Эльчин Сафарли - Я хочу домой
Я появилась в этом доме на двадцать четвертом километре пригорода Коньи три года назад, в погожие апрельские дни, когда Рузу цвела красно-бордовыми метелками. Я их заметила сразу, как вошла во двор Хандан – остро выделялись на фоне общей каменной желтизны.
С тех пор прожито тысяча девяносто восемь дней. Веду им счет непроизвольно – как срок новой жизни. В последнее время все чаще стала сбиваться, забываю вырывать листы календаря. Значит, срослась с новым, оно больше не настораживает своей непохожестью на прошлое.
Рузу 37 лет, Арзу – 38. Два фисташковых дерева, посаженных Фуатом, мужем Хандан. Ничего больше в саду не прижилось. Может, потому что каменистый горный склон, а может, из-за того, что в Рузу и Арзу – вся жизнь этой земли.
Хандан рассказывала, что фисташковые деревья разделяют на мужчин и женщин. Одно мужское дерево способно оплодотворить своей пыльцой в среднем десять женских.
«Фуат, да упокоит его душу Аллах, пробовал сажать около Рузу еще несколько фисташек. Сгнивали на второй месяц. Рузу страстная, сильная и ревнивая. Мне кажется, эти деревья – наши с Фуатом отражения».
О том, что плоды созрели, Рузу объявила три дня назад. Окна моей комнаты смотрят на могучую красавицу сада, и с первыми лучами солнца из гущи ее кроны стали доноситься короткие щелчки – так трескается скорлупа созревших орешков.
Утром я еле дождалась появления тетушки Хандан, чтобы сообщить приятную весть. Полы в доме заскрипели на рассвете: Хандан, как всегда, пошла готовиться к утренней молитве, после которой начнет делать завтрак. Варить кофе в турке, подогревать слоеный пирог со шпинатом, зажаривать яйца в маленькой медной сковороде. Как все будет на столе, она тихонько приоткроет мою дверь – посмотреть, проснулась ли я, чтобы накормить меня перед уходом на фабрику. Обычно к ее появлению я уже одета.
Хандан входит в комнату. Открываю окно, вдыхаю еще не прогревшийся воздух нового дня. «Тетушка, сегодня я проснулась на треск Рузу. Фисташки созрели!» Она улыбается: «Пусть денек подсушатся на солнце. Думаю, завтра и Арзу затрещит. В пятницу вечером пойдем собирать урожай». В полдень находиться вблизи фисташкового дерева опасно: под прямыми лучами солнца листья выделяют ядовитые эфирные масла.
…Корзина наполовину заполнена. Вот-вот придет тетушка и начнет собирать плоды Арзу. «Рузу подпустила тебя к себе. Как-то мне со сбором урожая помогала Гюльбахар из Синего тупика. Листья, несмотря на ночь, стали так сильно пахнуть, что у девчушки разболелась голова. Ты полюбила Рузу. А когда любишь то, что делаешь, оно идет тебе навстречу».
Сажусь передохнуть под густыми шаровидными кронами Рузу. По Конье эхом разливается азан. Закрываю глаза. Влажный ветер слегка обветривает губы. Мне хорошо, я тут, в этой минуте настоящего.
Я долго шла, чтобы обрести спокойствие, исцелиться от боли прошлого. Обошла много городов, священных мест, узнала сотни людей. Но все оказалось просто: чтобы получить желаемое, нужно было остановиться. Обратиться в себя и увидеть то, что так рьяно искала. Я забросила сад внутри себя, перестала заботиться о цветах, суматошно гоняясь за бабочками.
Все в нас, надо только это увидеть. Тогда для чего мы продолжаем путь? Чтобы делиться друг с другом тем, что возвышает нас, а не уничижает.
В книге Руми вычитала: «Когда бы доверяли не словам, а истине, что сердцем познается, да сердцу, что от истины зажжется, то не было б предела чудесам».
2Яхмур рассматривает мои руки. На них мелкие царапины, подушечки пальцев покраснели. Она не удивляется: «Фисташки созрели!» Моя девочка знает, что после сбора урожая на руках остаются ссадины от веток и розовый оттенок сорванных плодов, зеленеющих после сушки.
Сегодня утром мы с Хандан выложили урожай на большой стол двора, уповая на небо: только бы не дождь…
Ждем автобус на остановке. Солнце трепетно греет день. Подставляю лицо теплым лучам. Яхмур тоже смотрит на небо и что-то про себя шепчет. У нее черные ресницы с кокетливым изгибом, смуглая кожа, длинные косы с оранжевыми заколками-герберами.
«Яхмур, ты разговариваешь с солнцем?» Она оборачивается, зажмурив правый глаз: «С небом. Прошу у него, чтобы не было дождей и урожай фисташек не промок. Дедушка говорит, что о своих желаниях надо рассказывать небу, и, когда придет время, они сбудутся. А еще мое имя значит “дождь” – тучи меня слышат».
Легкий ветерок приносит аромат чечевичного супа. Мы садимся в автобус, проезжаем мимо Северной мечети. Белоснежный камень, величественные минареты, желтые розы вдоль ограды.
Во дворике мечети течет родник Прощения. Не один век к нему съезжаются люди с жаждой себя простить. По сказанию, если сорок дней перед утренним намазом умываться его водой, боль души утихнет.
Не раз я приходила к роднику Прощения, сидела на скамейке неподалеку.
Почему не умывалась водой родника? Мне было важно заслужить прощение. Переосмыслить, отпустить и построить новую жизнь. Внутри были тугие узлы, никакой пустоты – до горла сомнений, страхов, чувства вины.
Я слушала шум родниковой воды и всеми силами искала такой же источник в себе.
* * *
Помню свой первый снег в Конье. Я тогда только приехала. Жила в ветхом пансионе недалеко от Верхних ворот, где обычно останавливались паломницы из арабских стран. Крошечные комнаты с тремя койками, одна душевая на весь пансион. Но тепло и, главное, меня никто не знает.
Пришла во двор Северной мечети на рассвете. Села на скамейку напротив родника Прощения. С туманного неба сыпалась снежная пыль, влажной россыпью оседающая на моем зеленом платке. Я надвинула его до бровей, побелевшие от холода руки спрятала в карманах пальто.
«Возьми чай, горячий, осторожно. На заднем дворе столовая. Пошли, погреемся». Я не поняла, как рядом оказалась высокая женщина в белом хиджабе, протягивающая мне пластмассовый стакан. Спустя пару минут мы были в шумном помещении, набитом женщинами, ели суп из оранжевой чечевицы. На столах лежали куски хлеба с пышной белой мякотью, напоминающей весенние облака.
Я сказала спасибо и больше не смогла произнести ни слова. Ее звали Джейла. Она изъяснялась на ломаном английском. То звучно хохотала, то говорила с тихой сосредоточенностью. У Джейлы не было одной руки.
«Человеку нужно верить. Во что или в кого – не важно. Это может быть родник в маленьком городе, крем от морщин или дедушка, которого видела лишь на старых фотографиях. Важно то, что ты идешь на свет. А что осталось за тобой… Дорогая, пойми, прими прошлое. Пока этого не произойдет, ты будешь переживать его снова и снова… Еще супа принести?»
До недавнего времени я избегала зеркал. Видела в них свою оболочку, изменения в лице и взгляде, а себя не ощущала. Внутреннее отделилось от внешнего, хотя вроде бы со стороны – единое целое.
Я смотрела на себя: убирала за ухо выпавшую прядь, смахивала ресничку из-под левого глаза, растягивала губы в фальшивой улыбке – и вода отражения с каждым разом мутнела. В порыве страха завесила домашние зеркала, собрала вещи и уехала. За собой.
Оказалась в Конье. Сидела перед Джейлой и без слов, про себя, рассказывала ей об отчаяние, потерянных следах и мутной воде. Она, словно прочтя мысли, крепко сжала мою руку: «Хватит бежать, суетиться, дорогая. Оставь мутную воду в покое, и со временем она станет чистой и прозрачной – вот увидишь!»
Мы прощались с Джейлой, когда солнце скрылось за линией горизонта. Она держала путь на юг, а я шла на автобус до пансиона. Больше мы не встречались. Часто вижу Джейлу во снах. В них мы беседуем в том дворике Северной мечети.
3Дождь сорвался к вечеру. Весь день небо грохотало, но сдерживалось.
«Небеса пожалели труд тех, кто сушил фисташки. Предупредили грозой». Тетушка Хандан растопила печь в комнате, застелила пол простынями, и мы разложили на них орехи.
Завариваю чай с кожурой айвы и вспоминаю, как в детстве радовалась лужам после дождя. Они восполняли тоску по морю.
Я замирала в восхищении, видя перед собой лужу. Оглянувшись, чтобы мама не видела, прыгала в нее с размаху. Воду разбрызгивало в стороны, на ботинках оставались мокрые следы.
Зимой лужи замерзали, и на них можно было скользить.
В Конье нет моря, и мне его не хватает. Скоро у Яхмур начнутся школьные каникулы, съездим.
Я выросла в шумном городе долгих снегопадов – там в белесом воздухе избыток напряжения. Куда-то спешишь, пытаешься за чем-то успеть. Непроизвольно и неосознанно. Когда вдруг останавливаешься, затрудняешься ответить, за чем или за кем годами, а порою и всю жизнь гналась.
Страх смерти рождает не неизвестность, а непрожитая жизнь.
