Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Зоин телефон завел веселую трель.
– Женька! – сказала Зоя мамочкам и поприветствовала в трубку: – Привет, Женя… Где? Ну, хорошо, бегу… Девочки, а где это тут… закуток?
* * *Закуток она нашла легко: здесь полулегально встречались с родственниками лежащие на сохранении мамочки. Несмотря на строгий режим и перманентный карантин, медперсонал сквозь пальцы смотрел на посетителей. Потому что не все можно делать сугубо по «медицинским показаниям», кое-какие правила стоит порой и нарушать, если это пойдет на пользу будущей матери. Красавица Женя стояла, не скрываясь, посреди коридора и с улыбкой наблюдала, как крадется вдоль стены ее маленькая подруга.
Своим певучим, хорошо поставленным, профессиональным голосом Женя издалека обратилась к Зое:
– Ну что, трусишка зайка серенький, под елочкой скакал? Привет!
Женька обняла Зою и протянула ей объемный пакет:
– Вкусненькое тут, я спрашивала – тебе все можно, – она бросила взгляд на свои гламурные часики, – пойдем, посидим где-нибудь… У меня минут пять есть.
Зоя, конспиративно оглянувшись, свернула в закуток. И каково же было ее изумление, когда она увидела в закутке удобный диванчик… То есть, не такой уж строгий тут был запрет на посещения, так что ли?
Очень решительная по жизни Женька сразу перешла к самому волнующему ее вопросу:
– Сергаков-то… не объявлялся?
Зоя отрицательно покачала головой:
– Он один раз звонил из Москвы… Осенью еще. Говорил, что приедет в ближайшее время. Что работы много, в три сериала утвердили…
Женя с преувеличенным пониманием покивала в ответ:
– Ну, еще бы… Сергаков. Сергаков здесь, Сергаков там. По утюгу только не показывают.
– Да ладно, Женя, – попыталась оправдать Михаила Зоя, – он, правда, занят. И вообще…
Женя с силой хлопнула себя по коленке.
– Нет, Заяц, надо было ему сказать! Как хочешь, это его тоже касается. Звездец залетный. Знаешь, позвони ему. А то я сама позвоню, побей Бог мою душу – позвоню!
Зоя, глядя на подругу умоляющими глазами, заговорила:
– Женя! Ну, сама подумай! Зачем звонить? Что говорить? «Миша, случилось чудо: я забеременела. Ах, для тебя это не чудо? А, наоборот, досадная неожиданность? И ты ничего такого не имел в виду, когда?…» Да я даже ему успела объяснить, что чисто теоретически это нереально.
Женя округлила глаза. В это самое время из-за угла вышла старушка-санитарка Прокофьевна и, с шумом поставив на пол ведро со шваброй, обратилась к Зое, обнаружив тем самым как свое давнее присутствие за углом закутка, так и полное знакомство с темой:
– Дуреха ты, дочка. Чего их, мужиков, в наши подробности посвящать? Надо все же оставлять место для сурпризов.
Не успев обидеться на столь бесцеремонное вмешательство в частную жизнь, женщины дружно засмеялись.
А Зоя, которой вдруг стало легко и просто, согласилась:
– Верно, сюрприз удался…
– Смейтесь, смейтесь, – продолжала учить мудрая Прокофьевна, – я гляжу, ты все сама решила и за мужика своего. Сказать ему боишься. Да ты жизни боишься… Заяц ты и есть. А ты не бойся! У твоего дети-то есть еще?
Зоя пожала плечами:
– Кажется, нет.
Прокофьевна торжествующе стукнула шваброй по полу:
– Вот! Так, может, пусть сам решит – стать ему папашей или дальше… по жизни скакать.
Женька горячо поддержала решительную старушку:
– И я так считаю. Правильно вы, тетенька, говорите! – и вдруг она загрустила: – А вообще… Чего я тебя учу, Зойка?… Можно подумать, я в своей жизни что-то по уму сделала. Три раза замужем была, снова вот собираюсь.
Зоя умильно сложила ручки на груди:
– Да что ты?… А за кого?
Женя махнула беззаботно рукой.
– Его имя на этот раз никому ничего не скажет. Одноклассник мой. Дождался…
И вдруг лицо ее расцвело неожиданно милой и трогательной улыбкой. Зоя, хорошо знавшая Женю уже… хм… немало лет, поняла – Женька размечталась:
– И знаешь что: рожу! Вот я сейчас прямо решила: вот рожу! И черт с ней, с фигурой! О карьере речи нет, это ж понятно…
Женя на глазах у Зои и Прокофьевны загорелась так, как актриса загорается новой ролью, даже встала с места. Зоя засмеялась:
– Женька, из тебя классная мамка получится! А это – она обняла свой животик – лучше, чем фигура.
– И чем карьера… – философски добавила Женя.
Но последнее слово все же должно было остаться за Прокофьевной: такая у старушки была привычка. И она сказала его:
– Вот!
И с довольным видом удалилась…
* * *Вера Михайловна с мамочкой Костюченко шли мимо сестринского поста. Медсестра Таня давала задание девушке-интерну Валерии:
– В пятой палате «капалку» поставь Ворониной. Только не перепутай с Сорокиной, там еще Сорокина есть.
Лера засмеялась:
– Надо же, как слетелись в одну палату… Не перепутаю, не бойся.
Вера Михайловна посмотрела на мамочку Костюченко, но она даже внимания не обратила на молоденьких болтушек. Она не слышала их разговоров, вообще не слышала ничего. Только в ушах стучала кровь. А может быть, это было эхо остановившегося внутри нее маленького сердечка…
Вера зашла в лифт с мамочкой Костюченко. Та смотрела в пол. В руках сжимала пакеты с вещами, многие из которых уже решила выбросить – чтобы ничего не напоминало ей об этих днях, когда надежда обернулась отчаянием. Женщины ехали на другой этаж, в обсервацию… Лифт остановился, двери лязгнули механически и безжалостно…
Костюченко, погруженная в свои мысли, и представить не могла, что Вера Михайловна, такая улыбчивая и спокойная, буквально считала минуты, чтобы скорее остаться одной, чтобы заплакать, наконец, чтобы позвонить мужу. Только с ним она могла себе позволить быть слабой. И то – не всегда.
* * *Владимир Николаевич Бобровский смотрел на своих интернов, по очереди передававших друг другу листки анализов, историю болезни мамочки Костюченко. Все было изложено в документах, но Бобровский повторил:
– Антенатальная гибель плода. В период эпидемии перенесла грипп.
Девушка-интерн почувствовала в его интонации что-то личное. Или показалось? Она спросила:
– Во время болезни она знала, что беременна?
Врач кивнул:
– Знала.
* * *Вечерняя трапеза в столовой была похожа на полдник в детском саду: рядом с каждой мамочкой стояла кружечка с питьем, на тарелках – свежеиспеченные булочки. За исключением тех страдалиц, которым была предписана строгая диета… Зое и ее подругам по палате повезло: им, как сказала Женька, «можно все».
Они допивали компот, когда у Зои вдруг очень немелодично заорал мобильник: «Капитан! Капитан! Подтянитесь! Ведь улыбка…» За соседним столом мамочка оглянулась на этот звук:
– Это что у тебя? «Вопли Видоплясова»?
Зоя только улыбнулась в ответ и очень покраснела: палец никак не попадал на кнопку приема…
– Да, да… Я. Ну конечно, узнаю, – почему-то тоненьким, почти детским голосом ответила она, наконец, в трубку, – нет, не забыла… Где я? Я в больнице. Да нет, в общем-то… здорова…
Все ее подруги-мамочки сидели, замерев, боясь лишний раз стукнуть ложкой…
– Когда выпишут?… Через две недели. Хорошо, позвони… – Зоя слушала голос в трубке внимательно и недоверчиво. И, в конце концов, улыбнулась мягко и светло. – Приедешь? Приезжай…
Она отключила телефон, положила его рядом с собой на стол и некоторое время продолжала на него зачарованно смотреть.
Заводная Катя легонько толкнула ее локотком, подняла стакан с остатками компота, жестом пригласила подруг «чокнуться» и вполголоса запела, и все мамочки, кроме никак не приходящей в себя после звонка Зои, подхватили:
– Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка – это флаг корабля!..
* * *Бобровский зашел в ординаторскую, где за столом сидела тихая и задумчивая Вера Михайловна.
– Ну что, дежурим? Спокойно все?
Вера ответила, сделав над собой усилие:
– Пока – да. Ночь впереди.
Владимир Николаевич прекрасно понимал, почему подавлена Вера: никак не могла успокоиться после истории с мамочкой Костюченко. Бездетная Вера «вынашивала» вместе с мамочками всех детей. И теряла – тоже…
И так же хорошо Бобровский знал, что не стоит возвращаться к этой теме. Помочь бедной мамочке уже ничем нельзя, а настроение у врача должно быть… Каким же должно быть сейчас настроение у Верочки? Рабочим. Да, так и решим: рабочим…
– Слава богу, не праздник и не выходной, – говорил он спокойно и буднично, возвращая Веру к повседневности, – это у них любимое время. Час пик в роддоме, честное слово…
Вера кивнула, посмотрев Владимиру Николаевичу в глаза. Она поняла: он просто хочет ее утешить. Как-то внушить: жизнь продолжается, Вера…
«Какой он хороший», – подумала Вера. Но развить эту мысль ей помешал зазвонивший телефон у нее на столе. Она взяла трубку, и лицо сделалось озабоченным и даже тревожным:
– Да… Да… Что, уже?
Вера посмотрела на часы и привстала. Лицо Бобровского тоже стало напряженным. Вера серьезно проговорила в трубку:
