Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
Как же Павлу было тошно!.. После разговора с братом он был убеждён: никогда более не коснётся этой… гадости… И вот, на тебе!.. Опять приходится копаться в дерьме!.. Опять он должен вытаскивать на свет Божий то, о чём хотел поскорее забыть.
Мать посмотрела на него ласково и тихо-тихо спросила:
– Думаешь, он на это способен? – и сама ответила. – Да никогда!.. Чтобы такое совершить, силу духа надо иметь. У Петра её нет и никогда не было. Согласна пером по бумаге его рука водила, но слова-то… слова мои были!.. Мои!.. Он под мою диктовку писал…
– Что вы наделали?! – Зинаида в ужасе переводила взгляд с мужа на свекровь. – Вы хотя бы понимаете, что вы наделали?!..
– Зиночка! – закричал Пётр. – Я же не знал, что ты беременна!.. И мама тоже не знала!.. Честное слово!.. Да если бы мы знали!.. Да разве смогли бы!.. Прости, Зиночка!.. Родная моя!.. Прости!.. – он схватил её руку и стал осыпать поцелуями, без конца повторяя только одно слово: – Прости!.. Прости!.. Прости!..
– Но зачем?! – Павел и в самом деле не понимал. – Зачем?!..
– Мстила я тебе, Павел!.. Ждала, Господь покарает, а Он всё медлил!.. Вот и решилась!.. Каюсь, великий грех на душу взяла, но не могла простить, что ты предал нас… И завидовала!., зависть меня жестоко со свету сживала!.. Думала, он там в Москве жирует на генеральских харчах, а я здесь с протянутой рукой стою. Но не на паперти, а у дверей сановных барынь советских унижение каждый день терпела, копейки вымаливала. И не вынесла!.. Прости… Ненавидела я тебя… Ох, как ненавидела!.. До скрипа зубовного!.. Долго думала, как наказать?.. То одно изобрету, то другое, но… Всё не то!.. Не то!.. Побольней ударить хотелось!.. Как ты нас с отцом бегством своим огрел!.. Батюшка Пётр так тот до самой смерти от удара этого не оправился. Бывало, посреди ночи встану, проберусь к его кабинету тайком и слышу из-за двери: тихие слова молитвы он к Богоматери возносил. В замочную скважину гляну, стоит Петя, сердечный мой, перед киотом на коленях, земные поклоны бьёт и всё молится… молится… Сердце моё надвое разрывалось. Как вдруг осенило меня!.. Пусть тебя те накажут, ради кого ты отрёкся… От Отца Небесного и от отца земного… – она задыхалась, с каждым следующим словом говорить ей становилось всё труднее и труднее, но она перебарывала себя, во что бы то ни стало хотела выговориться, высказать всё. До конца! – Ты давеча Петру сказал: донос вдохновенно написан был?.. Спасибо за похвалу… Как я ликовала… когда слово за слово на бумагу ложилось!.. Никогда прежде… да и потом тоже… такой радости., счастья такого испытать не довелось!.. Да что же это Савва с Алёшкой не едет?!.. Времени у меня совсем не осталось… Не успею я!.. – Валентина Ивановна застонала, замотала головой. – Думала, приговор тебе сочиняю… а вышло… самой себе!..
– Мама!.. Не мучайте вы себя так!.. – Павел взял её за руку и гладил осторожно, медленно, всё утешить пытался.
– Павлик!.. Сыночек мой!.. Родненький!.. Кровинушка моя!.. Прости!.. Прости свою подлую мать!.. Могла бы встать, на колени перед тобой рухнула бы… ноженьки твои обцеловала бы… каждую слезинку твою, что пролил ты из-за меня, пакостной, поцелуями осушила бы!.. Только бы прощение твоё вымолить!.. Только бы от греха великого душу свою освободить!.. Но!.. Не дано!.. Не будет мне прощения!.. И Господь воздаст мне, мерзостной, по грехам моим!.. Но вы… Дети мои!.. Родные!.. Ненаглядные мои!., не казните свою грешную мать!.. Помилосердствуйте!..
Слышно было, как хлопнула входная дверь, и на кухню, не раздеваясь, вошел Алексей, следом за ним – Савва.
– Отца Николая привезли? – чуть слышно спросила умирающая старуха.
Алексей Иванович хлопнул своей ушанкой об стол.
– Батюшку в канцелярию к архирею вызвали. Завтра к обеду будет.
Валентина Ивановна вздохнула глубоко сокрушённо и сказала спокойно.
– Всё… Не успела, значит… Конец…
Откинувшись на спинку кресла, она сказала ещё раз: "Простите меня, окаянную…" – и зашептала потом одними губами: "Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…"
И вдруг посреди глухой тишины раздался ликующий мальчишеский голос:
– Мама!.. Мама!.. Мамочка!..
На кухню влетел сияющий Матюша.
– Ты что?.. Не спишь? – испугалась Зинаида.
– Не сплю! – Матюша торжествовал. – Но я теперь не боюсь страшных снов!.. Смотрите, что у меня есть!.. – и он показал всем отблёскивающий вороной сталью чёрный пистолет. – Ты, папа забыл, куда его положил, а я нашёл!..
Все замерли от неожиданности и с тревогой взглянули на Петра.
– Ну, вот и молодец! – бодро сказал тот. – Отдай-ка его мне.
– Не-а! – весело ответил Матюша. – Сейчас не отдам.
– Ну, дай мне на секундочку… Только взглянуть, – попросил "отец".
"Сын" покачал головой:
– Сначала я должен его убить.
– О чём ты говоришь?!.. Кого убить?..
– Врага… Естественно.
– Какого врага?..
– А вот его, – и мальчишка показал пистолетом в сторону Павла.
Зинаида ахнула. Павел улыбнулся:
– Всё правильно… Молодец, сынок!
– Ах, ты, дурачок! – вмешалась Капитолина. – Поздно уже… Пойдём, я тебе песенку спою, а завтра мы с тобой со всеми врагами разберёмся… Всех поубиваем!..
– Учти, Капа, если ты с ним заодно, я и тебя убью, – строго предупредил свою няньку парень. Потом обернулся к "дяде Павлу": – Ты думал, меня легко обмануть?.. Может, и легко, но теперь я – сильный.
– Ты очень сильный, – согласился Павел Петрович, – А я своё заслужил.
– Ты не знал, что я всех защитю… Я смогу!.. Правда-правда!.. Слушайте, какой я стих сочинил!..
Я всех врагов победю!
Я завоюю славу!
Я маму и папу люблю!
И бабу, и Капу, и Савву!
Правда ведь хороший стих!.. Ну, ведь правда?!..
– Очень хороший, – согласился Павел Петрович.
– Сыночек… Миленький мой… Отдай мне эту бяку…
– Мамочка, что ты говоришь?!.. Разве может боевое оружие быть бякой?.. Подумай!..
Он медленно поднял пистолет и стал тщательно прицеливаться в грудь Павлу. Тот широко перекрестился.
– Он снят с предохранителя, – одними губами тихо прошептал Пётр.
– Понял, – так же тихо ответил ему Савва.
Зинаида умоляюще сложила руки на груди.
– Отдай!..
– Сейчас, – прищурив левый глаз, пробормотал Матюша. – Только выстрелю разочек…
Для его слабеньких мальчишеских рук оружие оказалось слишком тяжёлым, пистолет прыгал из стороны в сторону, и парень никак не мог точно прицелиться.
И в эту самую секунду Савва прыгнул на него, схватил за руку. Одновременно с его прыжком грохнул выстрел. Женщины завизжали. Савва вывернул Матвею руку, так что тот даже вскрикнул от боли, и выхватил пистолет.
– Это детям не игрушки, Матвей Петрович. С оружием вежливо обращаться надо.
Павел Петрович остался невредим.
– Ты… Ты гадкий Савва!.. Ты плохой! – Матюша чуть не плакал от безпомощности и жестокой обиды.
Женщины с облегчением вздохнули.
– Валя!.. – позвал Алексей Иванович. – Валечка… Сестра…
От его интонации все вздрогнули, обернулись.
На груди по белой ночной сорочке Валентины Ивановны медленно расплывалось алое пятно.
– Бабушка! – что есть силы закричал Матюша. – Я не хотел!.. Ты меня слышишь?!.. Бабушка!.. Я промахнулся!.. Я не в тебя, я в него хотел!.. Бабушка!..
– Забыла! – металась в безумии Зинаида. – Забыла!.. Мне матушка Феврония велела непременно его окрестить!.. А я забыла!.. Что теперь будет?!.. Господи!.. Что будет со всеми нами?!.. Прости меня, окаянную!..
– Боже, милостив буде нам, грешным! – Алексей Иванович Богомолов перекрестился.
И, наконец, несколько слов напоследок
(Что-то вроде эпилога)
То, что произошло в глухом патриархальном Краснознаменске в ночь с третьего на четвёртое января 1958 года, явилось для городских обывателей самым настоящим потрясением. Казалось, все будто ждали, чтобы посреди сонного провинциального уныния грянул, наконец-то, настоящий гром… Поэтому в очередях за варёной колбасой, на автобусных остановках, во время обеденных перерывов и даже в рабочее время за канцелярскими столами все с жаром обсуждали… Нет, больше!.. Смаковали подробности чрезвычайных городских происшествий.
Но не смерть матери первого секретаря горкома партии так взволновала местное население. Трагическая гибель вернувшегося из мест достаточно отдалённых когда-то грозного гэпэушника Вениамина Генкина и жестокое нападение на тишайшего, безпартийного пейзажиста Верещагина-Суздальцева – вот что вызвало среди горожан Краснознаменска неоднозначную волну возмущений, сочувствия и, что греха таить, даже удовлетворения. Иннокентия Олеговича искренне жалели и желали художнику скорейшего выздоровления, а вот по поводу смерти "Веньки-подлеца", в основном, сходились на мысли, что "так ему, паразиту, и надо" и что "он своё получил"… Правда, были и такие жестокосердные граждане, которые сладострастно потирали руки и, нимало не смущаясь, злорадствовали: "Собаке – собачья смерть!.." В основном это были те, чьи близкие пострадали во времена партийных чисток и Красного террора. К счастью, переживших то страшное время в Краснознаменске осталось совсем немного. К судьбе сожительницы его, большевичке с сорокалетним стажем Кларе отнеслись равнодушно и в разговорах почти не упоминали. Она лежала в городской больнице с переломами обеих рук, многочисленными синяками и явными следами зверского избиения. А если и упоминали, то так лишь, "к слову", мол, "пусть спасибо скажет, что жива осталась"… При этом, кому она должна была сказать "спасибо" за те увечья, что получила, не уточняли.
