Юрий Серов - Главные вещи
– Наверное, я тебе в тягость? – задал вопрос дед. – Кому охота возиться со старым пердуном, тратить время? Да, Артёмка?
– Лежи спокойно. Ничего мне не в тягость, не обломлюсь.
– За мной тоже однажды так ухаживали. В конце 1941-ого я дослужился до лейтенанта, участвуя в самых страшных сражениях с фашистами, сидел в окопах, бросал гранаты в немецкие танки, и свято верил, что пройду всю войну без ранений. Не повезло, внучок, не повезло. Оборонялись в здании, а сверху бомбардировщик летел. Свист услышали, а потом померкло всё. Очнулся уже в госпитале. Медсестра рядом сидит, по голове гладит, успокаивает. Спрашиваю, что случилось, а она молчит, не отвечает. Понял я, что боится сказать, значит, серьёзное ранение-то.
– Выкарабкался? – поинтересовался я, заметив, как к деду возвращается здоровый румянец.
– Выкарабкался. Оказалось, что осколком ранило в живот, и врачи поставили на бойце Фёдоре Макарове крест, но при операции выяснилось: жить буду, органы не задеты, а осколок лёг параллельно животу, устроившись под кожей. Радовался я тогда, скоро на фронт, к ребятам нашим, – воевать. Нескоро к ребятам попал. Подходили немцы, и всех больных отправили долечиваться на Урал. Погрузили в поезд и даже ручкой не помахали. И так оказался я в славном городе Оренбурге, где и встретил медсестру Тамару, твою прабабушку. Понравился я ей. Она мне сахар тайком таскала, спиртом баловала, чтобы боль легче переносилась, а скоро и я на ноги поднялся. Пообещал, что вернусь обязательно, война кончится, и вернусь, но так и не смог отыскать её после. Уехала куда-то, а в Оренбург вернулась, когда дед твой Женька уже парнем здоровенным стал, семью завёл.
– Не общались с тобой?
– Не общались. В 70-ом у него сын родился, папка твой, но понянчить мне его не дали. Сказали, чтобы убирался в свою Москву и никогда не приезжал.
– Почему так, дед?
– Не знаю, Артём. Не делал я никому ничего плохого, искал Тамару по всему Оренбургу целый год, и не моя вина, что не нашёл, – война-то многих по Союзу раскидала: кто где устроился, тот там и остался. А, по её словам, выходит, что я во всём виноват.
– Но ты же не виноват?
– Война проклятая во всём виновата. Сколько народу на ней погибло, и сосчитать до сих пор никто не может. Да и я, наверное, в чём-то виноват. Надо было продолжать поиски, не сдаваться, а я годик порыскал, да и бросил.
– Семью почему новую не завёл?
– А зачем? Семья у меня есть, пусть я и чужой для них.
– За столько лет и не приезжал к тебе никто?
– Приезжали. Дед Женька приезжал. Он у кого-то денег в долг взял, машину покупал. Срок подошёл отдавать, а денег нет, – те его к стенке и припёрли. А где денег взять? Негде. Приехал у меня просить. Дал ему четыре тысячи, он рублики взял и ушёл. Даже спасибо не сказал.
– Дела. Ты, дед, не устал? Как себя чувствуешь? Полегче?
– Да вроде нормально. Отпустило.
– Поспи чуть-чуть, я в душ пока схожу. Потом ещё расскажешь.
– Хорошо, – не стал сопротивляться ветеран. – Расскажу.
Я принял лёгкий душ, смыв с себя грязь бессонной ночи, пообедал и вышел в комнату. Старик спал, положив под морщинистую голову руку, и шевелил губами, продолжая и во сне делиться интересными историями. Я укрыл его пледом и долго смотрел на долгожителя, отказываясь верить, что мой родственник прожил на свете девяносто девять лет. Прабабка Тамара на небесах, дед Женька и бабка Светлана давно умерли, отец разбился в автокатастрофе. Они умерли, а прадед живёт. И никто не знает, в чём его загадка. Никто.
После обеда деду снова стало плохо. Температура поднялась до тридцати девяти и опускаться ниже не собиралась. Позвонил 03, и медсестра вколола ему антибиотик.
– Надо бы дедушке в больницу, – посоветовала. – Заберём?
– Обидится, что без его ведома.
– А если умрёт ночью? Грех на душу возьмёте?
– Не возьму. Увозите. Скажите только куда поедете, чтоб я не искал потом по всей Москве.
– Конечно, – кивнула девушка. – Продиктуйте сотовый, я вам позвоню.
Так я познакомился с будущей женой Ларисой. Благодарю деда за неожиданный поворот судьбы, потому что такой умницы я не найду больше нигде. Спасибо тебе, дед Фёдор, спасибо громадное.
4Через две недели мой старик поправился. Двусторонняя пневмония, мучившая его на протяжении шестнадцати дней, осталась позади, но выглядел дед неважно. Бледный, похудевший, обнял меня словно родного, уселся на заднее сиденье такси, и мы поехали домой, на Арбат.
Сюрприза дед не ожидал. Лариса, девушка-спасительница приготовила любимые дедовы пельмени с картошкой и мясом, поставила перед стариком тарелку, облила сметаной и посоветовала съесть всё, чтобы стать здоровым.
– А то до праправнуков не доживёте. Кто с детишками играть будет?
Старик оглядел нас: меня, красавицу Ларису, – и по щекам закапали слёзы. Дед сидел безмолвно, не произнося ни слова, плакал, и вытекало из глаз то одиночество, которое копилось с 1942-го. Мы не трогали его, просто стояли рядом, позволяя выплакаться.
После больницы мы с дедом стали ещё ближе. Лариса пока не желала оставаться у нас, хотя ни я, ни старик не были против, но девушка показывала, что воспитана правильно, да и на Тверскую в ближайшее время не собирается, поэтому проводили вечера вдвоём. Я искал работу в журналах и газетах, а дед Фёдор предавался воспоминаниям, загружая в мой мозг тысячи историй из легендарного прошлого Советского Союза.
– Артёмка, что творилось в 53-м! – восклицал он, выводя правнука из задумчивости. – Вождь умер! Отец всех народов СССР покинул мир! В Москве толпы людей, все ревут: что со страной станет? А я не плакал тогда, стоял на балконе, натянув на лицо маску безразличия, хотя и не безразлично было – интересно, что со страной дальше станет. А Сталина в мавзолей закупорили, вынесли, правда, потом. Тиран, видимо, не прижился.
– Сильно тиранил?
– Тиранил, внучок, ещё как тиранил. Я в 37-ом насмотрелся на репрессии. Мужиков под одну гребёнку гребли, – сколько друзей моих сгинуло в небытие, и не нашли никого, – пропали с концами. Загребли бы и меня, но репутация уж слишком хорошая, не придрались.
– Приходили?
– Да. Время за полночь, заявились двое в кожаных куртках, корочки предъявили, квартиру обыскивали до утра, компроматы какие-то искали, а я брякнул, что в ВКП(б) состою, комсомолец, да и в армии три года отслужил. Отстали. Не сразу, конечно.
– Дед, – перебил я его, – что ты о Лариске думаешь?
– О Ларисе-то?.. Плохого ничего, девушка хорошая, правильная, да и медсестра к тому же. Дома, когда медик есть, все здоровые ходят. Жениться надумал, да?
– Не знаю. Рановато вроде. Восемнадцать лет. А вдруг ошибусь?
– Ошибаться не страшно. Все ошибаются. И я ошибался, ой сколько ошибался! И в молодости, и в юности, и в старости. Особенно с друзьями. Всегда считал, что их много, крутятся-вертятся вокруг, а на деле оказалось и нет совсем. Ездил на рыбалку, попал в переделку, местные докопались, угрожать начали. Я корягу схватил, думал, что за спиной прикрывают, оглянулся – никого. Отобрали корягу, чуть не убили. С тех пор в дружбу не верю.
– Дед, ты всё отступаешь от темы. Что с Лариской делать?
– Ей-богу, ты что как маленький?! Нравится – женись, не нравится – не женись! Сомневаешься – подожди немного, присмотрись. Рановато, конечно, я согласен, а вдруг она именно та, которую искал всю жизнь?
– Как ты бабу Тамару?
– Нуда. Я потерял своё счастье. Ты можешь не повторять моих ошибок. Но мой тебе совет: приглядись, Артёмка. Женитьба не убежит.
Решил последовать совету старика. Месяц мы с девушкой налаживали отношения, встречались, целовались, скрываясь в тени деревьев, посещали кинотеатры и спектакли, поедали килограммы мороженого, мечтали о будущем, и я понял, что медсестра Лариса станет второй половиной Артёма Геннадьевича Макарова и родит ему наследника или наследницу.
Дед Фёдор предложил сыграть свадьбу, обязавшись взять расходы на себя. Отказываться мы не стали.
Двадцать седьмого ноября Лариса Артемьева вошла в нашу семью, стала Макаровой, разбив вдребезги холостяцкий дуэт прадеда и правнука, принесла в дом уют и спокойствие, и жизнь снова стала налаживаться. С утра я уходил в институт, слушал две-три лекции и мчался на работу в издательство, куда я недавно устроился, редактировал, забирал домой пару рукописей, и вечером мы ужинали втроём: я, жена и дед Фёдор. Шутили, смеялись, старик травил байки из молодости, и столько счастья и радости выливалось на наши черствеющие души, что разом очищалась вся московская грязь, накопившаяся за долгое время. Мы стали для деда Фёдора семьёй, родными и близкими, и он изливал, дарил нам любовь, отдавал всё, что имел.
– Эх, Артёмка, – говорил старик, дымя трубкой, – смотрю я на часы и осознаю, что столько лет прожиты зря, что девяносто девять страниц книги Жизни я просуществовал, а жить по-настоящему я начал сейчас, когда появились вы. Да-да, именно так, не смейся! Вы – моя семья, и в этом году я живу, а не выживаю! Квартира, машина, деньги – это ничто. Родные и близкие – вот чего мне всегда не хватало! А теперь я получил подарок от Всевышнего; Бог послал вас, чтобы скрасить моё одиночество. Знаешь, как тягостно проходят года в одиночестве? Не знаешь. А я знаю… Береги семью, внучок. Береги жену и детей. Это подарки от Бога, и их нужно хранить и оберегать…
