Анатолий Маев - Генетик
– Да я все насчет того же.
Аполлон Юрьевич улыбнулся и снисходительно заметил:
– Определенно должен согласиться с тобой. Иначе мне предстоит наблюдать пренеприятнейшую ситуацию – трансформацию моего приятеля Еврухерия во врага Еврухерия.
– Про врага-то зря ты, Полоша. Я ведь научно с тобой спорю.
– А позволь тебя спросить, какое значение ты вкладываешь в понятие «научный»? Прошу прощения, но, насколько я помню из твоих рассказов о несчастном детстве и неправильном отрочестве, путешествие по дебрям науки закончилось у тебя в девятом классе… как же ее… рабочей школы вечерней молодежи.
– Вечерней школы рабочей молодежи, – поправил Еврухерий.
– Да-да. Пойдем дальше. Книгами свой легко ранимый мозг ты не раздражаешь, периодику не читаешь…
– Что не читаю? – перебил гость.
– Научные журналы, к примеру, – расшифровал Ганьский, почесывая за ухом.
Сказанное ученым обидело ясновидящего:
– Ты, Аполлон, обо мне хуже, чем об иногороднем, думаешь! Читаю – не читаю… Люди-то на улицах говорят. А люди врать не будут.
– Наверное, не будут, – на выдохе, как-то безучастно согласился Ганьский, не желая обострять ситуацию. – Так на чем мы в прошлый раз остановились?
– На связях, – напомнил оппонент. И продолжил: – Ты, Полоша, действительно отрицаешь, что информацию мы получаем из Космоса?
– Именно так, – согласился Аполлон Юрьевич. – Категорически отрицаю!
– Тогда откуда, по-твоему, мы ее получаем? – наступал Еврухерий.
– Источники многочисленны и разнообразны… – начал было Ганьский, но тут раздался телефонный звонок.
Хозяин встал и пошел в комнату, которую любовно и с иронией называл «берлогой букиниста», потому что путь к аппарату пролегал по крест-накрест связанным стопкам научных журналов, печатных листов, справочников, энциклопедий разных годов выпуска, всевозможных размеров, форматов и цветов и много другой литературы, мало известной широкой публике.
Наконец Аполлон Юрьевич добрался до телефона и ответил в своей особенной манере:
– Аллоу… Представьтесь, пожалуйста… Очень приятно, очень приятно. Позвольте полюбопытствовать, кто вам сообщил мой номер и чем я обязан вниманием к своей скромной персоне? Понимаю… Удивлен вашему звонку, полагал, что газета была закрыта. Да, этой проблемой я занимался. Да, доказал. Нет, на Государственную предлагали подать. Что, простите? Не согласился. Потому, что надо было в соавторы тринадцать человек записать. Польщен. Конечно. Миллион долларов. Нет, я не шучу. Подумайте… По правде сказать, я очень занят. Будьте здоровы.
Тем же порядком Аполлон Юрьевич вернулся к гостю, явно раздраженный состоявшимся разговором.
– Представляешь, Еврухерий, уже года три никто не обращался с просьбой об интервью, а тут вспомнили. И кто – желтая пресса! Бульварная газетенка! Какая-то сопливая девчонка, которая в силу своего воспитания, вернее, отсутствия такового, не понимает, что, когда к кому-то обращаешься, прежде всего необходимо поздороваться! Вот культура! Ай-ай-ай, куда идем?! Ну, так что тут у нас?
– Связи. Наши связи с Космосом, – ожил ясновидящий.
– Нет никаких связей с Космосом! – убежденно констатировал Ганьский.
– А я уверен, что есть, – возразил оппонент. – Поток информации из Космоса через чакры поступает в мозг каждого из нас.
– Ну, может быть, в твой мозг, Еврухерий, что-нибудь и поступает, а в мой никакая информация оттуда не приходит.
– Ты, наверное, просто не чувствуешь, Полоша, – предположил Макрицын.
– А ты, выходит, чувствуешь? – с умилением задал вопрос ученый.
– Да, – подтвердил гость.
– И что же ты чувствуешь? Будь любезен, опиши, пожалуйста, – предложил Аполлон Юрьевич.
– Знаешь, Полоша, периодически я чувствую, как где-то в области затылка кости черепа как будто разъезжаются и в образовавшееся отверстие мощным потоком влетают всякие импульсы…
– Слава богу, что не мухи! И куда же импульсы потом деваются? Проходят насквозь? – перебил Аполлон Юрьевич.
– Нет, ничего не вылетает, все остается для анализа, – уверенно заявил ясновидящий.
– Очень интересно… – задумчиво произнес Ганьский. – А большой родничок у тебя вовремя закрылся?
– О чем ты? – недоуменно спросил Еврухерий.
– Да так, ничего. Скажи, пожалуйста, друг любезный, а как насчет ощущений движения крови по сосудам или пищи по кишечнику?
– Нет, такого я не чувствую, – совершенно искренне признался гость.
– И голосов ты не слышишь изнутри или извне? – методично и целенаправленно продолжал Ганьский.
– Что же я, – обиделся Еврухерий, – глухой, по-твоему? Конечно, снаружи слышу. А изнутри иногда собственный что-то подсказывает.
– А если вокруг ни души, извне слышишь? – уточнил Ганьский.
– Ну, если только кто орет громко издали, то слышу, – объяснил Макрицын.
– Ах вот как… – Ганьский уселся в огромное старое кресло, доставшееся ему в наследство от бабушки по материнской линии. – Так на чем мы остановились?
– Чакры и информация, – напомнил Макрицын.
– Значит, ты утверждаешь, что кости разъезжаются и что некто, неопознанный, неустановленный, обитающий во внеземном пространстве, шлет тебе, Еврухерию Макрицыну, некую информацию? – с удивлением спросил Ганьский.
– Да, шлет, – убежденно подтвердил Макрицын. – Другое дело, что я не всегда могу правильные выводы сделать. Бывает, такое вижу, что ничего не понимаю и подумать ни о чем не могу.
– Например?
Еврухерий, словно заранее подготовился к вопросу, начал рассказывать:
– Дня три тому назад вижу такую картину: больница для сумасшедших, палата… За столом сидит здоровенный мужик и за обе щеки творог уминает. Вокруг бегает огромная серая свинья, у которой вместо щетины иголки, как у ежа. И пятак не тупой, а заостренный. А в углу ты стоишь на тумбочке с палочкой, как у дирижеров.
Ганьский посмотрел на Макрицына, но ничего не сказал. Носовым платком протер выступившие на висках капли пота.
– Душно становится, Еврухерий. Ты позволишь мне приоткрыть окно?
Гость не возражал.
– Значит, некто или нечто шлет тебе информацию… Замечательно! С уведомлением или без такового? – вернулся к теме Аполлон Юрьевич.
– Полоша, ты начинаешь дурачиться, – с обидой ответил Макрицын.
– Вовсе не собирался! – возразил Ганьский. – Я всего-навсего хочу понять и попытаться как-то систематизировать тот, извини за грубость, бред, который ты несешь уже третий, если не ошибаюсь, а то и четвертый месяц кряду. Мало того – ты пытаешься убедить меня, ученого, который, как ты знаешь, не признает в науке ничего, кроме результата научного эксперимента и теоретических изысканий на основательной, абсолютной, если хочешь, научной базе в том, что это не бред.
– Но ведь тайн еще много в мире, – парировал Макрицын.
Время на обдумывание ответа Ганьскому не понадобилось:
– Много. Полагаю, несравненно больше, чем разгаданного, объясненного, обнаруженного. Но сие отнюдь не означает, что любая, в том числе бредовая, идея должна быть принята за аксиому. И только потому, что она принадлежит моему приятелю Еврухерию Макрицыну!
Ясновидящий разозлился. Он встал с табуретки, с опущенной в задумчивости головой прошелся по комнате, после чего вернулся на место и задал совершенно неожиданный вопрос:
– Если ты такой умный, весь из себя ученый, то почему наукой не занимаешься, а пишешь какие-то дурацкие книжки в блестящих обертках?
– В обертках – конфеты, – спокойно среагировал Ганьский, – а я именно наукой занимаюсь. И еще как занимаюсь, смею тебя уверить! Уйти с кафедры – совсем не значит бросить научные изыскания. Скорее, наоборот. Да, я пишу книги, что позволяет мне не бедствовать, дает возможность покупать нужную научную литературу, минимальный набор оборудования, необходимого для постановки опытов. Конечно, уйдя с кафедры, я кое-что потерял: у меня нет сложных, дорогостоящих приборов и установок. Но это, пожалуй, и все. Зато ты не представляешь, Еврухерий, как много я выиграл!
– Что же ты выиграл? – явно не понимая, спросил гость.
– Очень, очень много. Во-первых, время: не надо тратить два с половиной часа на дорогу туда и обратно.
– А еще что? – спросил Еврухерий.
– Во-вторых, мне не нужно посещать бестолковые и, следовательно, бесполезные заседания кафедры, ученого совета. В-третьих, я не веду дюжину или около того аспирантов и докторантов, что экономит как минимум десять часов в неделю. Продолжать?
– Я понял, – согласился Еврухерий.
– Вот и замечательно, – обрадовался ученый. – Но будь столь любезен, потерпи еще пару минут, выслушай самое удивительное. Я, Ганьский Аполлон Юрьевич, генетик, ведущий научный консультант кафедры экспериментальной генетики и лаборатории ДНК, доктор химико-биологических наук, научный руководитель энного количества докторантов и аспирантов; автор сотен публикаций и девяти монографий, которые переведены на иностранные языки, член комиссии по защите докторских диссертаций, член редколлегий пяти научных журналов и т. д. и т. п., был осчастливлен многочисленными ставками, надбавками, прибавками и прочими поощрениями, которые приносили мне доход… в сто восемьдесят долларов. А любая уборщица за восьмичасовой ежедневный труд с двумя выходными получает в Москве не менее трехсот долларов. Спрашивается: может ли образованный человек, сохранивший остатки самолюбия, двигать науку вперед в то время, когда двигать ведро с половой тряпкой гораздо доходнее, при минимальной ответственности и отсутствии умственного напряжения? Получается, что я, Ганьский Аполлон Юрьевич, генетик и биохимик, специалист по почерковедению, оценен ниже уборщицы с восемью классами образования! Я, Ганьский Аполлон Юрьевич, автор популярного и, прошу заметить, переведенного на семнадцать языков труда по объяснению загадки кошки Шредингера… специалист, разработавший передовые методы исследования аминокислот… единственный в мире специалист, который знает, как, и может в домашних – подчеркиваю, в домашних! – условиях явить на свет божий точную копию человека из его мертвой ткани… – Ганьский закашлялся, лицо его покраснело. – Короче, я ни одного дня, часа, минуты не стану работать на государство при существующих унизительных условиях. Да, да, именно унизительных! Эта проклятая работа разбила мою семью, и…
