Виорэль Ломов - Неодинокий Попсуев
На директора с трибуны поглядывали с опаской, близко к столу не подходили, а «тезисы» отдавали в президиум, обходя стол кругом. Каждый раз Чуприна провожал очередного «отдуплившегося» оратора насмешливым взглядом.
Обычно Чуприна напоминал напружинившегося льва перед прыжком, даже когда доброжелательно выслушивал чью-то аргументацию. Большая его голова, казалось, жила отдельно от его рук: руки могли что-то перелистывать, писать, жестикулировать, а в голове шел непрерывный мыслительный процесс, который планировал дела, слова, жесты. В этот момент с нее можно было ваять ту самую былинную Голову, что торчит в русской степи как символ вечности непонятно для кого и для чего. Сейчас же он больше походил на льва усталого, охраняющего свой прайд, по-прежнему опасного, но понимающего, что его изгоняют, и не подросшие львы, а жалкие охотники-пигмеи с отравленными стрелами.
Когда предоставили слово ему, он вышел, как капитан огляделся по сторонам. Прошелся по всем рядам пронзительно-невидящим взглядом, не то запоминая, не то выжигая всех из памяти. Потом указал рукой на президиум:
– Вот тут, граждане, ваше новое руководство. Видите, под столом лужа?
В зале зашумели, стали приподниматься, заглядывая на сцену. В президиуме секретарь парткома встал, отодвинул стул и нагнулся под стол.
– Обоссались от страха. Жалуйте теперь его. А вообще-то, жаль, шашки нет. Встать! – рявкнул в микрофон Чуприна, ткнув кулаком в сторону президиума.
Президиум подскочил как ужаленный. В зале раздались смешки. Чуприна, не глядя ни на кого, прошел мимо них, спустился по ступенькам в зал и вышел.
Президиум без сил опустился на свои места, а три четверти зала поднялись со своих мест и захлопали вслед ушедшему директору. Когда все успокоились и началась процедура выдвижения и голосования, каждый сидящий в зале почувствовал пустоту. Без старого директора опустел зал, как будто из него ушел вместе с Иваном Михайловичем весь двадцатый век.
В «Вечерке» появилась очередная заметка Кирилла Шебутного, в которой он утверждал, что «после ухода Чуприны из зала президиум и впрямь сел в лужу, собственную».
Неудачный кандидатПопсуев не рассматривал уход Чуприны с поста директора как препятствие своему росту по службе. О карьере Сергей думал как о феерическом продвижении по должностной лестнице и никак не предполагал, что все протеже старого директора занесены в черный список. Но поскольку борьба на заводе не закончилась и каждая партия прибирала к рукам нужных ей специалистов, Попсуев еще имел шансы на выдвижение. Его быстрому росту могла помешать лишь нехватка подлости, без которой трудно сделать замес успеха.
Кукловоды хорошо знают: стронь специалиста с мертвой точки хоть министр, спец не обязательно дойдет до победного конца. Много на его пути рвов и капканов, которые без помощи знающих людей не обойти. Однажды в буфете заводоуправления к Попсуеву подсел начальник отдела труда и зарплаты Звягин и, помешивая чай и испытующе поглядывая на него, поговорил ни о чем, а потом неожиданно предложил:
– Ну что, Сергей Васильевич, хочешь стать начальником цеха?
Попсуев знал, что Звягин устроитель судеб еще больший, чем Дронов, и не смог удержать суетливого движения рук и выражения лица.
– Вижу, хочешь, – сказал трудовик без тени ухмылки. – А это уже полдела. Выступи-ка ты, Сергей Васильевич, с почином объединить первый и второй участки, станешь хозяином двух третей цеха, я тебе и расчеты помогу сделать, обоснуем такую экономию, что новый директор ахнет!
– Но как же за спиной Берендея? – возразил Попсуев. – Ему сказать надо. И его, что, побоку?
– Почему побоку? Вверх пойдет, в замы главного… Поверь мне, искушенному в этих делах, – настаивал действительно искушенный не только в этих, но и еще в очень многих комбинациях проныра трудовик.
– Я так не могу, – сказал Попсуев.
«Ну и дурак!» – думал трудовик, досадуя на Дронова, что тот необдуманно втянул его в явно бесперспективный проект. Но ему инстинктивно нравился Попсуев своей искренностью и честностью – тем, что начисто отсутствовало в нем самом. Он взял еще одну чашку чая, а потом и вовсе пригласил Сергея в свой кабинет, где минут двадцать вразумлял дитятку, что успех приходит не к тому, кто его жаждет, а к тому, кто сам рвется к нему, не боясь замараться по пути.
– Как, думаешь, генералами становятся? Без крови? – убеждал Звягин.
– Так то на войне, – не сдавался Попсуев. – И потом, Берендей – ведь он отладил цех как часы, слаженней быть не может.
– Ты всё-таки подумай! – отчаявшись, бросил трудовик, и пошел к начальнику НОТ Живиле, с которым уже было всё оговорено, пенять на тупицу Попсуева и на Дронова, которого тоже давно пора менять.
– Значит, надо искать другого кандидата, – вздохнул научный организатор труда, ставя вопрос в своем списке возле Попсуева. – Жаль, перспективный парень, пробивной и умный.
– Да куда уж. Ладно, Свияжского пусть сменит, а там поглядим.
После дел не у дел– Вот и всё! – Чуприна стоял перед зеркалом, глядел на себя и не видел себя. – Вот и всё!
– Ты чего? – испугалась жена.
– Идти, мать, некуда.
– Как некуда? А на работу?
– Вышла моя работа. – Он подтянул штаны на грудь так, что стал похож на пожилого карапуза в коротких штанишках. – Как я тебе такой? На работе я зараз вот такой. Смешной лилипут. Всё, уволился, Полина Власовна. Впереди заслуженный отдых, дача, кресло у камина, мемуары.
– Тебя ж хотели консультантом оставить?
– Им теперь другая консультация нужна, женская.
– Ведь истомишься без дела.
– Слушай, мать, не томи, а? Истомлюсь от твоего плача, Ярославна.
– Какая Ярославна? Из бухгалтерии? – не поняла Полина Власовна, но Чуприна не ответил.
Оставшись не у дел, Чуприна несколько дней чувствовал некоторое стеснение в груди, но успокаивал себя: «У меня пока отпуск». Через неделю на него накатило уныние. Сил не было смотреть утром с балкона, как люди спешат на работу, как едут машины. «Ничего, всё образуется», – думал Иван Михайлович.
От нечего делать он за день утряс в ЖЭУ все дела, которые накопились у домкома за год, перекрыл въезд во двор грузовому транспорту, договорился о разбивке цветника вдоль южной стороны детсада напротив. Чуприна стал больше бывать на улице, в магазинах, ездить трамваем и троллейбусом. Когда ему на первых порах приходилось спорить с кем-нибудь в ЖЭУ, исполкоме, в трамвае или в магазине, спора не получалось. Никто не мог противостоять его яростному натиску и железной аргументации. Да и многие еще не осознали, что Чуприна уже «никто». Но прошло две недели, и он почувствовал, что стал терять запал, решимость чего-то доказать и что-нибудь сделать для общего блага. И в лицах чинуш стало появляться отчуждение. Оказалось, нет никого, кому надо было что-то доказывать, и нет никому никакого дела до общего блага.
Съездил на дачу, сгреб листья, перекопал, подправил, починил всё, что требовало ремонта, но жить сычом там не смог, так как жене прописали процедуры. Он вернулся в город и стал перечитывать книги. Удивительно, они его сейчас никак не трогали! Всё в них казалось не всамделишным, исключая разве что «Мертвые души» да «Историю одного города».
Несколько дней после этого Иван Михайлович пребывал в меланхолии. Ничего не хотел делать. Сидел в кресле и глядел перед собой. Какие картины вились перед его взором, он и сам вряд ли сказал бы. Они приходили и уходили как бы невзначай. Иногда думалось о дворянах, не обремененных военной или статскою службою, находящихся в отставке и не занимающихся даже крестьянами, как тот же Обломов – несчастнейшие люди! «Это как же надо было держать в себе жизнелюбие, чтобы не расстаться от тоски с жизнью! Пить, играть в карты, донжуанить, стреляться, ездить по водам, вступать в масоны или в тайные кружки – такая скука! Если бы я вместо того, чтобы строить и запускать завод, а за ним жилой поселок, дворец культуры, стадион, совхоз, больничный городок; вместо того, чтобы раскручивать два производства, занимался бы только тем, что тосковал возле юбки да стрелялся с обидчиком или пережевывал сопли в губернском собрании – грош цена была бы мне. А так я хоть за свое прошлое чувствую удовлетворение, и прежде всего потому, что не удовлетворен им, так как сделал меньше, чем мог, хуже, чем хотел, но все-таки сделал! И неужели всё то огромное, что мы все ценой неимоверных усилий сделали сообща, теперь пойдет коту под хвост?! Неужели мы сами, своими руками, выкопали себе яму?»
Просыпался Иван Михайлович рано. И на этот раз проснулся, вышел на балкон, светало. В утренней тишине журчала где-то вода. В новом доме напротив на балконе третьего этажа стояли два мужика в одних трусах. В разные стороны били две мощные струи. Один из них воскликнул: «Хорошо-то как, господи!»
Чуприна криками разбудил жену:
![Ирина Хакамада - Success [успех] в Большом городе](/uploads/posts/books/196023/196023.jpg)