Александр Иличевский - Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)
Она встает, опершись на перила, и маленькими глоточками из высокого узкого стакана пьет лимонад, который Керри готовит сам из множества лимонов, меда и льда, наполняя всем этим три кувшина. “This is а pitcher with lemonade. The lemonade is very tasty”[25]. Так она понемногу учит английский. Она сообразительна, в прошлом году еще ходила в школу, и отметки у нее были отличные, хотя никогда не готовилась к урокам, всё давалось легко, не то что иным зубрилкам. “My honey is a pitcher-man”[26], – подмигивает ей Керри, но она не понимала горечь иронии.
Отец Гюзель, Магомед-ага, замучил Керри своими приходами на аэродром. Он хочет, чтобы многие видели, как он может помыкать американцем. Возвращаясь домой, он непременно показывает деньги и рассказывает соседям, как он расправился с этим янки, который собирается жениться на его дочери. Бедный отец! Он не знает, что Керри только вежлив, что Керри никого не боится. Как потомственный военный, морской штурман, в походах против русских управлявший крейсером, может бояться ничтожного малограмотного азиата?
Завтра они едут на нахалстрой к отцу. Керри хочет поговорить с ним на его территории. Керри хочет предложить ему решить вопрос окончательно. Для нее завтра – как свадьба.
Город заканчивается пустырем и окраинами свалки, которая перерастает в трущобы. У расколотой, будто однорукой оливы несколько женщин о чем-то яростно жестикулируют среди группы полицейских, чья машина стоит рядом. Вблизи становится ясно: ничего не стряслось, просто судачат о чем-то.
Керри достает фотоаппарат, начинает фотографировать разбитые в пух и прах автомобили. Некоторые из них на ходу, но многие используются как сараи, лари для хранения вещей – велосипедных ободьев, строительных касок, разодранных матрасов, заржавленных швейных машинок; замочки серьгами висят в приваренных петлях.
Пересекают дорогу и входят в залитое зноем безбрежье нахалстроя. Здесь нет ни улиц, ни нумерации домов, здесь выход отыскать так же сложно, как и в муравейнике; на несколько километров округи единственный ориентир – водоразборная колонна, в сторону которой как-то умудряются выстроиться проулки. Не прошли они и нескольких шагов, как оказались окружены толпой молодых мужчин и детишек. Первым она объяснила цель их визита, и мужчины тут же отступили, без лишних допросов. От детей едва отбилась.
Мальчишки вежливо выпрашивают сигареты, Гюзель протягивает пачку. Дети восхищенно рассматривают длинные тонкие дамские сигаретки. Они начинают позировать мгновенно: лишь завидев фотоаппарат, принимают киношные позы и обнажают зубы улыбками звезд Болливуда.
У каждой лачужки Керри видит эти улыбки, слышит приветствия. Их провожают старшие мальчики, и оттого лица встречных становятся мягче. Им рассказывают о быте, пробуют болтать на русском, английском. Пританцовывают, смеются, приглашают в дома.
Наконец они у цели. Гюзель отгоняет мальчишек.
Отец встречает их сурово. Гюзель заваривает чай и идет во дворик.
Керри отпивает чай и сообщает Магомед-аге, что просит его позволить удочерить его дочь, чтобы увезти ее в США. Он предлагает ему двадцать тысяч долларов отступных.
Керри выходит скоро, шагает прочь, она долго молча идет рядом.
Снова набегают мальчишки.
Она поднимает глаза. Керри качает головой.
У Гюзель сводит живот.
3
Морской пустынный берег. Пустошь моря, зеленеющего вдали, а в прибрежье серого, мутного цвета. На ближних ярусах мелководье разлиновано белыми бороздами вспыхивающих, затем гаснущих и снова подымающихся у берега бурунов. Залежи мелкой сизой ракушки, намытые волнами, лежат, будто гордые коты, сложив под грудь лапы, и оглушительно шелестят в прибое. По острым этим ракушкам не пройти босиком. Дальше от берега слежавшийся и выметенный ветром твердый песок, покрытый местами коркой соли, повсюду паутинка верблюжьей колючки, островки тамариска. Два зацепившихся друг о друга и за деревце шара перекати-поля, враскачку они порываются стронуться с места, нервно. Перевернутая лодка, грубо залитая по ребрам битумом, с натекшими сосульками по краям. Высокий забор из кубика, за ним крона инжира, разреженные многопалые опахала листвы прикрывают окна второго этажа дома Аббаса, стоящего на окраине поселка Порт-Ильич. Вдоль забора крадутся несколько молодых людей, аккуратно одетых, в брюках и рубашках. Возле наглухо закрытых железных ворот с двумя приваренными пятиконечными звездами они останавливаются. Один из них вынимает мобильный телефон и нажимает кнопки.
В темной прохладной комнате раздается детский смех – такой у Аббаса звонок. Аббас достает мобильник.
А б б а с. Да. Аббас это. Слушаю. (Пауза.) Ты что говоришь? Вымой рот. Поганые вы люди, поганые слова болтаешь. Они мои гости. Предупреждаю, очень предупреждаю.
Х а ш е м. Что они хотят, эфенди?
А б б а с. Его хотят. Я сказал, чтобы сунуться не думали. Пока вы в моем доме, никто вас не тронет.
Х а ш е м. Не верю. Вызывай милицию.
А б б а с. Зачем шум поднимать. Я сказал: они будут иметь дело со мной.
Мы с Керри переглядываемся.
Четыре дня назад Керри прибыл на Северный кордон, ища прибежища во владениях разгромленного Апшеронского полка. Он объяснил Хашему, мне и Аббасу, что любит вот эту девочку по имени Гюзель, что готов отдать за нее жизнь, что собирается по достижении ее совершеннолетия на ней жениться и уехать в Калифорнию.
Хашем быстро посмотрел на Гюзель. Она была одета в джинсы и рубашку с погончиками, лицо ее было заплакано, углы рта опущены, у распухшего носика держала платок.
– Congratulation[27], – сказал Хашем, шагнул вперед и пожал Керри руку.
– Но есть проблемы, – сказал Керри, и Хашем отступил, приготовляясь слушать.
– Пять месяцев назад ко мне на аэродром явился отец Гюзель, Магомед-ага. Гюзель открыла ему нашу связь, сказала, что собирается уехать в Америку, и просила дать разрешение. Магомед-ага потребовал от меня денег, я ему дал, и он стал приходить каждую неделю. Я просил его приходить раз в месяц или позволить мне самому приносить ему мзду. Но он отказался, пригрозив написать заявление в полицию, что я проживаю с его несовершеннолетней дочерью. Мне пришлось принять его условия. Всё это время я соображал, как мне быть. Девочку свою я не могу вывезти из страны. Уезжать без нее я не желаю. Я довольно уже прожил, чтобы не брать у будущего взаймы. Мне остается только быть с ней здесь рядом и ждать ее совершеннолетия.
– Вы можете пожить на кордонах. Ваше пребывание здесь будет безопасно, но оно не сможет долго оставаться тайной. Я здесь уже не хозяин. Разумней было бы оставить здесь только Гюзель, я попрошу Сону присмотреть за ней, – сказал Хашем.
– Она присмотрит, – кивнул Аббас.
Керри поселил Гюзель у Аббаса, навещал ее каждые три дня, а на обратном пути иногда оставался ночевать в Ширване. Передвигался он теперь осмотрительно, дважды меняя зигзагом маршрут, потому что заметил недавно: бежевая «копейка» с правой выбитой фарой села ему на хвост у трамвайного круга в Насосном. Керри был под ударом. На аэродром уже приходил учтивый полицейский с сообщением, что в угрозыск поступило заявление о причастности Керри Нортрапа к исчезновению Гюзель Салиховой. Девочка после этого написала два письма: отцу и в милицию, где сообщала, что исчезновение ее полностью соответствует ее воле.
Керри был подавлен и не расставался с фляжкой. Я пробовал его ограничивать, но он только горько улыбался:
– Спокойно, мальчик. Исключительно для подкрепления духа.
– Керри, тебе надо уехать и забыть о Гюзель, – сказал я однажды твердо.
В его глазах полыхнул испуг.
– Да куда мне…
Керри входил в штопор, и я был ему не в помощь. Хашем был чем-то занят в Ширване и редко появлялся на Северном кордоне. Он выслушивал от меня доклады о состоянии Керри. Покуда он не выносил никаких суждений, но последний раз, после того, как я ему сказал, что за Керри установилась слежка, Хашем задумался и сел молиться. Очнувшись, произнес:
– Керри лучше уехать. Поговори с ним.
– Говорил. Ни в какую. Старик хочет принять бой.
– В том-то всё и дело. Никакого боя не будет, – сказал Хашем.
Вечером у костра Хашем нашел Керри, разговаривающего с Шуриком, Петром и Аббасом. Они плохо его понимали, так что по мере сил я переводил.
Керри в тот вечер всё чаще прикладывался к фляге, то и дело передавал ее Шурику и Петру. Шурик снова отказывался, Петр неизменно делал смиренный глоток и утирался рукавом, приговаривая тихонько: «Эх, хороша трофейная отрава».
Я раздражался и тем больше уставал с переводом.
Керри наконец достал из рюкзака бутылку и, получив от егерей вежливые улыбки отказа, хрустнул пробкой.
Хашем не успел произнести ни слова, как Керри с вызовом обратился к нему. У меня сжалось сердце.
– Мое почтение, наш пророк! – приветствовал он Хашема, потрясая бутылкой. – Не откажетесь ли выпить с нами? У меня накопилось несколько вопросов, я хотел бы их огласить. Может быть, вам нескучно будет на них ответить.
