Олег Рой - Белый квадрат. Захват судьбы
Знаете, Виктор Афанасьевич, иной раз я мечтаю… Хорошо бы, чтобы люди противостояли друг другу только на татами. Представьте себе: вместо войн – спортивные поединки, самая страшная травма – перелом ребра или сотрясение мозга, а после состязаний…
– Вы мечтатель, Василий Сергеевич, – улыбнулся, не поворачивая лица, Спиридонов. – Чтобы ваша система работала, сначала придется устранить классовое неравенство… и поголовно обучить всех дзюудзюцу.
– Иногда мне кажется, что, если бы каждый знал дзюудзюцу, мы бы к тому и пришли, – тихо сказал Ощепков.
– Нет, – грустно ответил ему Спиридонов, вспоминая Гаева и быстрые удары штыком. – Василий Сергеевич, человек придумал топор, чтобы валить деревья, но скольких старушек-процентщиц с тех пор зарубили? Ни одно человеческое изобретение не защищено от извращенного применения.
– Но дзюудо – не просто изобретение! – упрямо возразил Ощепков. – Дзюудо – это система, это философия, дзюудо…
– Вы сами сказали, что Такэо Хиросэ учился в Кодокане, – перебил его Спиридонов. – И читал Пушкина и Гоголя. Это не помешало ему вести пароход, набитый взрывчаткой, к нашим броненосцам, набитым людьми[34]. À la guerre comme à la guerre, и никакая дзюудзюцу здесь не спасет. Но отчасти я с вами все-таки соглашусь: определенно лучше было бы, чтобы поединки между людьми происходили только на татами и только по правилам.
Он остановился на тротуаре, чтобы достать папиросу. С места их остановки было видно крыльцо «Октябрьской», гостиницы Спиридонова. Ощепков, ожидая, пока он закурит, задумчиво проговорил:
– Вы правы, Виктор Афанасьевич. Вы правы, а я опять все идеализирую. Давайте я расскажу вам о Троше?
Спиридонов кивнул.
– Я только что хвалил Кано, но его достоинства отнюдь не перечеркивают его недостатков. Слепая любовь порождает слепую ненависть, а слепая ненависть – нечеловеческую жестокость. Дзигоро Кано слепо любит Японию и столь же слепо ненавидит Россию. Он, конечно, не хотел, чтобы мы получили дан мастерства, и сделал для этого все.
В финальных испытаниях против Троши вышел Иошидори Ямада. Среди японцев встречаются порой настоящие исполины. Как правило, они идут в сумо, но Ямада пошел в дзюудо. Возможно, потому, что при всех своих габаритах он был проворен, как молния. Впрочем, Троша тоже был крупным парнем и сильным притом. Меньше, чем Ямада, но раз на спор подкову разогнул, правда японскую, да и стертую напрочь, но поди ж ты, не каждый сможет. В общем, перед боем Троша не беспокоился. Но едва они зашли на татами, я сразу понял, что что-то не так. Не могу сказать почему. К ненависти японцев мы уже привыкли тогда. Ямада нас, конечно, ненавидел, он был из любимчиков Дзигоро.
Бились они долго, силы были равны. Когда Троша оказался на полу, я не сильно обеспокоился, думал, он дождется захвата и бросит противника. Но Ямада захватил его уммэй-джимэ, и я с ужасом понял, что у Троши просто не хватит сил его сбросить. Он попытался было… но лучше бы не пытался – от его движения захват только усилился, перейдя в удушение, а потом Ямада, конечно, отпустил руку, высвобождая Трошу из захвата, но было поздно. Дыхание так и не восстановилось, хоть Трошу и пытались реанимировать, вполне честно. Через час с лишком он умер.
В тот вечер меня вызвали к отцу Николаю. Был весь коллектив педагогов во главе с Сэнума, был Позднеев и даже посол был. Владыка сказал мне, что они решили не посылать меня больше в Кодокан. Очевидно, что Дзигоро Кано не собирается давать рюси дан и скорее убьет еще и меня, чем изменит свое решение. Окамото заявил, что по японскому законодательству ни Дзигоро, ни даже Ямаду нельзя привлечь за убийство. Технически то, что произошло, могло быть не более чем несчастным случаем, пострадавшему тут же оказали помощь, а доказать, что помощь оказывалась ненадлежащим способом, мы не можем.
– В этих обстоятельствах, – сказал наконец владыка, – мы не имеем права допустить повторения трагедии и просим, чтобы вы более не посещали Кодокан.
Однако к тому моменту семинарию я уже окончил и оставался при миссии исключительно ради Кодокана. Потому я кашлянул, в горле вдруг запершило, и сказал тихо, но твердо, что все понимаю, но все-таки хочу получить дан.
Меня стали наперебой отговаривать. Говорили, что этого никогда не случится. Что Кано скорее задушит меня поясом, чем мне этот пояс отдаст. Но я стоял на своем. И не только потому, что хотел получить дан. Прежде всего я хотел отомстить.
В конце концов они отступили, но отец Николай попросил всех оставить нас с ним наедине. Все разошлись, бросая на меня сочувственные взгляды. Когда мы остались одни, владыка сказал:
– Вася, прежде, чем ты уйдешь, хочу напомнить тебе слова Христа: «Мне отмщение, и Аз воздам».
Знаете, Виктор Афанасьевич, после смерти Троши у меня наступил самый глубокий кризис веры за всю мою жизнь. И я спросил владыку, жестко, пожалуй, и грубо: почему Христос не сберег Трошу? Почему не испепелил на месте язычника – Ямаду?
– А почему Он не спас Себя Самого? – спросил отец Николай. – Почему не испепелил распинавших Его? Не ради ли сотника, исповедавшего Его при кресте, и жены Пилата, прославленной в лике святых?
– У Христа был Крест… – неуверенно сказал я.
– А у тебя есть свой, – ответил мне владыка. – И у Троши тоже свой Крест. Потому что нет любви более той, когда кто-то отдает жизнь свою за други своя…
И я вдруг вспомнил один из семинарских вечеров и Трошу, рассказывающего мне:
– Я уж и так просился, чтобы меня на войну взяли! А тятька мне все: сиди, мал ишшо, убьют-де меня, Тихона, Савку, Володьку – кто за бабами присмотрит? Девять годков-то мне было. И что толку? И с японцем не повоевал, и ближних схоронили: тятьку, Тихона, Савку да Володьку в Маньчжурии, а мамку с сестрами – как после войны в зиму напасть какая-то на станицу зашла. Полсела перемерло, я и сам захворал, да сдюжил.
– Неужто ты и смерти не боишься? – спросил я его, а он так хитро прищурился и отвечает:
– Раньше, брат, боялся, а с тех пор, как бабу попробовал, так и не боюсь. А что еще нужно казаку? Судьба у нас такая, где враг на Русь кинется, там все по полям могилки казачьи…
И тогда я принял решение…
* * *– Мне кажется, я бессовестно вас использую, – сказал Спиридонов. – Но мне хочется узнать, чем все закончилось. Может, мне стоит провести вас до дому?
– А вы дорогу обратно найдете, в чужом-то городе? – улыбнулся Ощепков. – Нет уж, я доскажу, и вы пойдете. Да и живу я недалеко, а осталось-то всего ничего. Видите лавочку? Давайте присядем, что ли?
Спиридонов кивнул и сказал, подходя к лавочке:
– Надеюсь, вы не отказались от мести?
– Отказался, – ответил Ощепков. – Но что менял мой отказ? Мне предстояло защищать свой дан, и я был уверен, что против меня выставят тоже Иошидори Ямаду. Если у Троши против него были шансы, то у меня их было куда меньше. На первый взгляд.
Видите ли, учился я прилежно не только в семинарии и Кодокане. Я старался максимально узнать жизнь в Японии. Узнать, как живут и чем дышат японцы. Я жадно, как губка, впитывал все, что мог узнать. Вам знакомо имя Хаясидзаки Сигэнобу?
Спиридонов отрицательно покачал головой.
– Это один из древних учителей фехтования, создатель школы иайдо. Всю его родню убил один из мастеров фехтования, и юноша поклялся отомстить, убив его в честном бою. Но его противник был лучшим фехтовальщиком Ямагата, если не всего Нихона, а сам Хаясидзаки был всего лишь юношей. Поняв, что никакими тренировками он не сможет достичь того, чтобы превосходить врага в умении, Хаясидзаки сосредоточился на одном-единственном движении – извлечении меча из ножен. В итоге он убил врага еще до того, как тот успел обнажить свой меч.
– И чем вам помогла эта история? – удивился Спиридонов.
– До моего испытания оставалась неделя. На следующее утро я набил большой парусиновый кранец мокрым песком – вес куля получился примерно равным весу Ямады – и приступил к тренировке. Мне всего лишь надо было выполнить любой бросок через себя до того, как Иошидори применит уммэй-джимэ, и сделать это так, чтобы уммэй-джимэ мог применить я сам.
Как вы понимаете, мне это удалось. Вы знаете, что такое уммэй-джимэ: попытка высвободиться из этого захвата ведет к дальнейшему удушению, и чем больше противник пытается, тем больше приближается к смерти. Я видел, как жизнь уходит из глаз Ямады, я понимал, что эта жизнь сейчас примкнула к моим пальцам, к сгибу локтевого сустава…
И когда борьба уступила место принятию своего уммэй, я отпустил захват. Ему не понадобились реанимационные действия – Ямада был все еще в сознании, лишь ослаб настолько, что не мог встать сам. Но это был еще не конец.
На церемонии посвящения присутствовала пресса. Обычно эта церемония очень праздничная, но на этот раз было впечатление, что кого-то хоронят. Никакой радости, никакого веселья, хотя посвящали не только меня. К тому же в зале было много белого в оформлении. Белый в Японии – цвет траура, как у нас черный. Меня посвящали четвертым, последним, и сделать это решил сам Дзигоро Кано. Настоящий дзюудоку – едва я его увидел, как сразу понял: он не сдался. Такой не сдастся никогда.
