Алёна Жукова - Дуэт для одиночества
Неожиданно для себя Паша обнаружил, что Израиль ему нравится, и пребывал в умильно-восторженном состоянии туриста, изучающего достопримечательности. У его женщин, наоборот, наблюдался некоторый спад настроения. Пожив недолго под присмотром родни и наслушавшись их стонов по поводу всего – дороговизны квартир и бензина, жары и хамсинов, хитрых арабов и не менее хитрых евреев, они решили, что нельзя никому верить, особенно тем, кто желает тебе добра. Муся, растягивая шипящие согласные, называла многочисленную дядину семью «миш-ш-шпуха», что придавало слову змеиное звучание. Первое, что посоветовали усвоить родичи: музыкантов тут полно и устроиться по специальности очень трудно. Чем лучше музыкант, тем хуже у него шансы. Почему? Потому что каждый думает, что он пуп земли, а тут уже есть один Пуп – к нему экскурсии водят. Надо искать нормальную работу и учить иврит. Без языка ты – никто.
– Где ты можешь работать, если ни они тебя, ни ты их не понимаешь, – пыталась втолковать дядина жена, – только в уборной, то есть там, где можно вместо языка тряпкой управиться. Если ностальгируешь по коммунизму, то в кибуц, там тебя и языку научат и любви к родине. Все мы дерьма нахлебались, – гордо добавляла она, – теперь ваша очередь.
После всех этих наставлений женщины ненадолго скисли, но уже через пару дней вышли на поиски работы по уборке офисов, следуя по адресам, указанным добрыми родственниками. Теща попробовала воззвать к совести кормильца.
– Павел, я вот не понимаю, как можно сейчас думать о чем-то другом, кроме работы! Денег с гулькин нос. Это что же, пока язык не выучим, палец о палец не ударим? Я вот возьму и съеду от вас, посмотрим, как вы без моего пособия будете выкручиваться. Как это может быть? Женщины работают, а он на пляже загорает?
Паша беззлобно хамил и, схватив полотенце, выскакивал под палящее солнце. Перебегая под пальмами из тенька в тенек, он спускался по улочке, ведущей к морю. Там бирюзовая вода накатывала на раскаленный добела песок, омывая развалины древней крепости. На песке лежали тяжелые мраморные колонны. Паша, прыгнув на них, взбирался под своды арки, изъеденной ветром и солью. Устроившись поудобнее на высоте, слушал прибой, ожидая возвращения музыки. В последний раз он слышал ее внутри себя в ночь перед отъездом. Это был сильный, демонический, небывалый по красоте и трагизму мотив. В Италии он сделал наброски будущей симфонии, но суета, нервозность и неопределенность жизни вконец оглушили. Теперь он пытался вынырнуть из пустоты и глухоты, но что-то мешало. Он приходил сюда и мог часами наблюдать, как бегут по синему небу облака, похожие на парусники, и как под ними по синей воде скользят яхты, легкие, как облака. Музыка была где-то рядом, но пока ее не удавалось поймать. Нажарившись на солнце, он шел купаться, разглядывая по пути разомлевших пляжниц в бессознательно-откровенных позах. В эти минуты он иногда вспоминал Лизу, вернее, не столько Лизу, сколько себя самого в те сладкие предотъездные времена. Сразу где-то в копчике начинало зудеть, потом горячо ударяло в пах. Он видел одну и ту же картинку – распластанное под ним голенькое тельце с мягкими впадинками подмышек, острыми углами ребер и разведенными коленками. В этот момент он торопился поскорее прыгнуть в воду и охладить накал воспоминаний.
Решившись кардинально изменить свой уровень жизни в Израиле, Муся и Нина Антоновна прошлись по всем адресам, указанным родственниками, в поисках работы. Уборщицы нигде не требовались. Возвращаясь домой, слегка заблудились. Оказавшись в районе, похожем на промышленную зону, плутая между складами и автомастерскими, наткнулись на одноэтажное здание барачного типа с красной вывеской по фронту. Смысл желто-кудрявой надписи на иврите был недоступен, но им показалось, что кто-то внутри говорит по-русски. Они решили, что наконец узнают, как попасть на нужную улицу. Муся и Нина Антоновна вошли в полутемное, грязноватое здание и обратились к сидящей за стойкой секретарше на русском. Она, не поднимая головы, мотнула ею, давая понять, что не понимает, и тогда Муся выдавила из себя заученное «Ани мэхапэсет авода», что означало «Я ищу работу». Секретарша подняла на них безразличные, густо подведенные сине-сиреневыми тенями глаза и позвонила начальству. Что-то сказав, сделала знак Мусе и повела по коридору в глубь помещения, а Нину Антоновну не пригласила. Осмотревшись, Нина Антоновна отметила, что офис у этой компании так себе, паршивенький. Коридорчик узкий, а кабинетов много. Секретарша жутко вульгарная, вызывающе одета и накрашена. Рядом на столике Нина Антоновна заметила неприличные журналы.
Секретарша вернулась одна без Муси и, не глядя в сторону Нины Антоновны, села за стойку. Пока она отходила, звонил телефон. Прослушав сообщение, секретарша подхватила пачку бумажных полотенец и распахнула дверь в соседний кабинет. То, что за дверью успела за пару секунд рассмотреть Нина Антоновна, повергло несчастную в шок. На массажном столе лежало тело, над которым склонилась женщина. Она елозила рукой по громадному, темно-бурому члену, фонтанирующему спермой на ее обнаженную грудь, лицо и волосы. Такого безобразия заслуженная пенсионерка не видела никогда и даже не могла себе представить. Она закричала и бросилась по коридору спасать дочь, но вульгарная девица, преградив путь, усадила трепещущую Нину Антоновну на стул, призвав откуда-то из недр заведения темнокожего накачанного бугая. Нине Антоновне стало страшно. Она заплакала.
А с дочерью в это самое время ничего страшного не происходило – она пыталась договориться с владельцем заведения об условиях работы. Войдя в кабинет, Муся увидела за начальственным столом пожилого красавца, голову которого покрывали благородные седины, оттенявшие медный загар иконописного лица. Тонкая серо-голубая рубашка была распахнута до живота, и она с удивлением отметила поразительную для его возраста мускулатуру.
Хозяин о чем-то спросил на иврите, она покачала головой, давая понять, что не понимает.
– Так, а то гово€ришь по-русскему? – произнес он то ли с польским, то ли с украинским акцентом.
Муся радостно застрекотала:
– Да, только по-русски и говорю! Мне нужна работа, но чтобы без языка. Я могу полы мыть, вытирать пыль, пылесосить, мусор выносить, стирать. Все могу.
– Добже, – усмехнулся пожилой красавец, – але, можешь яко инше поработать, так? Ты же не старуха, так?
Муся поймала на себе оценивающий взгляд хозяина, поежилась и поправила кофточку. Седовласый спросил:
– Коли хочешь, так я тебе дам пьять тыщач у неделю.
У Муси вытянулось лицо. Она быстро посчитала в уме: пять тысяч шекелей в неделю – это двадцать в месяц! А если всей семьей выйти, то это шестьдесят тысяч. Вот это да!
– А что делать надо?
– Массаж делать, але не розумиешь?
– Розумию, розумию! У меня руки сильные – я же музыкант. Вот увидите, людям понравится, только покажите, чего и как. Я быстро научусь. Знаете, мой муж тоже может массаж делать. Он пианист, пальцы длинные и руки не слабее моих.
Хозяин рассмеялся, намекнув, что может дать адресок, но лично он с мужиками перестал работать уже давно, а Муся не унималась.
– И у мамы моей с руками все в порядке! Она хоть и пенсионерка, но еще о-го-го! Кого хочешь помассирует! Может, позвать? Она там, в коридоре сидит.
Хозяин недоверчиво посмотрел на странную женщину, напоминающую подростка, и спросил:
– Пенсионэ€рка кому нужна? Пионэ€рка нужна. Ты чего пришла?
Муся растерялась, она, кажется, все объяснила. Зазвонил телефон. Седовласый поднял трубку и помрачнел.
– А ну-ка, иди скорийще, там твоя мамка клиентов распужала. Плачет и власы на соби рве. Завтра приходь без мамы и мужа – то столкуемось.
Муся выбежала в коридор, где в кресле полулежала заплаканная Нина Антоновна с багровым лицом, свидетельствующим о приближении гипертонического криза, и вопила:
– Не прикасайтесь ко мне! Проститутки, верните дочь! Вы за это еще ответите!
Ее окружили девочки и клиенты. Кто-то протягивал стакан с водой, кто-то предлагал «тяпнуть коньячку». Заметив Мусю, она скомандовала:
– Бежим скорее, это не офис – это бордель!
Муся тщетно пыталась ее успокоить, пока добирались домой. Выслушала в подробностях и даже попыталась представить сцену, потрясшую мать. По всему было видно, что мать права и Муся чуть было не нанялась на работу в бордель. Эта мысль показалась забавной и польстила женскому самолюбию, задавленному полным отсутствием семейного секса.
«А ведь этому седому я понравилась, иначе бы не предложил, – вспоминала она раздевающий взгляд. – Пять тысяч в неделю! – не укладывалось у Муси в голове. – Собственно, за что? Может, послать Пашу на фиг и податься в бляди? А что, собственно, останавливает? Имею моральное право – с мужем секса никакого, и давно».
Муся точно помнила, что после отъезда даже намека с его стороны не было, да и до отъезда далеко не гладко все происходило. Тогда ее обижали бесконечные Пашины придирки, что, мол, она в ритм не попадает, что голова у нее забита всякой ерундой, что она вечно торопится, а однажды в момент мучительного подхода к оргазму он повел себя просто как настоящий жлоб. Зазвонил телефон, она не отреагировала, но он остановился и потянулся к трубке. Кто тогда звонил, она до сих пор не знает. Паша замер, и она тоже. Он молчал, ничего не говорил и просто слушал тишину. Положив трубку на рычаг, обрушился с претензиями, что она весь кайф обломала: «Почему остановилась? Почему прислушивалась, вместо того чтобы довести такое простое дело до конца!» Тогда она психанула и предложила ему в дальнейшем перейти на самообслуживание. Так оно и случилось. Как можно зачать ребенка в такой ситуации даже при помощи волшебной израильской медицины, было непонятно. Правда, после похода в «медицинскую кассу» ей объяснили, что борьба с бесплодием – это национальная политика, и есть такая вещь, как искусственное оплодотворение, и по результатам анализов у нее не все так безнадежно.
