Татьяна Булатова - Счастливо оставаться! (сборник)
– Ты, доча, чего?
Девочка громко сглотнула и прижалась еще сильнее.
– Не спится, что ли?
– Мама, – чуть слышно произнесла Оля, – можно я с тобой спать буду?
– А че со мной-то?
– Мне страшно.
– Да где, дочь, страшно? Там – Вовка, здесь – я. Совсем не страшно.
– Я здесь хочу, – мотнула кудрявой головой Ольга и на всякий случай покрепче обняла мать за шею.
Помолчали. Ираида внимательно посмотрела на дочь: в волосах – трава, на подбородке – лиловая ссадина, в глазах – мольба. В памяти всплыло бледное Олино личико, покрытое капельками воды, сгорбленная заплаканная Полина Михайловна, мелко трясущая головой старуха Косых, Степан, раздирающий полотенце. Вспомнилась дорога домой через всю окутанную сумерками Коромысловку, отнимающая руку дочь, и Ираиду окатило жгучей волной стыда и странного чувства непоправимого. Женщина ощутила нехватку воздуха, глухие толчки сердца в горле. Оно словно просило: «Выпусти меня. Выпусти меня. Скорей». «Господи, – подумала Ираида, – умираю, что ли?»
– Мама, – тихонечко позвала девочка. – Ты меня любишь?
– А? – вынырнула Ираида Семеновна из нахлынувшей жути.
– Ты меня любишь? – повторила Оля, не отрывая рук от ее шеи.
– А как же, доча? – с готовностью заворковала женщина. – Как же, доча? Люблю.
– Всегда? – строго спросила девочка.
– А как же, доча? – словно оправдывалась Ираида. – Вот как узнала, что беременна тобой, так и полюбила.
– Всегда? – еще раз с пристрастием уточнила Ольга.
– Всегда, – слукавила прижатая к стенке мать. Любить дочь, пока та пребывала в беспомощном состоянии, было на порядок проще, чем сейчас. Тогда любовь была абсолютна, не требовала выдержки, не смешивалась с раздражением и усталостью. Тогда Ираида ощущала себя в полной безопасности и наслаждалась своей материнской властью над этим маленьким, нуждающимся в ней существом.
– Тогда зачем ты меня тете Маше отдала?
– Да ты что, доча! – искренно воскликнула Звягина. – Я ж не знала! Я ж не знала, что она удумала. Я ж за дверью стояла, с твоим отцом же и стояла. Ведь разве ж я б тебя отдала?
Ольга подумала и задала очередной вопрос:
– А зачем?
– Что – зачем?
– Зачем она так делала?
Ираида беспомощно замотала головой, не зная, как объяснить дочери истинный смысл жуткого ритуала. Как могла она признаться, что неоднократно молила Марью Косых заговорить это отвратительное пятно на носу, эту мерзкую отметину?! А та все отвечала, что не время пока. Не время. И вот Зяма умер. И сама она про свои просьбы забыла. А Марья вспомнила. Зяма умер, и вспомнила. Да если б она, Ираида, знала об этом! И не ходила бы к знахарке, и не просила бы. Что ж, враг она своему ребенку?
– Потому что ты меня не любишь, – с горечью проронила Ольга и разжала руки.
– Это почему это? – возмутилась Ираида. – А ты? Ты меня любишь?
Оля вопросительно посмотрела на мать.
– Разве ты меня любишь? Разве любишь? А Вовке кто сказал, что ты не родная? Это ведь что удумала? Господи, – разошлась Ираида, – перед людьми ведь совестно! Родная дочь от матери отказалась!
– Я не отказывалась! – Ольга села в постели.
– Да как же не отказывалась?! – пошла в наступление Ираида Семеновна. – Вовке сказала?
Девочка, не отрываясь, смотрела на мать.
– Говорила? А ну отвечай!
Оля кивнула.
– А зачем? Зачем, я тебя спрашиваю?
– Ты меня ругаешь… Обзываешь… По голове бьешь… Тапкой бросаешь… В баню…
– Это ты кому, доча, говоришь? – перебила Ольгу Ираида. – Мне говоришь? Маме своей говоришь? Господи, да что это за день-то сегодня такой? Что это за день?! Это что за день, я тебя спрашиваю? – Она перевела взгляд на дочь. – Это за что же ты так меня, доча? За что?
Оля ждала следующего абзаца тронной речи матери.
– Все! – неожиданно выдохнула Ираида Семеновна и бухнулась на кровать. – Все! Больше не могу. Вот прям возьму и умру здесь. Живите-е-е! Никто вас ругать не будет. Обзывать не будет. В бане запирать не будет. Живите здесь с папкой. Без меня. А то и новую мамку возьмете. У вас не заржавеет!
Ираида говорила все это с таким искренним отчаянием, с такой жалостью к себе, что Ольга невольно заразилась материнскими эмоциями и разревелась:
– Ну не на-а-ада! Не на-а-да, ма-ама… Не на-а-ада…
Звягина, внутренне удовлетворенная произведенным на дочь впечатлением, из последних актерских сил зарыдала и картинно проговорила:
– Все, Оля. Ищите себе другую маму. Добрую. Ласковую. Заботливую. Чтоб не ругалась, не обзывалась… А меня не поминайте лихом!
Девочка бросилась к матери, распласталась по ее груди, животу, вцепилась руками – не оторвать. Плакала с такой горечью, которая накатывает на человека во сне при прощании с любимыми, детьми, родителями. Ольга пока не видела таких снов, но от этого горе ее меньше не становилось.
– Прости меня… Прости меня, мамочка, – выливалось вместе со слезами бессчетное количество раз.
Ираида с наслаждением слушала, обмякала, скисала, пока разом не встрепенулась, не приподнялась и, обняв дочь за вздрагивающие плечики, не спросила:
– Это за что ж, доча? За что ж мне тебя простить? А может, ты натворила чего? А я и не знаю?
– Не умирай, пожалуйста, – с мольбой в голосе выпевала Ольга.
– Это зачем же, доча, я умирать стану? И не стану я умирать. Не до того мне, дочь. А кто ж вас выучит? В люди выведет? Это как же я буду умирать? Не буду я умирать. Не плачь ты так.
– Не будешь? – с надеждой переспросила девочка.
– Ой, дочь, до того ли мне сейчас! Завтра поминки: и помочь, и принести, и унести. Вовку в школу готовить, опять же. Тебя собирать. Некогда.
Ираидины доводы показались Ольге убедительными, и она постепенно успокоилась. Обеих накрыл сон. Наступило освобождение от тревог минувшего дня. И где-то там, в полудреме, Ираида слышала, как прошлепал босыми ногами по полу Вовка, чувствовала, как бесцеремонно ощупал ее тело, по-хозяйски отодвинул сестру и улегся ровно посередине между матерью и сестрой, согреваясь исходившим от них теплом.
Ночь перевалила за половину. За окном стояла плотная тишина. Наступило подгоняемое женщиной завтра.
Зиновия Петровича Звягина хоронили всей Коромысловкой. Похоронная процессия растянулась на полсела, увеличиваясь с каждым домом на два, а то и более человека. Проводить в последний путь Зяму Меченого вышли все мужики. Женщины, те больше оказывали уважение известной учительнице начальных классов, поэтому и называли покойного «учительшин муж» и непрестанно сетовали: «Осиротела наша Полина Михайловна».
За гробом шли Звягины: черная Полина, неотрывно смотрящий под ноги Степан и вертящая головой то направо, то налево Ираида. Следом важно шагали сваты, отчасти смущенные тем, что выступают полным составом. Среди пришедших проводить не было внуков и знаменитой Марьи Косых. «Али обидели чем? – перешептывались поселковые бабы. – Нехорошо как-то».
На кладбище священник, проводивший отпевание, обратился к родственникам покойного и строго, сквозь бороду, приказал:
– Уберите из гроба все лишнее.
Полина вопросительно посмотрела на батюшку.
– Иконку примите. Ноги развяжите. И это… – Священник ткнул пальцем в торчащую из нагрудного кармана пиджака пластиковую черную расческу.
Степан склонился над отцом, непослушными пальцами вытянул, что было велено, и автоматически переложил в задний карман своих брюк. О полотенце, расстеленном под спиной Зиновия Петровича, Звягины не проронили ни слова.
– А теперь прощайтесь, – разрешил батюшка и отошел в сторону.
Степан подвел мать. Полина встала на колени и опустила на гроб голову. Подошел священник, склонился к вдове и мягко сказал:
– Надо отпустить. Земле предать тело надо. Душа мечется.
Полина Михайловна безумными глазами посмотрела на батюшку – своего бывшего ученика: «Какая душа? С ним моя душа. Куда я без него?!» Правда, с колен поднялась. Склонилась над мужем, зашептала – от дыхания сдвинулся венчик. Поцеловала ледяной лоб, провела негнущейся рукой по восковым волосам и осела. Степан подхватил мать, передал на руки Ираиде и шагнул к гробу.
– Прости меня, батя…
Прижался к желтому виску и с обидой заплакал. Ираида всхлипнула, встала рядом и зашептала:
– Господи…
Потом так же наклонилась, простилась и пропустила к гробу своих родителей.
С кладбища Звягины уходили последними. Полина оглядывалась, останавливалась и делала очередной шаг, бережно поддерживаемая сыном.
Поминки были тихими. Слышно было, как царапали края тарелок алюминиевые ложки. Крякали выпившие за помин Зяминой души мужики. Вздыхали женщины. Ираида хлопотала около пирогов, заворачивая в бумагу щедро нарезанные куски для тех, кто не смог прийти.
Снова Звягины уходили последними. Школьные поварихи убирали со столов неспешно, уважительно поглядывая на Полину Михайловну. Все закончилось.
