня он поменял амплуа. Васька подарил мне живую курицу: белобрысого бройлерного цыпленка неизвестного пола и сексуальной ориентации. Он внес его, прижав под мышкой. Протянул его со словами:
– Займись делом, хуторянин. Сейчас сколочу тебе курятник.
Сделать ему этого не удалось. То ли не хватило досок, то ли гвоздей. Василий поставил синюю палатку под грушевым деревом и с головой ушел в стихию праздника. Народ ликовал, но все обошлось без полиции. Мы пели протяжные песни, бегали на ходулях наперегонки, сплавляли торт со свечками по воде.
Ночь застала меня у Васьки в палатке. Я проснулся и увидел перед собой черную горбатую тень птицы на фоне полной луны, горящей над деревьями. Птица казалась зловещей. Она пришла выклевать нам глаза.
После того как Васька отпустил курицу во двор, многие успели с ней поиграть. Джон в спешном порядке назвал птицу Лорой и поспешил обкурить дурманящим дымом. Супруга посадила ее в картонную коробку, но курица из нее выпорхнула. Остальные гости пытались Лору покормить. От хлеба и овсяных хлопьев птица отказывалась. Аркадий накопал ей червяков, но Лора отказалась и от них.
Апогеем ее бесноватости стала попытка закукарекать. Генно-модифицированное существо без рода и племени находилось в поиске собственного «я». Петуший крик ей не давался. Она старалась, но внутренняя немота побеждала голосовые порывы. Тогда Лора садилась в траву, изображая наседку, но навыков для этого у нее тоже не было. Ноги не гнулись, тело не излучало материнского тепла. Кто-то сказал, что она и есть воплощение американской мечты. Джон на это ответил, что хоть сейчас готов отрубить ей голову.
Единственным оправданием появления Лоры стала эротическая фотосессия, которую устроили с ней наши дамы. Они сажали курицу к себе на колени, прижимали к голой груди. Лора вырывалась, царапала их нежные телеса. Она не могла принять необходимое положение и сделать умиротворенный вид. Курица оказалась нефотогеничной. Васька виновато пожимал плечами и вслед за Джоном предлагал приготовить Лору на ужин.
Ночной визит курицы поселил во мне недобрые предчувствия. Мне приснились три мушкетера с окровавленными шпагами. Я побежал от них и попал под трамвай. Проснулся в холодном поту.
На рассвете разразилась гроза. С громом и молниями. Мы вылезли с Василием из промокшей палатки и обнаружили, что большая часть гостей уже разъехалась. Джон спал в чьем-то автомобиле, въехавшем в столбик почтового ящика. Столбик накренился, но не упал. Небесные потоки хлестали ноги соседа, ветер залетал под надувшийся подол его сарафана.
Мы пошли к туркам на ближайшую бензозаправку. Василий хотел взять пива.
