Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан
Они с Сёмкой, когда были маленькими, наперегонки бежали в родительскую спальню и залезали к папе и маме в постель. Аделаида пока добегала, за десять метров успевала остыть совершенно.
– Слушай, какая ты ледяная! – смеялась мама, отодвигая от неё свои ноги. – У меня от тебя нос заложило!
– Ура! – участвовал в их возне папа. – Сэвоня вихадной! Давайтэ составим плян! (Ура! Сегодня выходной! Давайте составим план!)
«Плян» Аделаиде виделся листом закрученного ватмана с красной ленточкой по экватору. По типу пиратских карт. Только поновее и побольше.
«Плян» составляли они втроём, визжа и перекрикивая друг друга. Мама в это время, приняв строгое выражение лица, молчала. В такие минуты о её присутствии, казалось, даже забывали, иногда, правда, говорили: «Нет, мама туда не пойдёт!» или «Мама же это не любит!».
Всё! – мамино терпение заканчивалось. Она дала им несколько минут полной воли, но всему есть предел. – Сколько можно с утра орать?! Я сказала: «Всё!», – командовала мама. – Хватит валяться! Надо вставать! Куча дел у каждого!
Они вставали.
До завтрака обычно относительно всё шло «по пляну»: умывание, ненавистное накрывание на стол и так далее. Что происходило во время завтрака, из-за чего у мамы начинало окончательно портиться настроение, что её раздражало, как подкрадывался «приступ» (так она ласково называла своё состояние), никто никогда не мог понять. Командой для отсчёта времени, отведённого на мамин «приступ болезни», являлось её заявление:
Утро на-а-а-чалось!!!
В результате чего мама издавала этот клич, возвещавщий о том, что утро действительно «на-а-ачалось!!!», – Аделаида впоследствии никогда не могла припомнить. Единственное, что осталось в памяти, – огромный, орущий мамин рот, слова, бьющие по ушам, но которые она даже не понимает, разбросанные столовые приборы, пролитый чай и мамины, топающие ноги… «Пляну» же, созданному всего час назад в кровати, рождённому в перебивании друг друга, в захлёбывании и визге счастья ясным воскресным утром, так никогда не суждено было сбыться. Каждый раз после завтрака они с Сёмой тихо, как тараканы, расползались делать уроки. Во второй половине дня на фоне полнейшей тишины, мама вдруг брезгливо бросала:
Василий! Пойдите немного погуляйте по парку, а то они сегодня совсем на воздухе не были. Так они оба совсем отупеют от неподвижности!
И папа, никогда не торгуясь, шёл с ними всё в тот же парк, где всего несколько лет назад по ночным аллеям ходил с коляской, потому что идти в принципе больше было некуда.
У папы в кармане всегда был маленький перочинный ножик с тремя лезвиями, вилкой и открывалкой. На облицовке ножика с обеих сторон на фоне зелёной пластмассы стоял во весь рост бронзовый Максим Горький. Он сделал для ножичка настоящий «чохол» из чёрной кожи. Папа им гордился и очень любил. По дороге папа срезал камышинку и делал из неё две свистульки – для Аделаиды и для Сёмы. Рубил огромную, выше них страшную колючку с сиреневыми пушистыми цветами, полными жучков, чистил листья, снимал что-то вроде шкурки, и у него в руках появлялась зелёная, похожая на макаронину, хрустящая, вкуснющая трубочка! Ели они ещё какие-то листья, невзрачные ягоды, жевали странного вида стебли, и это было совершенно бесподобно! Снова как в сказке.
В самом парке у них были любимые места.
Аделаида обожала «комнату смеха». Это были такие кривые выпуклые и вогнутые зеркала, где все отражались страшными, и якобы это было смешно. Но как раз именно в этом и был весь фокус, который так восхищал Аделаиду! В обычном большом школьном зеркале отражаться на фоне своих одноклассников было ужасно! Худющие девчонки были таким лёгкими в своих коротких юбчонках с торчащими из-под них костлявыми, как у кузнечиков, ногах с коленками, похожими на узелки. И на их фоне занимающая три места Аделаида с круглым лицом и двойным подбородком. Казалось, если её положить на бок, то разницы никто и не заметит! Ну, разве что по белым носкам, которые станут параллельными земле. Зато в полутёмной комнате парка с изогнутыми зеркалами все были равны! И Мананка, и Бекаури, и Олька, и Лежа, и Ирка, и все, все, все! В этих прекрасных зеркалах у всех головы были на боку, а тело в стороне! И все были худыми и длинными или толстыми и короткими. И Аделаида от них совсем не отличалась!
Аделаида была хитрой и знала ещё один способ становиться как все! Когда она гуляла во дворе и была совершенно одна, а солнце садилось, то надо было встать прямо спиной к солнцу, тогда от неё падала очень худая тень с длинными ногами, и это было восхитительно! Аделаида спиной к солнцу становилась и так, и эдак, и нигде не торчал живот, а бёдра были узкими и покатыми. Только очень жаль, что она не могла обвести эту свою такую прекрасную тень мелом, чтоб полюбоваться ещё и завтра.
Ещё Аделаида любила с папой бывать в парке под старым, огромным дубом. Это место они втроём с папой так и называли «под нашим дубом». Старому, корявому великану явно нравилось их присутствие. В его древесине от долгой, тяжёлой жизни, от многочисленных дождей и снегов, выпавших на его долю, образовалось огромное дупло. Оно всегда было сырым и таинственным. От этого дуб становился ещё более прекрасным. Под ним весной цвели фиалки, и казалось, что это зелёно-сиреневый кусочек радуги просто отвалился и упал к дубу на землю. Аделаида часто в мыслях рисовала «златую цепь». Толстые, массивные звенья блестели и переливались на солнце. А кот учёный просто залез в дупло, но скоро уже вылезет. Аделаида с Сёмой однажды очень удивились, когда папа сказал, что дуб стоял здесь, не только когда их ещё не было, но не было даже папы с мамой!
– А может, деда был? – осторожно поинтересовалась Аделаида у отца.
– Кисли разгавор нэ начинай! (Кислый разговор не начинай!) – папа вдруг резко оборвал её, не желая говорить, о чём не желал.
Весной, когда фиалки цвели, они всегда из дома приносили нитки и набирали для мамы толстенькие, короткие букетики. Как они пахли! Какими они были красивыми – эти маленькие лилово-салатовые, нежные букетики, перевязанные ниточкой за слабые стебли. А осенью втроём набивали полные карманы желудей. И со шляпками, и без шляпок! Таких жёлтеньких, гладеньких, замечательно красивых! Если хорошо поискать, то можно найти ещё и кусочек шершавой коричневой коры, соскоблить с камня тряпочку ласкового, как зелёный бархат, мха, который, оказывается, называется «кукушкины слёзы». Счастливая, разрумяненная Аделаида приносила все эти богатства домой и прятала в тайник. Тайником была заваленная книгами тумбочка при письменном столе. Она сделала из книг что-то вроде ниши. Туда вполне помещались коробочка из-под печенья с оставшимися от её с Кощейкой пошивочных дел маленькими разноцветными лоскутами и сухими осенними листьями. Потом, когда никто не видел, Аделаида извлекала из тайника пахнущую лесом красоту и делала человечков с ручками и ножками из спичек. Она их сажала и ставила на эту самую кору, обкладывала мхом и не могла налюбоваться. Только было очень жаль, что у неё нет «деревянного» клея, а «бумажный» ничего не клеит. Правда, однажды, когда она пошла на музыку, то взяла с собой пустой спичечный коробок. Она знала, что там, около Дворца Металлургов один дядька всегда клеит афиши. Так вот, у него этого клея огромное ведро. Он макает туда половую щётку, мажет ею старую афишу и приклеивает новую. Аделаида подумала, что если очень попросить, то, может быть, дядька даст ей немного этого похожего на крем клея в спичечную коробочку. Она однажды ослушалась маму и, пересилив страх перед чужими, сама подошла к незнакомому дядьке и попросила у него клея. Дядька очень удивился, но наложит ей клея полный спичечный коробок. Но этот клей был похож на варёные макароны и тоже ничего не клеил. Тогда она попробовала склеить пустую катушку от ниток, и тоже не взялось. Пришлось делать человечков с пластилином. Получилось неплохо, но совсем не то, как она бы хотела. Всё равно Аделаида их любила. Она им давала имена, прозвища. У них был свой характер, своя жизнь. Ей казалось, что они живые, только притворяются, что спят. Зато ночью, когда никто их не видит, желудёвые человечки оживают и ходят по квартире. Аделаида так боялась, что мама ночью встанет, а они не успеют разбежаться и мама на них наступит! Аделаида, когда была совсем маленькая, несколько раз даже оставляла желудёвым человечкам конфеты из личных запасов. Утром она первым делом проверяла, на месте ли её угощение. И, как всегда, оно снова и снова оставалось на месте.
– Может, они просто не любят карамельки? – успокаивала она себя. – Чем же тогда их кормить?
Но все эксперименты с кулинарными изысканиями закончились очень внезапным скандалом. Произошло это именно в день, когда мама решила убрать книжные полки и перебрать книги в письменном столе, где «лишний раз и убедилась», что её дочь – «полная дебилка», «скрывающая от родной матери свою страсть к занятиям разной ерундой». Хотя, видно, и понимающая, что «делает плохо, делает то, за что обязательно получит, потому и спрятала от родной матери!», а всё потому, что «дура» и вместо уроков «ковыряется в дерьме!».
