Алёна Жукова - Дуэт для одиночества
Целительница Марфа жила в дивном по красоте селе, утопавшем в сочной траве и цветах. Пока Вера ехала поездом, потом рейсовым автобусом и попуткой, у нее отекли и разболелись ноги. Ее высадили у трассы, и оставалось совсем немного пройти, но каждый шаг давался с трудом. Она медленно шла через рощу мимо круглого, как зеркало, пруда, в котором купались ветви плакучих ив, и все искала, где можно присесть, отдохнуть. Голова кружилась, она ухватилась за ствол дерева и медленно сползла в траву.
«Надо полежать», – подумала, вытянувшись во весь рост. Сквозь тонкую ткань батистового сарафана ее прошиб холод, идущий из еще не прогретой земли. Вера не могла пошевелиться от навалившейся тяжести.
«А в могиле будет еще холодней, – пронеслось в голове, но эта мысль не вызвала никакого страха. – Я ведь холода не почувствую. Ничего не болит, ни о чем не думаешь. Хорошо! Не надо за Лизку бояться, думать – чем и как платить, где товар брать и сколько «крыше» отстегнуть. Отдыхай себе, спи спокойно. Отработала – и на покой. Кому я, собственно, теперь нужна? Раньше, пока растила, нужна была Лизе, а теперь она только и думает, как бы деру дать. Не разговаривает со мной совсем, стесняется моей необразованности. Виновата я, конечно, что с Петровичем куролесила, так все ж для нее. Или для себя? Ну и не без этого. А ведь хорошо с ним было. Бедный Петрович, пару раз видела, как он у магазина маячил, возле дома круги выписывал, но не зашел. Может, действительно скучает? А как узнает, что я того… Вот кто наплачется! – Вера улыбнулась и повернулась на бочок. – Так бы и лежала, а вот в гробу не повернешься. Пусть бы на бочок и укладывали. Так – куда ни шло…»
Почувствовав, что сейчас уснет, с трудом заставила себя встать и пойти дальше. Очень ей было интересно, как Марфа ее встретит, угадает или нет ее болезнь. Вера решила, что зайдет веселая, ни слова о себе не скажет, а будет жаловаться, что похудеть никак не может, аппетит усмирить, за этим и пришла.
Дом Марфы легко было найти по длинной очереди, которая выстроилась у калитки. Люди, молодые и старые, сидели и стояли, один даже лежал на носилках. Очередь двигалась бойко, а Вера старалась угадать, заглядывая в лица выходивших, чем закончился их визит к целительнице. Того, на носилках, как внесли, так на носилках и вынесли. Стало понятно, чудеса – это не Марфин профиль.
Когда подошла Верина очередь, она растерялась. Зайдя в светлую, свежевыбеленную комнату, она увидела деревянный стол и скамейки, рукомойник возле окна. В углу, перед образом, теплилась лампадка, Вера засмотрелась на нее и забыла, что собиралась сказать. Марфа встала и подошла к ней. Коснувшись ее лба, втянула воздух, словно принюхиваясь. Потом отошла, попросила сесть рядом. Мягкая старческая рука прошлась по Вериным волосам, шее, позвоночнику. Прозрачные, бесцветные глаза Марфы смотрели куда-то поверх ее головы. Отойдя к иконе, Марфа перекрестилась и вроде как начала с кем-то шептаться. Вера вслушивалась, но слов было не разобрать, а главное, было непонятно, с кем разговаривает старуха, но то, что это был не один голос, а два или даже несколько – Вера ясно различала. Наконец, сев перед Верой и утерев намокшие глаза, Марфа сказала, что попробует помочь, но очень мало времени осталось. Земля сильно Веру тянет и не хочет отдавать. Марфа поставила перед Верой таз с холодной водой и велела раздеться, опустить туда ноги. Набухшие, потрескавшиеся ступни перестали ныть, и Вера благодарно улыбнулась. Белая плотная ткань шатром покрыла ее голову и плечи, а дальше она уже не понимала, где верх и низ, право и лево. Она почувствовала запах паленой хвои, сознание помутилось. Казалось, что над головой полыхает огонь, а под ногами течет раскаленная лава. Она задыхалась и слепла, проваливаясь во тьму. Когда Марфа резко сдернула покров, Вера увидела, что вода в тазу черная, как сажа, и обомлела.
– Ты, детонька, не пугайся, – успокоила целительница, – это грязь из тебя выходит, мы ее земле и вернем. Вынеси и вылей за калитку. После этого можешь домой ехать. Я тебе тут травок всяких приготовила. Ты их пей, но к врачам иди, пусть лечат как умеют. Если захочешь в землю уйти, очень быстро туда отправишься – тебя там уже ждут. Зацепись посильнее в жизни за то, что оставлять жалко, но только не за дочку свою, – она тебя не удержит, а ты ее подтолкнешь. Через нее к тебе страх пришел – он и ест тебя поедом. И грудь твоя заболела потому, что от груди ты свое дитя так и не отлучила. А дочка твоя уже не ребенок – она женщина, которая, как та свеча, плавится от любви, и любовь эта страшная, преступная. Но бог милостив. Ты о себе подумай. В землю нос не утыкай, а в небо смотри и радуйся. Знаешь, что сделай, – ты, когда назад пойдешь, опять через рощу иди, тем же путем, что ко мне пришла. Там пруд. Ногами в дно поглубже закопайся и чтобы вода по грудь была. Голову к небу подними и на солнце смотри. Через тебя по кругу сила побежит могучая. От солнца и неба к воде и земле. Стой так и руки раскинь, словно сейчас полетишь. И попроси у кого хочешь – у бога, у природы-матушки, чтобы вернули тебе здоровье. Они ответят. И почувствуешь ты легкость, словно и впрямь крылья выросли! Так ты не бойся, лети!
С тем Вера и ушла. Вода в пруду была холодная. Вера поболтала в ней ногой и заходить передумала. И как зайдешь, голяком, что ли? Ни купальника с собой, ни полотенца, и люди мимо ходят. Постеснялась – вернулась домой некупаная. Травки Марфины пила и к врачам пошла, вот только радоваться не получалось и в небо смотреть тоже. Навалились беды одна за другой. Магазин обложили «крышеватели», задрав оброк до небес, и Вере пришлось отдать последнее, а на шопеновский конкурс вместо Лизы поехал другой студент, который, в отличие от Лизы, туда рвался и выучил программу железно. К словам Марфы про Лизину любовь она отнеслась с недоверием. Было не похоже, чтобы Лизка сгорала от любви, чтобы даже хоть кем-то интересовалась. Появились, правда, у нее друзья в консерватории, но, случайно столкнувшись с этой компанией на улице, Вера решила, что это смех один, настоящие клоуны – двое худосочных парней-волосатиков в рваных джинсах и девица размалеванная – певичка из ресторана. Лиза им аккомпанировала. Волосатые на дудках дудели, а певичка на подготовительном отделении арии разучивала. Нет, ни в кого Лиза не была влюблена. Изменилась, правда, очень. Неприветливая стала, и Вера лишний раз побаивалась о чем-нибудь ее спросить, заговорить. Если раньше что не по ней, Лиза рыдала, то теперь швыряла ноты, вещи и орала дурным голосом. Иногда, правда, приходила веселенькая и добрая. Тогда Вера принюхивалась, но успокаивалась – алкоголем не пахнет, значит, все в порядке. В том, что Лиза потеряла интерес к музыке после отъезда Павла Хлебникова, Вера обвиняла Сергееву.
– Эта профессорша, нафталином присыпанная, кровь девочке пьет. Ей плевать, что Лизочка слабенькая, что возраст трудный, что без отца выросла. Павел все понимал. Надо бы с профессоршей поговорить, попросить, чтобы она с ней помягче, поласковей обращалась. Может, импортных консервов, лимончиков с апельсинчиками к праздникам подбросить? А вдруг Павел был прав, и Лиза может бросить музыку? Ох как страшно! Страшнее всего на свете.
«Марфочка, – обращалась она мысленно к целительнице, – не получается радоваться. В море по пояс заходила, в небо голову задирала, так она так закружилась, что чуть не утонула. Падаю часто на ровном месте. Не помогают мне ни травки, ни химия. Только бы дожить до Лизкиного диплома!»
Но Вере удалось дожить только до результатов летней сессии. Они были далеко не блестящи. Ее самочувствие ухудшалось. Из деревни приехала тетя Катя, которой поставили раскладушку в комнате Веры. Родственница, наконец, популярно объяснила Лизе, чем больна мать и чего надо ждать. Лиза испугалась и, рыдая в подушку, пыталась кому-то невидимому доказать, что не желала смерти матери. Врачи давали срок полгода, но Вера умерла раньше. В сентябре ее хоронили. На похороны пришли консерваторские и мамины коллеги. Деревенская родня во главе с тетей Катей приехала в полном составе. Николай и Татьяна привезли двух младенцев-близнецов и кучу барахла. Они вступили в права опекунства и заняли освободившуюся комнату. Тетя Катя была организатором похорон и продемонстрировала поразительное скопидомство. Она утверждала, что денег ни на что не хватает, и если бы не помощь друзей, то хоронить пришлось бы в деревне, к чему дело и шло. Консерваторская профессура выбила хорошее место на кладбище и бесплатный оркестр; «овощебаза» организовала поминки. Лиза воспринимала происходящее как в полусне. Она почему-то запомнила море розовых, белых и сиреневых астр, лежащих в гробу и возле него. На дворе было первое сентября. Женщины подходили к Лизе, прижимаясь мокрыми лицами, мужчины боязливо поглядывали и похлопывали по спине. Она не плакала просто потому, что в какой-то момент потеряла ощущение реальности. Ее, как куклу, усаживали в автобус, выгружали, заставляли есть, пить. Говорили и даже пели, вспоминая мамины песни. Когда все ушли, Лиза поняла, что теперь к ее одиночеству подмешано чувство непреодолимой брезгливости к людям, вторгшимся в ее жизнь. Родня в первый вечер о чем-то долго ругалась за стеной, а младенцы полночи орали. Наутро тетя Катя укатила в деревню, приказав Лизе слушаться во всем Николая с Татьяной и гулять с детьми.
