Кира Сапгир - Двор чудес (сборник)
– Почему шприцы? Ведь это нюхают! – удивляюсь я.
– Наивная ты, – снисходительно поясняет Плигга. – То, что мы сейчас совершим, строжайше, слышишь? – строжайше запрещено всеми медицинскими учебниками – мы пустим «это» по вене!
Сухокистник тем временем вовсю хлопочет. Твердой рукой живописца растворяет «снежок» в дистиллированной воде. Неофиты бодрятся, хотя нам все же отчасти боязно.
По скольку вводить? Вот вопрос.
Для начала решено ввести по полкуба.
…Что за черт? Где торч?
Вводим столько же.
– Что я здесь делаю? – тоскует Сухокистник. – Слушайте, мне срочно надо в мастерскую! У меня заказ горит! Мне же надо срочно закончить портрет Шаумяна!
Я тоже томлюсь: «Зачем я здесь?! Надо срочно уходить отсюда, бежать куда глаза глядят!»
Нам всем плохо.
– Постойте! Я все поняла, – вдруг объявляет Плигга. – Нам ломают кайф коммунальные домовые! Едем к тебе! – обращается она ко мне. – У тебя нам будет хорошо.
И вот уже позднее такси везет нас по уснувшему городу в мой уснувший дом на ул. Щепкина. Мы молчим всю дорогу.
Вот и мой дом. Входим в молчащую квартиру на первом этаже, во флигеле, окруженном полумертвыми акациями.
Располагаемся в моей узкой спальне, похожей на пенал, увешанной картинами. На серванте – статуэтка даосского монаха из священного тутового дерева. В кулаке монаха – ароматическая курительная палочка. Статуэтку подарил мне мой муж, вернувшись из Таиланда. Он – пишет пьесы для театра кукол. Сейчас он в Киеве, на премьере своей пьесы.
…Кошка скользнула в дверь. Глядит, как сфинкс, на ночных гостей. Все молчат.
– Вот что, – прерывает молчание Плигга, – думайте об этом, что хотите, – иду на два куба!
– Сбрендила, да?!
– Так надо. Я знаю.
– Ну, как знаешь.
Ей вводят требуемую дозу – не без опаски. Она молча встает и медленно выходит прочь.
Переглядываемся. Ждем. Открывается дверь. В дверях Плигга. Она в чем мать родила. Ладно, жива – и на том спасибо!
– Вот что, – объявляет Плигга. – Я должна всех предупредить. На небе собрался синклит. Матерь Божья отозвана с земли. И чтобы спасти человечество, надо всем – слышите – всем! – немедленно ввести по два куба!
…Запах-вкус-звук. Все пошло меняться. Что это? У Сухокистника воротничок рубашки трепещет, будто крылья пьяного мотылька.
– Что с тобой? Отчего ты так смотришь? – почему-то с беспокойством спрашивает меня Сухокистник. А у самого-то нос вытянулся, как хобот – Сухокистник им помахивает, покачивает из стороны в сторону! Ну и ну!
Плигга тем временем превратилась в золотоволосого ангела, а Царевна-Лягушка – та просто о-го-го! Не в сказке сказать, не пером описать!
…Я понимаю все. Слышу мысли. Они не такие логически связные, как речь, а отрывочные, смутные, сбивчивые, как и положено мыслям.
Что-то творится с картинами на стенах.
«Селедка на газете «Правда» – мрачный шедевр живописца Трувора – слой за слоем исчезает из рамы, точно смываемая растворителем – остается оголенный холст. Зато ожил немудрящий лубок: тройка с бубенцами, кучер машет кнутом, кавалеры в повозке снимают и надевают высокие цилиндры, девица в кокошнике машет вслед платочком! Ну, чистый мультфильм!
Вау! Деревянный монах из Таиланда злобно усмехается, следит за мной глазками, сверкающими, словно угольки. А сколько злых эманаций исходит от всех милых безделушек! От всех чашечек, вазочек. Зловещи вещи.
Тем временем готова новая доза.
– Уберите кошку! – черной иглой прожгло мозг – все сузилось в черную, черную, черную точку. И тогда в несуществующий миг – узнала я все, все, ВСЕ, что будет и какое завтра ждет меня – и что это завтра УЖАС! УЖАС!! УЖАС!!! тот самый, что настиг сейчас меня на таможне, вызывая волну удушья – и вот я лечу в Зазеркалье, на край света, за небесную твердь, к черту на куличики!
«Водку не пропустим», – говорит таможенник в венском аэропорту. Водка содержится в сумке, вместе с двумя пустяковыми баночками икры, какими-то колготками и крымским кремом для лица «Аэлита».
Я испуганно прижимаю водку к груди:
– Не отдам!
Таможенник, в конце концов, соглашается.
Западное солнце вливается на таможню сквозь стеклянную стену. Оно яркое, словно в Симферополе в курортный сезон. В очереди попутчики говорят по-русски. Два часа назад они еще звались «товарищем», «гражданином» либо «гражданкой», а теперь они уже – «мадам», «мистер», «фрау», «херр»…
Я в оцепенении, не понимаю, куда двигаться дальше. По надписям ничего не понять, а спутники, которыми был начинен самолет, вдруг куда-то исчезли – как не было.
Оторопело озираясь, бреду по гигантскому холлу. Меня находит секьюрити, подхватывает под белы руки, пограничники препровождают к «рафику». «Рафик» гонит в гостиницу…
Ну вот все и началось…
Аптека на Трубной
(Синопсис многоходовки)
История – это не то, что было, а то, что осталось.
В. Н. УрсовСтарая открытка
Вступление
В руках у меня дореволюционная открытка с видом на Трубную площадь. Там, напротив Цветного бульвара, виден осанистый «купеческий» двухэтажный дом. Ныне дом снесен – на его месте продуктовые ларьки. А была когда-то там аптека, существовавшая чуть не с конца ХIХ века. Принадлежала аптека Фанни Соломоновне Бриллиант (урожденной Розенталь), моей двоюродной бабушке с материнской стороны. В этом доме на Трубной 15 августа 1888 года и родился мой двоюродный дядя, Григорий Яковлевич Бриллиант (Сокольников), вошедший в историю как «советский Витте».
По-настоящему выдающиеся, даже гениальные, финансисты рождаются, пожалуй, реже, чем один раз за столетие. Таковы великие государственные мужи – Канкрин, Витте. И конечно же, ни для кого из них жизнь не завершилась таким трагическим финалом, как для моего дяди. На долгие годы, как казалось навсегда, была стерта сама память об этом деятеле, в первые десятилетия прошлого века повлиявшем на весь ход советской истории.
Комментарий для потенциальных редакторов
Полуобернувшись назад…
8 мая 2011 г. скончался Аркадий Иосифович Ваксберг, адвокат и историк, многолетний парижский собкор «Литгазеты», автор более 40 книг. Эти книги – своеобразнейшие «биографии-расследования». В их числе ставшая публицистическим бестселером «Царица доказательств», посвященная Вышинскому, этому «Фукье-Танвиллю сталинской эпохи». Там, в галерее палачей и жертв есть и портрет из нашего семейного альбома… Ибо герой одной из самых страстных и страшных глав книги А. Ваксберга – Григорий Сокольников. Это он, Сокольников, в 20-е годы сумел на время обеспечить конвертируемость советского рубля; это он привел в чувство в стране финансовую систему, и, главное, не кто иной, как дядя Гриша, выдумал НЭП. За все это расплатой для Сокольникова стал кошмарный политический фарс под названием «Большие процессы»…
Серия № 1
Красные карбонарии
Действующие лица:
Григорий Яковлевич Бриллиант (Сокольников). Родился в 1888 году в Москве. В 1905 году, 17 лет от роду, он руководил социал-демократическим движением студентов Московского императорского университета, где учился.
Невероятно, но факт! Банки будущий «главный финансист страны», как говорится, знал не по учебникам. В годы «юности мятежной» Григорий Бриллиант грабил оные на нужды большевистской партии… (Тут бы показать парочку смачных эпизодов – вооруженные налеты на банки!) Руководил «экспроприациями» Большевистский центр, на который «трудился» на Кавказе и некий товарищ Коба…
Виктор Таратута, другой партийный налетчик, бок о бок с которым дядя Гриша совершал налеты на банки.
Итак, Виктор Константинович Таратута. Родился в 1881 году в Херсонской губернии. Профессиональный революционер. Член РСДРП(б) с 1898 года, кандидат в члены ЦК РСДРП (1907–1911).
В 1907 г. 25-летний В. К. Таратута становится казначеем партийной кассы Московского комитета большевиков. Весной 1907 года на партийном съезде в Лондоне Ленин ходатайствовал о том, чтобы избрать его кандидатом в члены Центрального Комитета. В России Таратута находился на нелегальном положении, поскольку с 1906 года числился бежавшим из ссылки.
Николай Павлович Шмит родился в 1883 году в Москве. «Революционный магнат». Промышленник-революционер. По линии матери член династии Морозовых, унаследовавший лучшую в России мебельную фабрику. Участник революционных событий 1905 года, происходивших на Пресне – после революции переименованной в Красную Пресню. В честь Николая Шмита, в 1931 году, проезд вблизи Красной Пресни получил название Шмидтовского. Учителем жизни Николая Шмита был двоюродный дядя Савва Тимофеевич Морозов, на склоне лет благоволивший к большевикам. Под его влиянием Шмидт сошелся с видными московскими большевистскими пропагандистами, в том числе с Николаем Бауманом и др.
