Наринэ Абгарян - Две повести о Манюне
Естественно, она не смогла простить Караченцову такого предательства.
А потом Манюня поехала с нами на дачу и влюбилась в Олега. И чуть не довела его своими ухаживаниями до нервного тика. Ну, эту трагическую историю вы уже знаете. Когда и эта любовь закончилась разочарованием, моя подруга поставила жирный крест на мужчинах.
– Никогда, – поклялась она, – никогда я больше не полюблю мужчин. Нарка, ты свидетель!
– Ну и правильно, – одобрила решение подруги я, – зачем они вообще тебе дались?
Я знала, что говорила. К тому моменту у меня за плечами была своя личная драма, и я, как никто другой, понимала Маню.
Моей первой и пока единственной любовью стал старший брат моей одноклассницы Дианы. Брата звали Аликом, и он отлично играл в футбол.
– Он в кого-то влюблен? – как бы между прочим поинтересовалась я у Дианы.
– Да вроде нет.
«Будет моим», – решила я. И стала терпеливо ждать, когда Алик в меня влюбится. Ждала аж целых три дня, но ситуация не менялась – Алик с утра до ночи гонял в мяч и не обращал на меня никакого внимания. Тогда я решила взять инициативу в свои руки и сочинила поэму о своей любви к нему. Потом выдрала из маминого блокнота голубенький листок и старательно переписала туда свое творение.
ПАЭМА
Алик, ты можит спросишь
Кто автар этих строк!!!
Но это ананим, и ты о ней не узнаешь
Ни-каг-да!
И ни-че-во!
Кроме тово, что я тебя люблу
И жыть биз тебя нимагу.
Наринэ Абгарян, 2 «А» класс Бердской ср. шк. № 2Запечатала поэму в конверт и вручила его Диане с просьбой передать Алику. Ответ не заставил себя долго ждать. На следующий день, пряча от меня глаза, Дианка со словами: «Нашла в кого влюбляться!» – вернула мне конверт. Я вытащила помятый голубенький листок. Это оказалась моя записка. На обратной стороне Алик написал очень лаконичную ответную поэму.
ДУРА
Я повертела в руках записку и убрала ее в кармашек школьного фартука. Кое-как досидела до конца уроков, вернулась домой и, не переодеваясь, прямо в школьной форме, со значком октябренка на груди, легла умирать.
Умирала я долго, целых двадцать минут, и практически уже была одной ногой на том свете, когда с работы вернулась мама. Она заглянула в спальню и увидела мой хладный полутруп.
– А что это ты в одежде легла в постель? – спросила она и пощупала мой лоб.
– Умирать легла, – буркнула я и, вытащив из кармана записку, отдала ей.
Мама прочла поэму. Закрыла лицо ладонями. И затряслась всем телом.
«Плачет», – удовлетворенно подумала я.
Потом мама отняла от лица ладони, и я увидела, что глаза у нее хоть и мокрые, но веселые.
– Мам, ты чего, смеялась? – обиделась я.
– Ну что ты, – ответила мама, – давай я тебе кое-что расскажу, ладно?
Она села на краешек кровати, взяла меня за руку и стала терпеливо объяснять, что мне пока рано влюбляться, что всё у меня впереди, и таких Аликов у меня в жизни будет еще много.
– Сколько много? – живо поинтересовалась я.
– О-го-го сколько, – ответила мама и поцеловала меня в лоб, – вставай.
– Нет! – Я твердо решила умереть.
– Ладно, как хочешь, – дернула мама плечом, – только я купила бисквит, твой любимый, с арахисом, и козинаки взяла.
– Сколько взяла? – приоткрыла я один глаз.
– Чего?
– Того и другого.
– Три килограмма бисквита и два килограмма козинаков.
– Ладно, – вздохнула я, – пойду поем, а потом вернусь обратно умирать.
Умереть мне в тот день так и не удалось, потому что сначала я ела бисквит, потом мы с Каринкой смотрели «Ну, погоди!», потом подрались, и мама выставила нас на балкон, чтобы мы подумали над своим поведением. Потом мы подрались на балконе, и мама затащила нас в квартиру и развела по разным комнатам, чтобы мы еще раз подумали над своим поведением.
Мы сразу же соскучились друг по другу и до передачи «Спокойной ночи, малыши» перестукивались через стенку и орали друг другу песни в розетку. А после передачи легли спать, и тут мне уже точно было не до умирания, потому что надо было успеть заснуть до того, как сестра начнет храпеть.
На том и закончилась моя первая любовь.
Потом я познакомилась с Манькой и мне стало как-то недосуг влюбляться. Сразу появилось много интересных дел. Мы с утра до ночи бегали по дворам, наедались до отвала алычи, купались в речке, воровали незрелый виноград, штурмом брали кинозалы для просмотра очередного шедевра индийского синематографа и доводили до белого каления Ба. О мальчиках не могло быть и речи, мальчики отошли на второй план и ничего, кроме жалостливого недоумения, у нас не вызывали.
Да и как можно было отвлекаться на любовь, когда жизнь в нашем городке била ключом, и одно удивительное событие сменяло другое?
Взять хотя бы историю, которая приключилась с нашим соседом по лестничной площадке дядей Арамом.
Дядя Арам был учителем черчения, но почему-то работал электриком. И, как водится в кругу уважающих себя электриков, полез в грозу чинить столб высоковольтных линий. За пять минут, в течение которых он находился наверху, в столб два раза ударила молния. Один раз – в его основание. «Молния не бьет два раза в одно место», – вспомнил народную мудрость дядя Арам и невозмутимо продолжил ковыряться в проводах. Но, видимо, в тот злополучный день вожжа попала молнии под хвост, потому что она, тщательно прицелившись, таки попала в дядю Арама. Аккурат в загривок, как потом сказала Ба.
Бедного электрика отшвырнуло чуть ли не в другой конец планеты, но сослуживцы быстро его нашли. Дядя Арам, почерневший от чудовищного заряда электричества, аккуратно лежал на земле, местами дымился и пах пережаренными котлетами.
И, что самое удивительное, – дышал.
В тот же день из Еревана прилетел вертолет, чтобы срочно перевезти его в лучшую клинику республики.
Дочка дяди Арама, Анжела, в одночасье стала девочкой номер один нашего двора.
– Ну как там папа, Анжелка? – выспрашивали мы.
– Дышит, – важно отвечала Анжела.
– А что еще делает?
– Говорят – пахнет шашлыком.
– Ого, – уважительно таращились мы, – а еще?
– Больше ничего пока не делает. И это, – замялась Анжела, – у него на теле все волосы выгорели – брови, ресницы. Даже на груди ничего не осталось.
– И на ногах?
– И на ногах, – вздохнула Анжела и вдруг расплакалась, – он лежит в отдельной палате, и к нему никого не пускают!
Нам стало жалко Анжелку. Мы обступили ее со всех сторон и стали гладить по волосам. Так как нас было много, а голова у Анжелки была одна, то мы чуть не передрались за право погладить ее.
На следующий день повторялась та же ситуация. Мы снова выспрашивали, как дела у дяди Арама, потом Анжела плакала, и мы ее гладили по волосам.
А однажды Анжела вышла на улицу крепко задумчивая, привычно подставила нам свою голову и шепотом сообщила:
– Папа очнулся!
– И чего? – вылупились мы.
– И стал говорить, что он больше не будет электриком работать.
– Это как это? – не поверили мы своим ушам.
– Сказал, что с него достаточно одной молнии. И что он не хочет больше Бога гневить.
– Аааааа, ооооооо, – застонали мы.
Слухи в нашем городе распространялись с какой-то молниеносной скоростью. Не успела Анжелка рассказать нам последние новости о своем отце, как на другом конце города люди уже уверяли друг друга, что у электрика Арама открылся третий глаз, что он этим глазом исцеляет любую хворь, видит будущее и ведет прямые переговоры с Богом на разные актуальные для мироздания темы.
Когда дядя Арам выписался из клиники и рейсовым автобусом вернулся домой, то встречать его на автовокзал пришла большая толпа.
– Арам, а правда, что молния бьет очень больно? – выкрикивали люди.
Дядя Арам боязливо выглядывал из-за спины водителя «Икаруса» и искал глазами в толпе жену.
– Арам, я здесь, – всхлипнула тоненько Рипсиме.
– Пропустите человека к жене! – рявкнул водитель автобуса и ринулся прокладывать грудью дорогу.
– Арам! – причитала Рипсиме.
– Рипсиме! – жаловался дядя Арам.
Толпа терпеливо ждала, пока дядя Арам обнимет свою жену.
– Ну поцелуй ее, чего стесняешься? – подбадривали люди дядю Арама. – Мужик ты или не мужик?
Когда дядя Арам смущенно клюнул в щеку свою Рипсиме, толпа решила, что все церемонии соблюдены, и снова обступила дядю Арама.
– Мне бы домой, – шепнул дядя Арам.
– На нашем глазу[4], – заверили люди, подхватили его под руки и повели домой, не переставая сыпать вопросами. Спрашивали, есть ли на самом деле Бог, и если да, то что делать с партийными билетами, лечит ли теперь Арам педикулез и существует ли разум на других планетах.
Дядя Арам морщился, как от зубной боли, и молчал.
– Я здесь, Арам, – гладила его по руке Рипсиме.
Когда поздно ночью толпа, наконец, разошлась по домам, дядя Арам обнял одной рукой свою Рипсиме, другой прижал к себе Анжелку и сказал:
