Виктория Волгина - В чужом пиру
Лера, с рекомендациями и почётными грамотами, дёшево продавать себя не собиралась, она знала, что труд опытной гувернантки оплачивается в Москве хорошо.
Добыв в Интернете телефоны каких-то московских агентств, Лера с Динкой их все обзвонили, везде услышали: «Приезжайте, мы вас любим!» и стали собираться в дорогу.
Этот путь в неизвестное всё же немного страшил осторожную и абсолютно неавантюрную Леру, тем более что Динка, как нарочно, принялась рассказывать страшилки из её жизни в Москве. Будто хозяева увозили её для испытания на какую-то дачу, где по периметру двора были вырыты какие-то ямы, что подвергалась она гипнозу и психолингвистическому зомбированию… Лера все эти байки приписала живому воображению художницы, но стало тревожно. И тогда она прибегла к давно забытому, но испытанному средству.
В их семье хранилось старинное, 1800 года издания, Евангелие, и бабушка научила внучек пытать судьбу, наугад открывая страницу. С душевным трепетом открыла Лера Евангелие и прочла: «Не бойся, малое стадо…» Поражённая таким точным и однозначным ответом, Лера отмела все страхи, сомнения и успокоилась от удивительного ощущения: будто сам Всевышний отечески погладил её по голове. Не страшило даже то, что ехали практически в никуда, не имея ни адреса, где остановиться, ни телефона, с кем созвониться. А в карманах лежало по тысяче рублей. Но ведь недаром Он шепнул: «Не бойся…». В последний момент на вокзал Динке принесли один московский номер телефона. С ним и тронулось «малое стадо». Дочь была оставлена на божью волю.
На этом местное время в нашем повествовании заканчивается и начинается время московское.
* * *Ранним утром вышли Лера с Динкой на московский перрон под бравурную музыку марша «А я иду, шагаю по Москве».
– Шагаю-то, шагаю, но вот куда? – подумала вслух Лера.
– Определим где-то вещи и побежим сразу по агентствам, – сказала многоопытная Динка.
Здесь она была коренником, а Лера пристяжной. И Динка потащила её в какую-то гостиницу, где жить было очень дорого, а вот вещи оставить на хранение – сущий пустяк. И день понёсся от агентства к агентству. И разные, очень разные это были агентства. И разные в них были люди. В одном полусонные девицы никак не могли найти нужные анкеты и сказали им, как незабвенной Фросе: «Приходите завтра»; в другом Лерин город назвали Мухосранск – как потом поняла Лера, это обычное для москвичей название любого города, кроме Москвы; в третьем молодая, энергичная, коротко стриженная битый час внушала им, что они – прислуга, и пусть засунут свои амбиции куда подальше. В четвёртом молодая женщина – менеджер, не сказав с Лерой и двух слов, не видя документов и не имея о ней представления, поразила Леру, когда изрекла:
– Вы у нас Скорпион.
– Но как?.. – покачнулась на стуле Лера.
– Я это почувствовала, – был ответ.
В дальнейшем Лера убедилась в неколебимой вере москвичей в астрологию, парапсихологию и всевозможную магию.
В одном агентства были похожи: в каждом Лера с Динкой оставляли по сто рублей за анкету. Таким образом избавившись к вечеру от семисот рублей, полуживые, они наконец подумали о ночлеге. Динка достала заветный номер и из последнего агентства позвонила. Женский голос ответил и рассказал, как добраться по адресу. У названного метро дождались Лера с Динкой нужный автобус и в тяжёлой борьбе преодолели турникет.
В Лерином городе турникетов в автобусах не было, поэтому она храбро заскочила первая, а Динка с деньгами осталась в конце очереди. Очередь стала напирать и плющить Леру о турникет. Лера пыталась через всю очередь дотянуться до Динки, но не была булгаковской Геллой, и рука её до Динки так и не доросла. Пришлось Лере со своими восьмьюдесятью пятью килограммами проползать под турникетом к вящему веселью молодой части пассажиров. Отдышавшись, Лера и Динка спросили у водителя, где им нужно выходить, на что тот ответил:
– Не знаю.
Удивившись, путешественницы стали спрашивать у пассажиров, причём Динка говорила, что выходить им надо через три остановки. Пассажиры отвечали, что через три остановки такого адреса нет. За окнами вечерело, на улицах зажглись фонари. В панике Лера стала опять пытать водителя, но тот уже вообще превратился в глухонемого.
– В кустах ночевать будем, – прошептала Лере на ухо лукавая Динка.
Забоявшись такого оборота событий, Лера стала громко взывать к состраданию москвичей. Народ безмолвствовал… И вдруг тишину разрезал мощный шаляпинский бас:
– Бандеровский недобиток!
Повернувшись, изумлённые Лера с Динкой увидели на одном из передних сидений тщедушного маленького человека с кейсом на коленях. Мощный голос принадлежал ему и обращён был к водителю. Узрев союзника, Лера с Динкой сели рядом с мужчинкой.
– Чернобыльский мутант! – выдал новое обвинение бас.
Услышав про мутанта, Лера с Динкой мелко затряслись и стали сползать с кресел. Продолжая обличать «бандеровца», мужчина сказал своим подзащитным, что он давно этого «гада» знает, и что тот нарочно, «проклятый блакитник», не говорит приезжим русским людям их остановки.
– Вы наша последняя надежда, – сказали «Шаляпину» смиренные подруги. Тогда он поведал, что их остановка на краю света, что дальше только лес и волки, и он сам имеет несчастье там жить. Окончательно приникшие к нему попутчицы стали нервно ждать конца пути и предложили было ему стать их Сусаниным, на что оперный голос резонно пробасил:
– Ну нет, Сусанина постигла плохая участь!
Когда они наконец вышли на своей остановке, «Шаляпин» быстренько свернул куда-то в сторону, а Лера с Динкой прямо перед собой, через дорогу, увидели дом с ярко освещённым номером 3. Каким образом в Динкином сознании перепутались номер дома и третья остановка от метро, неизвестно, но хорошо уже было и то, что они вообще добрались. Сумасшедшее путешествие длиною в день окончилось. На московской окраине тихо лежала ночь. Они перешли дорогу и вошли в тёмный спящий двор, окружённый громадами домов спального района. И неожиданно очутились в оазисе, где пахло мокрой землёй, осенними цветами и умиротворением. Лера с Динкой сразу поняли, что они на земле обетованной, что здесь их приютят и обогреют. Совсем по-деревенски копошилась в газоне какая-то женщина.
– Кого вы ищете? – спросила она. – Ах, Катю.
И опять, как в деревне, закричала, подняв голову вверх:
– Катя, Катя, к тебе приехали!
На пятом этаже распахнулось окно:
– Пусть заходят.
– Понятно, – сказала женщина в газоне, оказавшаяся консьержкой, и открыла Лере и Динке дверь подъезда. Так ступили они на Катину территорию.
* * *Тот, кто сказал: «Не бойся…», слов на ветер никогда не бросал. И послал двум чужачкам в Москве ангела-хранителя в образе простой русской женщины Кати. Она и впрямь была ангельской породы: кроткое лицо и абсолютно незащищённая от мира душа, что вызывало в Лере чувство страха за неё. Но, может быть, напрасное – покровитель её был всемогущ.
Она родилась в тенётном городке Лериной – Динкиной юности и прожила там бессчастную жизнь с пьющим и злым мастеровым мужем. Горькая Катина жизнь была подробно рассказана писателем с аналогичной фамилией ещё в начале двадцатого века. «Вот ведь какая штука, – думала Лера, – века уходят вместе с идеологией, но не переводятся почему-то на Руси злые мастеровые мужики, пьющие и бьющие, равно как и кроткие женщины, их жёны – „битые, мятые, клятые“».
Всю замужнюю свою жизнь проходила Катя, обвязанная платком по самые глаза, потому что её семейное счастье было, как говорится, на лице. На вопросы любопытных она отвечала, что больна. «Сука» – самое ласковое Петькино слово для Кати. Не нравилась еда – тарелка на пол или в окно, кулак по столу:
– Ушибу!
А уж когда случалась зарплата, то хоть святых выноси! И попробуй откажи в ночных утехах такому.
– Убил бы, – говорила Катя.
За жизнью родителей поневоле следили глаза подрастающего сына. И его будущая жизнь будет копией с жизни родителей, но в ещё худшем варианте.
– Зверь, – скажет потом о сыне сама Катя.
Но наказал-таки Бог Катиного мужа, видно, наступил предел Его терпению: разбил Петьку паралич. И семь долгих лет выносила Катя из-под него судно. Не ропща тянула она лямку, сводила концы с концами, живя только огородом, – работать не могла: кто же будет Петьку обихаживать? Ещё спасала жена брата, работавшая в ресторане, сумками носила еду для неё. Выросший сын кричал:
– Выбрось его на улицу или отрави! Надоели его стоны и дерьмо!
– Сынок, – плакала Катя. – Это же отец.
– Ты всё забыла? Ты забыла?!
Нет, не забыла, но знала твёрдо, что лежачего не бьют, и что убогого обижать грех. И жалела беспомощного уходящего Петьку. А он под конец жизни даже научился человеческие слова ей говорить.
И наступит день, когда сын, успевший обзавестись собственной семьёй, выгонит мать с параличным отцом прямо на улицу. Кате какое-то время спустя купит комнату в общежитии племянник, живущий в Москве. Там, в общежитии, и умрёт наконец параличный, развязав Кате руки. Полученная свобода открыла ей нерадостную картину: в городке полный разграй и раздрай, работать негде, жить не на что. Население исчезло. Оно, как большая стая, поднялось и перелетело в сытую Москву. Пришла и Кате мысль о Москве: надо зарабатывать, не век же ей жить в общежитии. Ко всему прочему, не было уже сил смотреть на зверства сына, забивавшего жену на глазах у ребёнка. Не раз спасала Катя сноху с внучкой, прятала у себя среди ночи, но ведь на всю жизнь не спрячешь… Тут приехала из Москвы жена брата, спасавшая их когда-то от голода, и собрала Катю с собой.
