Иван Алексеев - Чечен
Вот и месяц назад, когда он ее побил, она ему нечаянно помешала. В отдельном кабинете клуба кроме парнишки из какого-то русского националистического кружка, который второй месяц тенью следовал за ее мужчиной как за учителем, и к бычьей физиономии которого она уже привыкла, у Руслана оказался гость из Грузии, очень недовольный ее внезапным появлением.
Марина честно призналась им, что забыла про условленный стук, и зачем-то прибавила, что устала за день так, что не может думать.
«А ты когда-нибудь думала?» – огорошил ее Руслан.
Его слова были сказаны так обыденно, а прозвучали так страшно, что внутри девушки все оборвалось, и она даже не сказала, а прошептала в ответ, что всегда обо всем думает.
«Если бы ты думала, то не одевалась бы так, чтобы твоему мужчине было за тебя стыдно, – продолжал он ее обижать. – Что за вызывающее мини в мужской компании? Что подумают о тебе мои друзья?»
Марина опешила. Никогда Руслан не позволял себе ее учить. Может быть, она послушалась бы его раньше, когда боялась всего на свете. Может быть, извинилась или убежала, чтобы поплакать. Раньше. Но только не теперь. Теперь она не была тонкой тростинкой, как три года назад. Ее тело округлилось, приобрело соблазнительные формы. У нее появился животик, который она специально обтягивала, привлекая мужские взгляды. И вместе с животиком у нее появился женский взгляд на многие вещи и собственное мнение, которому в сфере женских интересов она полностью доверяла.
Да, сегодня утром у нее были некоторые сомнения, когда она разглядывала свой наряд. Она даже решила, что пора подумать о диете и осмотрела себя особенно придирчиво. Повторный осмотр показал, что платьице, пожалуй, становилось маловато. Но уж очень ей шел его цвет. Особенно терракотовый оттенок, который поблескивал на солнце, как сочный персик. На фоне ровного коричневого загара это было очень красиво. И ноги в коротком платье не казались в зеркало толстыми. Она решила, что у нее все хорошо, и вышла на улицу с легким сердцем. И никаких очень уж нескромных взглядов в свой адрес не чувствовала, хотя где только не была за день и на каком только транспорте не ездила.
Марина захотела объяснить Руслану, что у нее вполне подходящий для лета наряд, учитывая, сколько ей приходиться бегать, и как невыносимо жарко теперь на улице днем. И еще она хотела сказать, что никогда не слыла вертихвосткой, и что у нее есть вкус, о чем сам Руслан ей говорил много раз. Но воспоминание, как он это говорил, вдруг сбило весь настрой, перепутало слова и оставило внутри одну только обиду и желание защититься. Она знала себя, знала свое тело. И никто, даже любимый человек, не должен указывать, как ей одеваться.
Марина подошла к Руслану и, позабыв слова, зачем-то стала его заклинать: «Ты, ты, ты…»
«Не тычь мне, – устало процедил Руслан. – Я просто прошу тебя посмотреть на себя мужскими глазами. Посмотри, и ты увидишь, что выставила свои прелести напоказ. Твое платье ничего не закрывает. В нем ни сесть, ни поднять ногу, чтобы не показать трусов. Ты позоришь меня перед людьми. Мне это не нравится. Неужели тебе не понятно?»
Руслан был не прав. Чудовищно не прав. Вот тут у Марины прорезался голос. И с этого момента она действительно перестала думать о том, что делает и что говорит.
«Знаешь, что, – отрезала она, – не я тебя, а ты меня позоришь своими словами. Какие трусы и кому я показываю? Что за глупость ты говоришь? Какое право ты имеешь меня учить?»
«Право? – усмехнулся Руслан. – Вот мы заговорили и о правах».
«Когда полукровки говорят о своих правах, это все меняет», – обратился он к своим друзьям.
Здесь Марине надо было сдержаться и не говорить то, что она сказала. Она должна была остановиться, но не смогла:
«А вот тут ты опять соврал! И уж если хочешь обзываться, то это ты полукровка, а не я. Я русская и по матери, и по отцу, и ты это хорошо знаешь. А ты полукровка!»
Руслан нехотя поднялся и встал перед ней, как противник, хотя из-за согнутой в коленке ноги и мягких кошачьих движений казался, в отличие от натянувшейся струной девушки, полностью расслабленным. Марину не насторожил его нервно кривившийся рот и колющий взгляд сузившихся глаз. Она продолжала обзываться, пока неожиданный резкий и сильный удар кулаком в пах не заставил ее согнуться пополам и проглотить недосказанные слова. Она задохнулась. И не смогла сопротивляться крепкой руке, цепко обхватившей ее за согнутые плечи, нагнувшей еще больше и поворачивающей по сторонам, чтобы чужие мужчины разглядели ее позор.
«Ну что, девочка, не видно твоих трусов?» – издалека, как из-под воды, услышала она противный голос с грузинским акцентом и довольным причмокиванием.
Потом она услышала, и тоже сзади, щелчки, – как поняла позже, ее фотографировал ученик Руслана, только у него был телефон нового поколения с редкой еще камерой. И только когда прошла целая вечность, и она решила уже, что умирает, ей удалось вздохнуть, освободиться от рук Руслана и выпрямиться.
Почему-то она не заплакала, и, перед тем, как уйти, даже выслушала глупости, которыми Руслан решил ее напугать.
«Женщина должна знать свое место и не мешать делу мужчины, – сказал он. – Особенно сейчас, когда в нашей борьбе решается многое, если не все. Обиду забудь. Сама виновата. Надо отвечать за слова. Но урок и предупреждение запомни. Я завтра уезжаю на пару месяцев, так что у тебя будет время спокойно поразмышлять о нашем будущем. Веди себя подобающе. Паша за тобой присмотрит. Запомни, что без меня у тебя жизни нет и не будет. Позволить тебе от меня уйти я не могу. Поэтому ты должна слушаться и приспосабливаться. Если будешь слушаться, все у нас будет хорошо. Я обещаю».
Марина не помнила, как пришла к себе в общежитие и как уснула. Что-то соображать она смогла только утром, когда очнулась от ночных кошмаров. Тело ломило, как будто не восстановилось после тяжелой физической работы. А голова была ясной, и головой она сразу вспомнила кулак Руслана в своем животе. Вчерашняя боль как будто повторилась и так и осталась с ней, как она решила, навсегда. Разумных объяснений поступку Руслана она не находила. С какой стороны она не пыталась посмотреть на его поступок, он казался девушке таким жутким и несправедливым актом, что временами ей не хотелось жить.
Она придумала даже, что может пойти и утопиться в Волге, и один раз ей приснилось, как она утонула и лежит на дне. Она видела, как ее тело постепенно заносит илом, и слышала монотонный гул входящих в нее пустоты и покоя…
Боль внутри не ослабевала, каждый день она чувствовала ее, когда просыпалась.
Страдания Марины умножались еще оттого, что она давно уже посчитала Руслана своим защитником, которого ей так не хватало в детстве. Среди мальчишек, к которым она тянулась в силу живости характера, часто попадались злые и хитрые обидчики. Особенно они привязывались к ней в летних лагерях. Каждый год после четвертого класса мама отправляла ее оздоравливаться к бабушке, а бабушка устраивала ее на две смены в один из загородных оздоровительных лагерей. И каждый год в каждом лагере находились уроды, поднимавшие палками юбку, чтобы выставить на показ ее трусы, или больно хватавшиеся за грудь, когда она играла с ними в догонялки. Везде и всегда ей не хватало защитника, что было дополнительным подсознательным мотивом прислониться к высокому и сильному Руслану. А теперь получалось, что этот защитник опозорил ее хуже гадкого мальчишки в детстве.
Несколько раз Марина пыталась плакать и жалеть себя, представляя, что хранила себя для единственного мужчины, отдала ему все, что у нее было, и все оказалось для нее напрасным. Но странным образом все чаще ловила себя на мысли, что жалость не захватывает ее целиком. Кроме жалости она чувствовала внутри себя какой-то стержень, заставляющий не склонять голову и жить, несмотря ни на что. Стержень был рядом с болью в груди.
Если бы она всегда могла называть словами то, что чувствовала, она бы сказала, что с болью в ней укрепилась женщина. Потому что хотя она давно уже жила с мужчиной и узнала свое тело, и округлилась, в ее душе оставалось много девичьего. Узнав счастье, она думала, что всю жизнь у нее будет одно большое счастье. А теперь она узнала боль, и внутри нее счастье и боль стали вместе. И вместе с ними появилась и с каждым новым днем душевных страданий крепла уверенность в своих женских силах, которые превозмогут любую боль, если только она не отступит от себя и будет прислушиваться к тому, что есть в ней с самого детства.
И слова, которые не рождались в ней сразу, чтобы объяснить все происходящее, все равно приходили, только немного позже. Как три года назад появилось объяснившее ее чувства слово «счастье», и как теперь появилось определение Руслану – «нацист». Она пока не смогла бы объяснить толком, что это значит, но родовой памятью знала, что это плохо, и что хотя она продолжает любить Руслана до круженья головы, мир с ним ей больше не нужен.
